Длинные тени

В надежде ослабить любовный пыл мужа я похудела, остригла волосы, которые когда-то так холила и лелеяла, снова стала носить брюки и даже джинсы, казалось бы, навсегда изгнанные из моего гардероба, но все мои усилия были тщетны – Данька продолжал меня любить. Моя любовь гасла с каждым днем, а его чувство непостижимым образом только крепло, и однажды я с ужасом поняла, что любовь Дани, ради которой в юности я пожертвовала собой, начала меня тяготить.

Первое, что я сделала, – попыталась укрыться в отчем доме, но родители единодушно приняли сторону мужа, заявив, что брак – это не только любовь, но и определенные взаимные обязательства, что нельзя вот так просто сбросить со счетов почти пятнадцать лет совместной жизни. «Ты вспомни, как ты добивалась Даниной любви! Вот, теперь ты ее получила: он любит тебя так же, как ты его любила раньше!» – в один голос восклицали мама и папа, ссылаясь на сказку французского летчика, которую по очереди читали мне в детстве. Пришлось вернуться к семейному очагу.

Но, в отличие от Даньки, я не обладала стойким иммунитетом к чужой любви – я просто не могла принимать ее, не испытывая ответного чувства! И я попробовала уговорить мужа на то, чтобы какое-то время пожить врозь, не доводя наши отношения до окончательного разрыва. Но из моей затеи ничего не вышло: разговор наш закончился обыкновенным скандалом – хлопнув дверью, я, сломя голову, понеслась вниз по лестнице, а когда выскочила на улицу, из открытого окна нашей квартиры раздался страшный грохот. Это рухнула люстра, на которой мой двухметровый муж в отчаянии пытался повеситься.

Скорее всего, то была провокация – все-таки Данькино техническое образование давало возможность подсознательно прикинуть распределение нагрузки на несчастный осветительный прибор, сделанный еще в ГДР, но я испугалась по-настоящему и снова вернулась. Какое-то время мы продолжали жить вместе, старательно делая вид, что все у нас хорошо, но я отчетливо понимала, что долго так не протяну. По ночам мне все чаще стал являться призрак замученного котенка, и я сбежала.

Говорят, что в город детства нельзя возвращаться на белом коне ясным полднем по главной улице – я на своей видавшей виды «девятке» въехала в Энск под вечер со стороны кладбища. Кладбище в нашем городе открыто до четырех, поэтому мне пришлось отложить посещение последнего приюта моих бабушек и дедушек, а также тетки, в доме которой, доставшемся мне по наследству, я собиралась укрыться от обломков моей рухнувшей семейной жизни и подумать, как же мне все-таки жить дальше.

Дом этот когда-то принадлежал семье моего отца, именно туда привел он свою молодую жену, мою маму, и туда, в этот дом, принесли меня из роддома. Но мне не было и года, когда отец получил назначение на Черноморский флот, и мы с мамой уехали к нему в Севастополь. С тех пор мы приезжали к бабушке с дедушкой только в отпуск, а после их смерти тетка, младшая папина сестра, как-то умудрилась оформить дом на себя. К тому времени отец уже получил квартиру в Москве, и моя тетушка считала, что это дает ей все основания для такого шага, который, возможно, позволит, наконец-то, устроить ее личную жизнь – выйти замуж! Еще бы, такое приданное!

Отец тогда с ней крепко поссорился, деньгами помогать перестал, и с тех пор общаться мы с тетей Валей стали реже. Но когда папу перевели на Тихоокеанский флот, а мама не соглашалась (после цунами на Дальнем Востоке), чтобы я ехала с ними, родители оставили меня у другой моей бабушки, маминой мамы, хотя та жила в маленькой однокомнатной квартирке деревянного двухэтажного дома на окраине города. Из удобств только печка, вода в колонке на улице, сортир – во дворе. Правда, школа была рядом.

А к тетке я частенько заходила в гости и, поскольку училась уже в седьмом классе (то есть была достаточно взрослой, по мнению всю жизнь невестившейся в ожидании принца тетушки), каждый раз мы обсуждали кого-нибудь из ее женихов, ни один их которых так и не стал мужем. Впрочем, теперь, с высоты своего нынешнего возраста, я не могу осуждать тетю Валю: ей тогда исполнилось только тридцать, по нынешним понятиям – девчонка…

Время шло, и шансы на замужество моей тетки стали абсолютно призрачными: Энск – городок небольшой, количество потенциальных женихов с течением времени сокращалось стремительно. Но вот началась перестройка, недвижимость стала набирать цену быстрыми темпами, и тетушка в отчаянной надежде поправить свое финансовое положение и вскочить в последний вагон уходящего поезда продала половину дома. Папа после этого практически перестал разговаривать со своей «безумной», как он выражался, сестрой, но ее поначалу это не очень огорчало – было не до того: на горизонте появился долгожданный принц.

