Уравнение со всеми известными

После жарких дней наконец чуть похолодало: цвела черемуха. По аллеям плыл терпкий и свежий запах. Бутоны сирени уже набухли, грозди вот-вот раскроются. Они словно ждали, когда кончится власть черемухи, чтобы наполнить воздух своим ароматом.

Костя показывал старые, еще дореволюционные корпуса, рассказывал, как прежде лечили сумасшедших. Новые здания были такими же обшарпанными, но на фоне старых выглядели люмпенами рядом с обедневшими аристократами. Вера сказала, что у нее есть книга воспоминаний одного царского генерала, в которой целая глава посвящена известному русскому психиатру, имя которого носила больница. Костя попросил книгу почитать. Они договорились о новой встрече, и обоим пришла в голову мысль, что книгу можно было бы оставить у Анны Рудольфовны. Но никто не предложил этого варианта.

«Кажется, Вера обрадовалась их встрече, – думал Костя на обратном пути. – Или мне померещилось? Очень милая женщина. И совершенно безнадежный вариант. Только дружба. Подобные женщины либо вообще не изменяют мужьям, либо, если сдаются после длительной осады, на которую и времени у меня нет, делают из этого нудную трагедию. Не то что Наталья».

Натальей звали заведующую продуктовым магазином на первом этаже дома, в котором жил Костя. Однажды он после работы с тоской рассматривал пустые прилавки, соображая, чем бы поужинать. Наталья безошибочно угадала в нем неженатого, пригласила к себе в подсобку и предложила сыр, колбасу, яйца, творог, консервы. Костя обрадовался возможности загрузить холодильник. Его радость Наталья восприняла как комплимент. Через неделю она уже сама поднималась к нему в квартиру с сумкой продуктов. Костя решительно пресек ее попытки дарить продовольствие и платил за все с учетом наценки за доставку.

Отношения сложились быстро и утилитарно: Наталья не нуждалась в долгих ухаживаниях, объяснениях, клятвах и прочих романтических атрибутах. В первый же вечер посмотрела на него глазами, в которых безошибочно читался весь эротический набор: вопрос-ответ, призыв-согласие.

У Натальи был муж, две дочери, не исключено, что и «еще один мужчина в ближнем Подмосковье». Ее темперамента хватило бы на десяток партнеров. И из каждого она бы делала что-то вроде мини-мужа, то есть принимала на себя обязанность кормить, стирать, штопать носки и следить, вовремя ли он уплатил за телефон. Галка Пчелкина, институтская приятельница и коллега Кости, познакомившись случайно с Натальей, назвала ее бесплатным сыром в мышеловке.

Через два дня Костя забыл о назначенном свидании. Вернее, вспомнил о нем в два тридцать, а договаривались они на два. Он выскочил на улицу и побежал по дорожке.

Вера не ушла, она ждала его там, где они договорились, на скамейке. На ее плечи был накинут светлый пиджак. Ветер играл легким крепдешиновым платьем, открывая коленки, но Вера не обращала на это внимания. Она поставила на спинку скамейки локоть, положила на ладонь голову и спокойно, никак не реагируя, смотрела на приближающегося Костю. Нет, не смотрела, понял он, подойдя, – она дремала. Ветер хулиганил с Вериным платьем – вот он закружил юбку и припечатал ее к животу. Виден треугольник трусиков.

Костя присел рядом, не зная, что делать – разбудить, поправить платье? Проснулась Вера, не иначе как почувствовав его томление. Она открыла глаза, несколько раз сонно моргнула.

– Здравствуйте, Костя, я задремала. Вы давно пришли? Ой. – Она заметила свои голые ноги. – Безобразие. Извините.

– Это вы извините, что задержал вас. Вы плохо спите ночью?

– Отлично сплю.

Последние две недели она действительно спала как убитая. Но каждый день вставала в пять тридцать, а возвращалась домой после десяти вечера. Утром мчалась за молоком для Кирюши. Днем, пока Таня готовила обед, гуляла с Дашей и Кирюшей. Когда дети спали, ходила по магазинам, стояла в очередях. К вечеру, к приходу Анны из больницы, они с Таней валились с ног от усталости. В понедельник и пятницу Вера навещала свекровь в больнице.

– Вот книга, которую я обещала. – Она протянула сверток. – Надо было просто оставить ее у Анны Рудольфовны, чтобы не отрывать вас от работы. Спасибо, что навестили мою свекровь.

Вера поднялась со скамейки. Костя остался сидеть.

– Вера, вы обиделись на меня?

– Обиделась? – переспросила она удивленно. – На что?

– Я заставил вас ждать…

– Ничего подобного. Я прекрасно провела время, надеюсь, что я не храплю и мое сопение никого не напугало. – И мысленно добавила: «Доктор, вы не можете отличить смущение от обиды? Интересно, как долго я демонстрировала части тела выше колен?»

