Уравнение со всеми известными

«Сейчас он скажет, – подумала Вера, – ты выглядишь на все сто, классно, обалденно или что-нибудь в этом роде».

– Ты выглядишь изумительно, – сказал Игорь.

Вера мысленно обозвала себя снобствующей кокеткой.

Ужин в ресторане прошел против ее ожиданий приятно и спокойно. Говорили о русском балете и пирамидах майя, о политике и национальной кухне. В истории двух стран обнаружили забавное совпадение: и в России, и в Мексике революции произошли в 1917-м. С тех пор и там, и там власть держала одна партия. Мексиканцы поругали свой капитализм, а русские – социализм. Латиноамериканцы хорошо танцевали, по очереди приглашали Веру и элегантно, чутко прислушиваясь к незнакомому музыкальному ритму, вели в танце. Игорь и Павел Евгеньевич не танцевали. Будто дарили Веру гостям.

Игорь привез Веру домой уже за полночь.

– Провожу тебя до двери, – сказал ей, останавливая машину.

– Не стоит, – возразила она, – у нас в подъезде тихо.

– Не скажи. Ведь именно у вас Юра навернулся. Хочу быть спокоен. Кроме того, не совать же тебе деньги на улице.

«Я думала, ты уже позабыл о них, – нахмурилась Вера. – Можно было в машине отдать. И на «ты» мы не переходили».

У дверей квартиры Игорь продолжил наступление:

– Ты не нальешь мне стакан воды? Осетринка была солоновата.

Вера никогда не оказывалась поздно ночью в пустой квартире с посторонним мужчиной. И правильно делала. Как только они вошли в кухню, Игорь притянул ее к себе, одной рукой обнял за талию, другую положил на шею, не давая Вере вывернуться, и впился в ее губы.

Это была его обычная манера обращения с женщинами: сначала развеселить потешными историями, а потом провести решительный штурм. Восемь из десяти сдавались после вялого сопротивления. Игорь был убежден, что так же действовал бы любой мужик. Но многие боятся оплеух. Глупости. Стыдно получить пощечину от мужика, а от бабы – мелочь.

Вера ему пощечину не закатила. Ее замешательство длилось всего секунду – она уперлась руками в его грудь и резко отвернулась, а на ее лице было написано такое отвращение, что, если бы ее сейчас стошнило, Игорь не удивился бы. Вера молча вырывалась, одной рукой отталкивала его, а другой вытирая губы и брезгливо отплевываясь.

Лучше бы она его обругала, послала к чертовой бабушке, расплакалась, наконец. Но эта брезгливость была хуже любой истерики: ему продемонстрировали, что он грязный вонючий выродок, который забыл свое место. Игорь опустил руки.

Вера ничего не демонстрировала, она действовала рефлекторно, так же, как если бы в рот ей вместе с молоком попала муха. Она отошла в сторону и все терла и терла губы: проводила по ним, смотрела на кончики пальцев и снова вытирала.

– Раньше не понимал, почему мужики баб боятся, – прошипел Игорь зло, – теперь понял.

– Что? – Вера растерянно посмотрела на него и с трудом заставила себя перестать оттирать губы.

– Я тебя убить готов!

«Действительно готов, – подумала Вера, глядя на его перекошенное от ярости лицо. – Но почему? Кажется, это я должна желать ему провалиться на месте».

– Игорь, я на вас не обижаюсь, – сказала она.

– Не обижаешься? – Он задохнулся от возмущения. – За то, что я со свиным рылом да в калашный ряд полез? Ты, понимаешь, жена дипломата, а я мразь подзаборная.

– Дочь и внучка.

– Что?

– Не только жена, но еще дочь и внучка дипломатов. И это не имеет никакого значения. Очевидно, мое согласие сопровождать вашу делегацию было вами неправильно истолковано. Каким-то образом я дала вам повод считать, что я жду развития наших отношений. Прошу прощения, если вызвала у вас необоснованные надежды. Они не соответствуют действительности.

– Не за то извиняешься. – Игорь немного успокоился.

– Я благодарна вам, – продолжала механически твердить Вера, – за то, что вы избавляли меня от необходимости ездить к Самойловым на метро. Но, право, считала, что ваша любезность в большей степени адресована семье ваших друзей, а не мне лично.