К тому времени я уже давно перестала вникать в тетушкины личные дела, да и виделись мы не чаще одного, двух раз в год, так что сведения о последнем ее увлечении у меня были довольно скудные. Портрет будущего родственника вырисовывался примерно следующий: высокий, с усами, немного моложе тети, конечно, разведен, имел свой бизнес, но разорился из-за недобросовестных партнеров, вынужден был уехать из родного города, теперь решил начать новую жизнь в Энске. Я не горела желанием познакомиться, но приехать в гости обещала, как только тетя закончит ремонт, который она хотела сделать перед свадьбой в оставшейся половине дома.

Однако вместо свадьбы пришлось ехать на похороны: «жених», не дожидаясь завершения ремонта, исчез вместе с тетиными деньгами, вырученными за проданную половину дома, и бедная женщина тихо скончалась от сердечной недостаточности, как посчитали врачи, а на самом деле от разбитого сердца. Меня не покидало чувство вины, да и не только меня: отец как-то сразу все простил непутевой младшей сестре и корил себя за то, что недосмотрел за Валюшкой, хотя той было уже за пятьдесят. Дом, точнее, оставшуюся его половину, тетя Валя завещала мне. Именно туда я и направлялась.

Миновав «красную» школу (так ее называли в городе из-за цвета стен, возведенных еще до революции из красного кирпича), в которой когда-то училась, я медленно ехала вдоль Октябрьского переулка, осторожно объезжая выбоины на давно не менявшемся асфальте, как вдруг нога моя сама собой нажала на тормоз. Мотор заглох, и машина встала, как вкопанная, прямо напротив дома, в котором когда-то жила семья Лариски Винокуровой, моей лучшей школьной подружки.

Однако с тех пор, как я последний раз была у нее в гостях, дом преобразился до неузнаваемости: вместо скромного кирпичного «домика-крошечки в три окошечка» за узорчатой чугунной решеткой, сменившей затрапезный штакетник, возвышалось шале, прямо как в предгорье швейцарских Альп. Во всяком случае, пейзаж с очень похожим домом украшал стену кабинета моего свекра, который когда-то бывал в Швейцарии, а точнее, в Церне – центре ядерных исследований Европы, как говорится, по делам службы, чем Данька очень гордился.

Недолго думая, я вышла из машины и позвонила в медный колокольчик у ворот. Раздался звонкий собачий лай, минуту спустя на крыльце появилась девушка и с криком: «Варька!» бросилась открывать калитку. Пока она возилась с замком, я с трудом, но все-таки узнала в ней младшую сестренку Ларисы, Аллочку, которую мы когда-то вместе забирали из детского сада по вечерам – это была Ларискина обязанность, а я, как лучшая подруга, ей помогала. Как давно это было!

Теперь передо мной стояла невысокая симпатичная кудрявая толстушка в ковбойке навыпуск и укороченных джинсах, маленькие крепкие ступни ее утопали в аккуратно подстриженной траве практически английского газона, и от этого Алла казалась еще меньше ростом. А в глазах ее светилась такая радость, что я даже покраснела: негоже забывать друзей детства – со временем они становятся почти что родственниками!

Не успела я войти во двор, как Алла практически повисла у меня на шее и горячо зашептала прямо в ухо: «Как хорошо, что ты приехала, Варя! Как хорошо!» Потом она подхватила соскользнувший с моего плеча рюкзак и, крепко взяв за руку, как когда-то в детстве, потянула меня в дом. Я же только успевала изумленно оглядываться по сторонам – посмотреть было на что: просторная терраса, незаметная с улицы, распахнула в сад свои огромные окна, а на второй этаж «шале» вела добротная деревянная лестница с перилами. В приоткрытую дверь была видна часть гостиной, занимавшей, по-видимому, всю площадь старой кирпичной постройки, где раньше размещались целых три комнаты, в которых и проживала семья Винокуровых.