– Не напугало, – улыбнулся Костя. – Я не заметил ни разбегающихся больных, ни разлетающихся птиц. У вас есть несколько минут? Присядьте, мы поговорим о вашей свекрови.

Костя не выдавал врачебных тайн, он просто поведал Вере о диагнозах, которые ставили Анне Рудольфовне специалисты, растолковал их. Никаких серьезных отклонений, кроме тех, что неизбежны в пожилом возрасте.

Вера умела слушать, это он отметил еще при первом знакомстве. Иногда вдруг внимательно заглядывала в глаза собеседнику с похвалой и поощрением. «Какое интересное замечание, – как бы говорил ее взгляд. – Вы удивительно умный человек, продолжайте, пожалуйста».

И Костя от проблем Анны Рудольфовны перешел к лечению душевных недугов вообще – уровню его сегодняшней организации и тому, как, по мнению Кости, оно должно быть налажено. Они уже давно встали и прогуливались по парку. Костя спохватился, когда они пошли на второй круг:

– Я вас совсем заболтал. Со мной приключился приступ неудержимого словоизвержения.

– Замечательно, что приключился. Все, о чем вы говорите, мне очень интересно. Недавно я сама столкнулась с душевнобольным человеком. Никак не забуду эту сцену в автобусе.

На одной из остановок в автобус зашла очень высокая, крупная женщина. Фигурой она напоминала популярных несколько лет назад исполнительниц русских народных песен. С первого взгляда женщина казалась двухголовой: на первой, настоящей, голове темные волосы были гладко зачесаны назад и уходили под вторую голову – большой гладкий шар прически. Сверху, между двумя головами, стояла и непонятно как держалась высокая, жестко накрахмаленная белоснежная панама. Руки женщина держала строго согнутыми в локтях и прижатыми к животу. Кисти закрывали перчатки, такие же белоснежные, как панама, воротничок на платье и сумка, висевшая на плече.

Какое-то время казалось, что женщина-монумент ни на кого не обращает внимания: взгляд устремлен в пространство, за поручни она не держалась, но и не качалась при торможении. И вдруг она, не поворачивая головы, ткнула пальцем в стоящих рядом и чему-то смеющихся девушек.

– Прежде чем открывать рот, – густым, низким голосом сказала дама, – вам бы следовало как следует вымыть шею и уши. Отвратительная грязь!

Пассажиры невольно прыснули, девушки покраснели от возмущения и начали препираться с двухголовой. В ответ они получили лекцию о женской гигиене, прочитанную громко, внятно и с физиологическими деталями, о которых не принято упоминать в обществе. По тому, как говорила женщина, как крепко были спаяны предложения – чужой реплике не протиснуться, – становилось понятно, что подобная лекция для нее дело привычное и отработанное.

– Знаете, что произошло, когда мы наконец поняли, что перед нами душевнобольная? – рассказывала Вера. – Часть народа, и я в том числе, стала потихоньку отходить, дабы случайно не попасть ей на язык. Другие, напротив, стали к ней приближаться. Догадываетесь зачем?

– Чтобы посмеяться, очевидно.

– Верно. Они стали подзадоривать ее, задавать пошлые вопросы. Словом, веселились.

– У меня была одна больная, – вспомнил Костя, – тоже с маниакальной идеей чистоты. Соседи по коммуналке несколько лет не выпускали ее из квартиры, подкармливали слегка и поощряли то, что она день и ночь драила везде полы. К нам она попала с очень запущенной формой болезни. Вот та женщина в автобусе, пока она не заговорила, какое на вас впечатление произвела?

– Несколько экстравагантная, но вполне нормальная.

– В этом-то и дело. Нет физических дефектов – так и жалеть нечего. Несет чушь – значит, дура, а я умный. Над дураком посмеяться – милое дело. И в то же время нельзя считать наших пациентов недочеловеками. Знаете что… Вы когда в следующий раз придете? В пятницу? Я вам покажу картины наших больных. В прошлом году мы организовали выставку, несколько работ мне потом подарили. Книгу вашу я верну не сразу, хорошо? Возможно, мы что-то найдем в ней для музея больницы. В обмен могу предложить Ломброзо «Гений и помешательство». Не читали? Недавно вышло репринтное издание. Думаю, вас заинтересует. Значит, до пятницы?

Они снова встретились, Костя показал картины своих пациентов. Вера ожидала увидеть мазню людей с разрушенным сознанием, которая может умилять только врача. Но по уровню мастерства работы не уступали произведениям выпускников какой-нибудь художественной студии при Доме культуры. Вера так рисовать не умела. Особенно ее поразил один женский портрет. На первый взгляд казалось, что картину делали торопливо, наспех: все, кроме глаз, непропорционально больших, затушевано. Но глаза! Глаза женщины за секунду до рыданий. Расширенные за мокрыми линзами слез зрачки звали заглянуть в душу и молили о помощи. Под портретом стояла подпись «Надежда». Костя не знал, имя это или идея картины.