– Вера, за что ты меня с дерьмом смешиваешь? Что я мерзкого сделал? Поцеловать тебя хотел. Это преступление?

– Я хочу, чтобы вы сейчас же ушли.

– Уйду. Насиловать тебя не буду, совершенно расхотелось. Такие женщины, как ты, множат стройные ряды импотентов.

Игорь никогда не оставлял без ответа ни удар в глаз, ни словесное оскорбление. Но что можно сделать этой мраморной скульптуре, застывшей у окна?

Он вдруг вспомнил случайно подслушанные много лет назад слова директрисы школы. Игоря тогда вызвали в ее кабинет, чтобы отчитать за веселую проделку: подложил в портфель девчонке, которая ему нравилась, живого мышонка. Визг стоял оглушительной силы – через три этажа слышно было. Получив порцию наставлений, он замешкался в тамбуре между двумя дверями и услышал, как директриса говорила классной руководительнице: «Трагедия Самойлова всегда будет в том, что ему окажутся недоступны девушки, наиболее привлекающие его внимание. А те, кому он будет нравиться, оставят его равнодушным».

Чушь собачья! Скоро любая девушка рада будет ему на шею броситься. Игорь усмехнулся – он не собирается изобретать велосипед: покупать женское внимание придумали задолго до него. Вот и Вера наверняка не откажется от денег.

– За мной должок, – он достал бумажник, – твоя заработная плата. За моральный ущерб я прибавлю.

Он достал две бумажки по сто долларов, положил их на стол и вышел.

Вера рухнула на стул и разрыдалась. Она скомкала деньги и швырнула их в угол.

– Бессовестный, бессовестный, – всхлипывала она. – Грязно, унизительно – за что?

Она плакала, потому что чувствовала – «за что» существует. Случившаяся безобразная сцена – естественный финал ее греховных мыслей, чаяний, поступков. И не важно, что мысли были до конца не продуманы, чаяния не осуществлены, а поступки не совершены, – она вступила на стезю греха. Святые отшельники не совершали плохих поступков, но они истязали свою плоть даже не за греховные мысли, а за зачатки этих мыслей. Она, конечно, не святая и, поддаваясь искушению, больше думала не о муже, а о докторе Колесове. Она наказана за свою гордыню: полагала, что чувство ее к Сергею незыблемо и беречь его не нужно. Ее наказала рука другого человека – и в этом знак Божий и предостережение.

Вера долго стояла под душем, обдумывая свою жизнь и свое поведение. Быстрые струйки воды бежали по распущенным волосам, по спине, собирались в два маленьких ручейка и стекали с груди. Если бы можно было смыть с себя глупые мысли и мечты, очиститься от пустого, бессмысленного существования!

Она завернулась в толстый махровый халат, прошлепала на кухню. Нашла скомканные купюры и разгладила их. Хватит ли этих денег на коляску Кирюше и стиральную машину? Завтра надо встать пораньше, добираться в Крылатское опять придется на метро.

Глава 12

Бывшую жену Кости звали Зульфия. Жгучая брюнетка татарских кровей, она с первого взгляда ослепляла восточной красотой. Зульфия была не смазливенькой, симпатичной, привлекательной, а именно красивой – вызывающе контрастной на фоне других девушек. Большие, черные, без зрачков глаза, опушенные густыми, длинными ресницами, широкие, красиво изогнутые брови, крупный нос, всегда подведенные яркой помадой пухлые губы – все было большое, но пропорционально большое, словно преувеличенно красивое. Зуля была одного роста – почти метр девяносто – с Костей, но двигалась грациозно и плавно. Костя влюбился в нее как в инопланетянку, вернее, как в человека из будущего – большого и неправдоподобно красивого. Они вместе учились в аспирантуре и решили пожениться через месяц после знакомства.