От такого размаха просто дух захватывало, и дурацкий вопрос вырвался сам собой: «Алка, откуда такие хоромы? Вы что, все-таки нашли клад?» Клад мы в детстве искали вместе с Лариской: среди ребятни ходили упорные слухи, что в доме Винокуровых до революции жила вдова богатого купчины, и что сама она уехала за границу, а часть сокровищ спрятала в бывшем амбаре, да так и не смогла вернуться за ними. Но найти нам, конечно, ничего не удалось, а когда старший брат Ларисы, Олег, купил мотоцикл, поиски клада нам пришлось прекратить, потому что на двери нашей «сокровищницы» появился настоящий амбарный замок…

«Что ты, какой там клад! – рассмеялась Алла. – Это все папа… Да ты садись, рассказывай, как живешь, какими судьбами объявилась в нашем городе? Сто лет от тебя ни слуху, ни духу, а тут вдруг приехала!». Она внимательно посмотрела на меня, потом опустила взгляд на мои брюки-галифе (которые я приобрела в тайной надежде, что Данькино эстетическое чувство такой моей лихости не вынесет, но и это не помогло) и с удивлением покачала головой: «Ох, Варька, ты совсем не изменилась! Даже не верится, что столько лет прошло…»

Да, лет прошло немало, практически четверть века минула со времен нашего детства, и для любого человека это срок. А тем более для нашего поколения: мы были уже взрослыми сложившимися людьми, когда вдруг жизнь начала меняться стремительно, и далеко не все сумели приспособиться к этим переменам. Впрочем, «не все» – это очень мягко сказано, на самом деле, сумели единицы, еще кому-то просто повезло, как мне с работой, а остальные…

Про Ларису я знала, что ее муж Павел еще в советское время получил назначение в Германию, и жили они в городе с длиннющим названием Карл-Маркс-Штадт. Поначалу мы с Лариской переписывались, но потом постепенно переписка наша заглохла, а теперь уже и города такого нет. Последней новостью из жизни Ларисы было известие о рождении у них с Пашей второго сына, да и это я узнала еще от тети Вали. Про то, как живет Алла, я вообще ничего не знала – до нынешнего дня она оставалась в моей памяти первоклашкой с белым капроновым бантом, который Лариска с трудом пристраивала на непослушные кудри младшей сестры. И вот, пожалуйста, – передо мной «маленькая хозяйка большого дома».

Пока Алла ставила чайник и накрывала на стол, я успела оглядеться по сторонам и пришла к выводу, что в этом новом большом доме маленькая хозяйка живет одна. Вопрос: «Как родители?», вертевшийся у меня на языке, я так и не задала, опасаясь ответа, да и свои неприятности с Данькой не собиралась выкладывать, что называется, прямо с порога: раз уж я «в бегах», стоило попробовать на первых порах соблюдать конспирацию. Зато я честно рассказала о тетином наследстве и о том, что я решила провести свой отпуск в родном городе.

Аллочка в ответ на мою «декларацию о намерениях» снова повторила фразу, которой встретила меня: «Варька! Ты не представляешь, как я рада, что ты приехала! И, знаешь, что? Оставайся у меня ночевать! Что ты будешь делать там, в опустевшем доме, на ночь глядя? А тут, сама видишь, места теперь полно, на втором этаже есть гостевая комната, так что тебе будет удобно! А мне… Мне так надо поговорить с тобой! Именно с тобой!» И я, конечно же, согласилась.

Да и как было не принять приглашение, когда я смотрела в глаза сидевшей напротив молодой женщины, а видела перед собой охваченного непонятным беспокойством ребенка, который нуждается если не в помощи, то, по крайней мере, в участии взрослого человека. И вдруг возникло странное чувство, как будто это не сестра моей подруги, а моя собственная младшая сестра, просто мы не виделись много лет, но ощущение упругой маленькой ладошки, которую я сжимаю в руке, оставалось со мной все это время… И я поняла, что пора задавать вопросы.

«О чем ты хотела поговорить? И почему именно со мной? Мы же так давно не виделись! Как там Лариска поживает? Как Олег? И как …, – тут я запнулась, но все-таки произнесла роковой вопрос, – что с родителями?»

Алла поставила на стол чашку, так и не сделав ни глотка, и стала в задумчивости накручивать на палец длинную прядь и без того вьющихся волос, словно не знала, с чего начать свой рассказ. В тот момент ее лицо своей отрешенностью напомнило мне лик средневековой Мадонны, каким его изображали старые мастера, но буквально через миг передо мной снова сидела прежняя Аллочка, милая и кроткая, но настроенная решительно и серьезно.

– Знаешь, Варь, раз уж ты остаешься ночевать, загони-ка ты машину во двор, а я пока соображу что-нибудь на ужин, за ним и расскажу тебе все по порядку. Разговор будет долгим.