Глава 8

Шапочка Гиппократа. Так называлась повязка, закрывавшая голову Юры, – плотный белый чепчик с тесемкой под подбородком. Эта повязка – первое, что видела Анна каждое утро в палате. Юра по-прежнему не реагировал на ее появление, на обход врачей или уколы медсестер, не издавал ни звука, не шевелил ни рукой, ни ногой. Единственным признаком его участия в жизни было вялое перемещение взгляда с предмета на предмет. Юра ни разу не дал понять, что слышит или слушает рассказы жены о детях, об их житье-бытье. Но Анна упорно говорила, задавала ему вопросы и сама же на них отвечала.

Она приходила утром, умывала, брила и кормила мужа, меняла ему постель, ставила судно. В палате лежали еще двое таких же тяжелых больных и трое ходячих. Анна ухаживала и за двумя лежачими – выносила судна, кормила, снимала капельницы, когда медсестер долго не было. После ужина, заплатив ночной нянечке, чтобы та в случае необходимости поменяла Юре пеленки и подмыла его, Анна ехала домой. Нянечки деньги брали, но обещаний часто не выполняли, и тогда утром Анну в палате встречал густой смрад и жалобы соседей. Анна мыла мужа, меняла белье, а вечером снова совала деньги няне.

Врачи уже не говорили Анне, что нужно подождать реабилитации. Месяц – достаточный срок, чтобы восстановление началось. Поражение мозга у Юры было тяжелым – пострадал большой участок, отвечающий за многие жизненные функции. Травма, по словам врачей, была вообще малосовместима с жизнью. И все-таки Анна твердо верила в чудо – Юра придет в себя. Без чуда ей просто не выжить.

В больнице Анна старалась сохранять присутствие духа и оптимизм. Но едва доползала до дому – бодрость покидала ее. Она любила своих детей, но почти не видела их, не занималась с ними. Как штангист, отжав предельный вес и удерживая его над головой, не может вести милую беседу, так и она не могла расходовать себя даже на самых близких и родных.

Всю домашнюю работу выполняли Татьяна и Вера. Тане доставалась большая часть. В больнице не выдавали постельного белья для Юры, ежедневно Анна возила свои простыни, а Таня стирала их и пеленки младенца. Она утюжила белье, готовила еду для Юры, кормила детей, купала их, убирала квартиру, ночами вставала к Кирюше. Вера тоже выматывалась в постоянных разъездах по городу и в поисках продуктов, но, гуляя с детьми и навещая свекровь, хоть немного отдыхала.

От накопившейся за месяц усталости из-за недосыпания и тупого монотонного труда Татьяна начала раздражаться. Ей и надо-то было немного – доброе слово сестры, признательность, пусть самая легкая. Она пыталась поговорить с Анной:

– Нюрочка, ты совершенно измучилась, я понимаю. Но тебе надо успокоиться, расслабиться, что ли. Ты сама на себя не похожа. Похудела на десять килограммов, нервная, сухая, ко всему безучастная. Постарайся хоть иногда улыбаться, шути. Мы смеха твоего не слышали уже сто лет.

– Над чем мне смеяться? – поразилась Анна. – Над собой? Над Юрой? О, веселья в больнице хватает. Ничего ты не понимаешь, ты такого не пережила.

– Упрекаешь? Вот спасибо! Конечно, я не понимаю, как тебе тяжело. Конечно, я не кручусь как белка в колесе, чтобы тебе помочь. Конечно, я не бросила больную маму и свою семью, чтобы примчаться к тебе. Ладно, меня ты не замечаешь, но хоть бы Веру когда-нибудь поблагодарила. Она же целыми днями на тебя вкалывает.

– Я вас ни о чем не просила. – Слова против Анниной воли вылетали злые и несправедливые. – Устала – поезжай домой. Обойдусь без вас.

– Не обойдешься, – Таня не заметила, что повысила голос почти до крика, – дура несчастная! Да тебе нравится! Просто нравится быть несчастной, слабой, сопли до колен распускать: ах, какая я бедняжечка! Жалеешь себя и калечишь жалостью свою семью. В кого ты превратилась? В тряпку! Бродишь тут скорбной тенью! Думаешь, это Юре нужно? А Дашке и Кириллу? Я с тобой вечно жить не буду, и Вера не нанялась в домработницы. Тебе о будущем думать надо, а ты в тоску ударилась. Как будто не Юру, а тебя парализовало.

– Не трогай Юру! – Анна тоже кричала. – Что ты мне тычешь в лицо своими благодеяниями? Я тебя ни о чем не просила! Мне ни от кого ничего не нужно! Моя жизнь кончилась, а вы… вы…

Анна разрыдалась. Таня не стала ее утешать, лишь голос понизила.