Положенные до свадьбы три месяца – срок, который в ЗАГСе отводился на обдумывание принятого решения, – оказались для Кости периодом постепенного угасания его чувства. Он был влюблен в Зулю, как ушиблен, один месяц, а потом будто оправился от удара или протрезвел после обильных возлияний. Каждый день приносил лишь новые разочарования и развенчивания кумира. Профиль Зули уже казался Косте весьма далеким от женственности профилем волевого римского полководца, яркая косметика подчеркивала не только достоинства, но и недостатки лица – неправильно вырезанные ноздри, пористую кожу, подчас неаккуратно выщипанные усики, клыкастые зубы. Исчезало чувство восхищения, а вместо него нарастало ощущение обмана и имитации. «Имитация» – это слово очень точно подходило к Зуле. Шуба кроликовая, но обязательно под норковую, джинсы из Конотопа, но с фирменной наклейкой, духи псевдофранцузские, туфли псевдоитальянские, костюм псевдоанглийский, диссертация псевдонаучная, а мысли псевдооригинальные. Зуля с восторгом рассказывала Косте о приобретении фальшивок, однажды даже предложила купить имитацию книжной полки со словарями Брокгауза и Даля. Он оторопел от подобной пошлости. А Зуля как акт особого доверия выворачивала перед ним изнанку своих ухищрений, ждала высокой оценки. Обидеть ее разговорами о хорошем вкусе было все равно что обидеть ребенка, доверившего тебе свою тайну.

За две недели до бракосочетания он уже твердо знал, что совершает ошибку. Но они оказались в капкане, из которого он, Костя, мог вырваться безболезненно, а Зуля – с большими потерями. Для ее многочисленных родственников сшитое подвенечное платье, закупленные продукты, разосланные приглашения не могли отмениться без позора и в одночасье. Никто, в том числе и Зуля, пребывавшая в радостном возбуждении и хлопотах, не подозревал, что творится в Костиной душе. Он вдруг оказался пленником парадокса: жениться на девушке без любви – благородно, бросить перед свадьбой – подло. Несколько несчастливых лет, а потом развод – для доброго имени женщины лучше, чем слава покинутой невесты. Но почему, рассуждал Костя, его брак обязательно будет несчастливым? Просто он несколько раньше вступает в ту стадию, к которой многие мужья приходят через год, три, десять лет брака. У него интересная научная работа и врачебная практика, супружеские обязанности в постели с Зулей не вызывают у него отвращения – что еще надо? Стерпится слюбится.

Не стерпелось и не слюбилось. Зуля приходила домой в два часа дня, он – в десять вечера. Она рассказывала – он не слушал. Она советовалась – он предлагал поступить, как ей больше нравится. Она планировала их жизнь – он был вечно занят для реализации этих планов. Она готовила ужин – он проглатывал, не замечая того, что лежит в тарелке. Она просила купить хлеб – он забывал. Она читала бульварные газеты, он – зарубежные научные журналы. Она хотела нежности – у него ее не было.

На Костю обрушивался водопад упреков: ты меня не замечаешь, ты ко мне невнимателен, ты не вынес мусорное ведро, ты не заметил мою новую прическу, ты не поздравил мою сестру с днем рождения, ты работаешь в выходные, ты приходишь поздно, ты мало зарабатываешь, ты не интересуешься моими делами, ты не сказал, не сделал, не сходил, не купил, не включил, не выключил, не вздохнул, не выдохнул. Костя понимал, что виноват перед женой, но, кроме мирного сосуществования, ничего дать ей не мог. Он научился слушать Зулю, не слушая. Поток ее слов не тормозил ход его собственных мыслей. Но когда начались истерики со слезами, с битьем посуды и швырянием пепельниц в лицо, отмалчиваться стало невозможно. Он предложил разъехаться, наспех собрал вещи и отбыл к родителям.

Костя занимался окончательным оформлением диссертации, проходил предзащиту. Ситуация складывалась таким образом, что его могли провалить, а могли вместо кандидатской засчитать докторскую. В суматохе и волнениях он не заметил отсутствия Зуди в своей жизни. И когда однажды ему понадобилось заехать к ней за какой-то брошюрой, пережил настоящий шок.

Он подходил к подъезду одновременно с высокой, смутно знакомой женщиной, придержал дверь, они вместе вошли в лифт.

– Ты напрасно изображаешь спартанское хладнокровие, – сказала она.

Это была Зуля! Чудовищно! Родная жена показалась ему «смутно знакомой»! От стыда и раскаяния Костя был готов бухнуться перед ней на колени. Он обнял Зулю и крепко прижал к себе. Лифт остановился, но он не отпускал ее.