– Как скажешь!

Машину я поставила под окнами террасы, так что с улицы ее даже не было видно, и, перед тем, как вернуться в дом, внимательно огляделась по сторонам. На том же месте, что и раньше, стояла собачья будка, в которой при появлении моей «девятки» поспешно скрылась поджарая овчарка. Сад тоже показался мне прежним, только деревья постарели. Но в целом участок выглядел довольно ухоженным, вряд ли Аллочка одна могла навести такой порядок – неужели Олег заботится об отчем доме? Странно, раньше он никогда не проявлял стремления к подобным занятиям – с трудом удавалось заставить его расчистить дорожку к крыльцу в снежную зиму. Впрочем, с возрастом все люди меняются, или, по крайней мере, большинство из них.

Тут из будки, словно бдительный охранник, дежурно гавкнул пес, и я послушно вернулась в дом. Когда я вошла на террасу, Алла открывала бутылку вина, а на столе уже красовался салат, из кухни доносился запах жареного мяса – в общем, развернулся прием на широкую ногу, как всегда бывало у Винокуровых. Родители моей подружки, Вадим Петрович и Анна Сергеевна, были людьми общительными и гостей принимать умели, несмотря на довольно скромный достаток. Анна Сергеевна преподавала немецкий язык в нашей школе, а Владислав Петрович работал в районной прокуратуре, но в советское время профессия юриста далеко не всегда являлась залогом богатства, а уж на учительскую зарплату и тогда нельзя было разгуляться, особенно с тремя детьми.

Младшая из них сохранила семейную традицию и в новые времена – одного взгляда на стол было достаточно, чтобы в этом убедиться. Но мне, как ни странно, несмотря на тяжелый день, есть совершенно не хотелось, и, выпив, как положено, за встречу, я вопросительно посмотрела на Аллу, ожидая обещанного рассказа. А она вдруг встала из-за стола, подошла к открытому окну и, глядя в сад, бухнула: «Маму сбила машина, насмерть, прямо у папы на глазах, и вскоре он умер». Потом закрыла окно, обернулась, смахнула слезы, снова села за стол и сказала: «А теперь я расскажу тебе все по порядку…».

Рассказ Аллы.

В нашей семье перестройка изменила все. Лариса и Павел после падения берлинской стены решили остаться в Германии. Армию выводили в спешном порядке, практически в чистое поле – в России ни кола, ни двора, ни достойной зарплаты. С двумя детьми после вполне комфортной жизни в гарнизонном городке такие перспективы Лариску не устраивали, и она уговорила Пашу остаться. Сейчас они живут в Берлине, Павел работает таксистом, и его мама живет с ними. Петька с Тимохой под присмотром бабушки, Лариса со своим незаконченным автодорожным благодаря маминым урокам немецкого устроилась переводчицей в дочернюю фирму «Опеля», в общем, там все нормально.

Еще круче поменялась жизнь здесь у нас, в Энске. Ты, наверное, заметила, когда въезжала в город, что на бывших совхозных полях в районе кладбища вырос целый поселок из кирпичных «замков»? Так вот, отец вместе с Олегом создал юридическую контору, которая проводила все сделки по этому строительству, да и много чем еще занималась. У отца – связи и опыт, у Олега – доступ к информации, в общем, дело пошло. Появились деньги, как видишь, перестроили дом, все удобства, второй этаж, гараж в цоколе – короче говоря, раньше нам и не снилась такая жизнь.

Мама ушла на пенсию, я, конечно, продолжала работать, но уже так просто, чтобы форму не терять, зарплату тратила что называется, на шпильки и шляпки. Пару лет проболталась в Москве – был в моей жизни такой период, бурный роман, который закончился так же, как обыкновенно заканчиваются все бурные романы. Пришлось вернуться домой, и не успела я, как говориться, осушить слезы и утереть сопли, как начались у нас серьезные неприятности.

Не буду утомлять тебя деталями юридического бизнеса – разборки на этой почве закончились тем, что в отца стреляли. Ранение было пустяковое, но случился инсульт, после которого папа так и не смог до конца восстановиться. От дел отец, конечно же, отошел, и все легло на плечи Олега. Он сумел перевести контору в Москву: там, разумеется, конкуренция выше, доходы гораздо ниже, но зато спокойнее – если, конечно, не зарываться. Там, в Москве, он наконец-то женился.

А я осталась с родителями, устроилась на работу в нашу «красную» школу, чтобы быть под рукой у мамы – папа большую часть времени проводил в инвалидном кресле и нуждался в уходе. Но постепенно мы сумели приспособиться к новому образу жизни, и я стала надеяться, что папа все-таки сможет подняться на ноги: он стал делать гимнастику, начал снова читать газеты – словом, интерес к жизни стал возвращаться.

И вот тогда мы взяли щенка овчарки. Ты, наверное, помнишь, что наш отец всегда любил собак. Раньше он выбирал охотничьих: вы с Лариской любили воображать, прогуливаясь с Муратом на поводке, – две «дамы» и спаниель! Но жизнь изменилась, и пришлось завести сторожевую собаку. Так у нас появился Дик, громадный черный ротвейлер. Это был настоящий четвероногий охранник, честный и неподкупный. Его застрелили тогда же, когда ранили папу. Ну вот, чтобы папу как-то развлечь, мы с мамой купили Рекса.

Щенок был достаточно взрослый и, к сожалению, оказался довольно бестолковым, что для немецкой овчарки большая редкость. Серьезно заниматься с ним было некому, и слушался он плохо. Однажды – это было в начале марта – Рекс каким-то образом сорвался с привязи и выбежал на улицу. Мама, едва успев накинуть шубу, бросилась за ним, опасаясь, что глупый пес попадет под машину. А в результате сама оказалась под колесами – была гололедица, затормозить водитель не успел. Во всяком случае, так посчитала милиция, потому что его самого так и не нашли.

Дело закрыли как несчастный случай, поскольку следы тормозного пути свидетельствовали о том, что мама выбежала на проезжую часть прямо перед машиной, и ничего уже невозможно было сделать, чтобы избежать столкновения. Конечно, водитель не имел права покидать место аварии, но никто его особенно не разыскивал за неоказание помощи пострадавшей, потому что, по словам медиков, мама умерла мгновенно, ударившись виском о валявшийся у дороги огромный кусок льда…

А я в то время, когда это случилось, ничего не подозревая, вела урок в классе на втором этаже и, только услышав сирену «скорой помощи», подошла к окну – дом-то наш рядом, подумала, вдруг опять что-нибудь с папой. Как выскочила на улицу – не помню, помню – увидела маму, кровь на ее «чернобурке» – знаешь, она всю жизнь мечтала о такой шубе, и отец купил ей, как только у него появилась такая возможность – и сама чуть не потеряла сознание.

Когда пришла в себя, бросилась в дом, к отцу, а он там, как обычно, сидит в кресле у окна, лицо покраснело, только треугольник вокруг рта совершенно бледный. Я – за врачом, благо скорая рядом, тот сразу сделал отцу укол и сказал, что надо срочно в больницу. Потом, когда папу уже положили на носилки, я наклонилась к нему, чтобы поцеловать, а он прошептал что-то, как мне показалось, какое-то имя, но я не смогла разобрать, расслышала только конец фразы: «… он! Это он убил ее…» Больше я отца живым не видела.

Я, конечно, рассказала обо всем Олегу, и он пытался добиться расследования: все-таки отец столько лет проработал в прокуратуре. Но в милиции все были уверены, что это просто несчастный случай, потому что ничего общего с тем предыдущим покушением на папу, когда он был ранен, не обнаружили…

Алла умолкла, молчала и я. По сравнению с только что услышанным наши с Данькой семейные неурядицы показались мне детсадовскими разборками в песочнице, было только не очень понятно, что Аллочка имела в виду, когда говорила, как она рада моему приезду: чем я-то могла помочь ей в такой ситуации? Наверняка здесь, в Энске, у нее есть гораздо более близкие подруги, да и друзья тоже должны быть – несмотря на все несчастья, свалившиеся на ее голову, Алла не производила впечатления женщины, обделенной мужским вниманием. Поэтому, выразив положенные соболезнования, я осторожно поинтересовалась, чем могу помочь?

Алла коротко взглянула на меня, повертела в руках бокал, потом сделала приличный глоток вина и сказала: «Мне кажется, ты могла бы узнать, кто сбил маму. И, пожалуйста, не отказывайся, Варька! Ты же сама сказала, что ты хочешь провести здесь отпуск. Твои родители родом из этого города, да ты и сама жила здесь, у тебя масса знакомых всех возрастов, и потом, самое главное – у тебя же дар!».

Так я и знала! Это Лариска вбила в голову младшей сестре свои бредни насчет моей необыкновенной интуиции! Когда-то давно, еще в студенческие годы Лариса проводила у нас, в Москве, зимние каникулы. Мама достала нам билеты в «Современник», а моя однокурсница, у которой бабушка работала билетершей – контрамарки в Театр Сатиры, и мы со всем пылом юности восторгались Андреем Мироновым, ночь не спали после спектакля «Валентин и Валентина», где в то время блистала Марина Неелова. Днем мы ездили кататься на лыжах в Серебряный Бор, а вечерами нас манил центр города, освещенные улицы, большие магазины. А сколько было разговоров! Сейчас даже и представить себе трудно, о чем можно разговаривать ночь напролет? Тогда в этом не было ничего особенного: жизнь, любовь и работа – все это было впереди, в светлом и прекрасном, как нам казалось в двадцать лет, будущем!

Каникулы подходили к концу, когда однажды под утро мне приснился странный сон: как будто прихожу я к Винокуровым, Ларискина мама открывает мне дверь, и вдруг лицо Анны Сергеевны стремительно краснеет, и она падает навзничь! Все это я видела так ясно, словно наяву, и от этого было очень страшно. Недолго думая, я разбудила Лариску и стала рассказывать, что мне приснилось, но, похоже, мой вид оказался красноречивее пересказа, потому что подружка моя, не дослушав, быстренько начала собираться домой. А вечером она позвонила из Энска и сказала, что вернулась очень вовремя: у Анны Сергеевны случился гипертонический криз, а дома никого – Вадим Петрович уехал в командировку, Олег проводил каникулы на Алтае, а младшая, Аллочка, была в школе. Лариска вызвала скорую, и все обошлось, потому что вообще-то ее мама была очень здоровой женщиной, несмотря на то, что на войне прошла, как говорится, огонь и воду – служила переводчицей во фронтовой разведке. И что стало причиной такого скачка давления, мы так никогда и не узнали…

С тех пор Лариса не раз приставала ко мне с расспросами о снах и предчувствиях, пока однажды не стала невольной свидетельницей очередной моей перепалки с мамой на тему «севастопольских рассказов», которых я терпеть не могла. При одном только упоминании о Севастополе у меня на мгновение останавливалось сердце, начинала кружиться голова, и потом я с трудом могла разобрать слова сквозь стук в ушах. Правда, все это быстро проходило, но ощущение оставалось тягостное, поэтому, когда в тот раз мама только успела произнести: «Когда мы жили в Севастополе…», в ответ я взорвалась упреками: «Как ты могла?! Как ты могла тащить с собой на Госпитальный спуск годовалого ребенка? В эту толпу, изнемогавшую от горя и отчаяния! Зачем ты вообще пошла на берег? Ведь папа был в море в тот день!»

«Варвара, сейчас же прекрати истерику! – в голосе мамы, до этого такой спокойной, неожиданно громыхнуло железо. – А что я должна была делать? Сидеть дома, чай пить? Или петь тебе колыбельную? Там люди погибали, и пусть мы ничем не могли им помочь, но мы хотя бы были рядом, сострадали и молились о спасении!»

Ничего не понимавшая Лариса только смотрела на нас недоумевающим взглядом – в те годы трагическая гибель линкора «Новороссийск» в бухте Севастополя для большинства населения страны оставалась тайной. Впрочем, никто, кроме тех, кто были свидетелями или участниками тех страшных событий, особенно и не старался эту тайну раскрыть – так мне тогда казалось. Лариске я, конечно, рассказала про взрыв трофейного линкора, про гибель шестисот матросов, вернувшихся из учебного плавания, и тех, кто пытался их спасти, а также про официальную версию о том, что корабль подорвался на мине. Обо всем остальном, что знала, я умолчала: все-таки, я дочь офицера.

Но и того, что я рассказала, оказалось достаточно, чтобы подружка окончательно уверовала в мою необыкновенную способность предчувствовать несчастье. Лариска простодушно объяснила эту свою уверенность тем, что в младенческом возрасте я оказалась в эпицентре людского горя, и потому теперь способна почувствовать его приближение. А когда я попыталась ее разубедить и сказала, что тогда, по ее логике, все маленькие дети, пережившие войну, должны обладать такими способностями, Лариска возразила: «Варька, ну как ты не понимаешь, что в войну страдания были везде! А тогда, в Севастополе, кругом был мир, а там, на этом Госпитальном спуске, была черная дыра горя!» В общем, я поняла, что спорить с ней безполезно, и вопрос о моей «сверхчувствительности» так и остался открытым.