Джокер в пустой колоде

В кабинете Сухарева висела тягостная тишина. Все понимали, что преступник нанес им ощутимый удар. В том, что умерший сосед Доронина был тем самым Вагнером, ни у кого не вызывало сомнения. Калошин опознал его сразу. Если в последние годы жизни тот выглядел слабым чахоточным старцем со сгорбленной спиной, то смерть, буквально, преобразила его: разгладились морщины, и на лицо легла печать величавого достоинства властного человека.

Первым нарушил молчание, как обычно, Дубовик: он негромко, попыхивая папиросой и вертя между пальцами зажигалку, начал говорить:

– Знаете, давно, в конце войны, в Германии, мне довелось по работе близко сойтись с двумя американцами. Когда прощались, они подарили мне журнал комиксов. Это такой сборник рассказов в картинках, – пояснил он. Увидев, что все на него смотрят с удивлением, грустно улыбнулся и продолжил: – Картинки эти не для детей, это, так называемые, сказки для взрослых. Так вот в них действуют два героя: это Бэтмен – человек, делающий добро, и Джокер, чудовищный суперзлодей – недосягаемый, неубиваемый, сумасшедший и очень коварный. Так вот, Вагнер таким был и по своей сути, и по жизни.

– А я думал, что джокер – это карта, – несмело произнес Доронин.

– Да, Василий, и карта тоже. Но в нашем случае, это, все-таки, злой гений. Хотя, если начать с момента его появления в нашей стране, можно сказать, что он постоянно вытаскивал из колоды карточного джокера: был и тузом, и королем. Все для него сходилось, как нельзя лучше. Сначала удачная встреча со Шнайдером, потом с Мелюковым, который помог ему с документами, в клинике – влюбленная Пескова, оберегающая свято его тайны, потом Гаврилова. А уж нечаянное соседство с милиционером стало для него настоящим подарком.

Доронин, прикрыв глаза, тяжело вздохнул.

– Ты, Василий, себя не кори, – видя его метания, мягко сказал Дубовик. – Сколько раз за все время ты видел этого человека? Сколько раз общался с ним непосредственно, скажем, сидя за одним столом? Ты его фотографию увидел впервые несколько дней назад. Так чего же ты так себя винишь?

– Вот-вот, я ведь то же самое ему говорю! – погрозил пальцем Сухарев. – Нет, все твердит: «Должен был, должен был…».

– Вы не забывайте, что этот человек был прекрасным психологом, обладал, кроме всего прочего, даром внушения. Женщин просто подавлял своим обаянием. Сменить внешний вид для него не составило никакого труда. Мы же предполагали, что он мог отрастить усы и бороду? Привык горбиться, взял тросточку в руки, стал прихрамывать. Да и вообще, за десять лет изменился. А как ловко обыграл сцену с фотографией! Ведь участковый даже заподозрить не смог лжи. Так и уходил от правосудия, верша свои злые дела. Ушел и на этот раз. Теперь, надеюсь, навсегда. Похоже, моя работа здесь заканчивается.

Последние слова Дубовика услышал входящий в кабинет Карнаухов:

– Чемодан собираешь, Андрей Ефимович? А я к вам с актом вскрытия, – он вынул из папки документ и, загадочно глядя на всех, сказал: – «Король умер! Да здравствует король!»

– Ну-ка, ну-ка! Выкладывай свои скелеты! – все взоры обратились к судмедэксперту.

– Выкладываю: убили вашего Вагнера. Да, да, убили! Очень хитро, очень коварно.

– Иван Леонидович! Не тяни кота за хвост! – прикрикнул Сухарев.

Карнаухов поднял руки:

– Всё, всё! – уселся за стол и стал объяснять: – Умер этот человек от быстротекущей вторичной пневмонии, возникшей на фоне хронического бронхита. Сюда же присовокупился эндокардит, а так как сердце у покойного было без патологий, то можно предположить, что воспаление внутренней сердечной оболочки могло быть вызвано инфицированием путем введения в вену лекарственных веществ. Собственно, это я понял позже, когда обнаружил у него на шее небольшую язвочку с проколом посередине. Исследовав под микроскопом гнойное содержимое этой язвы, я обнаружил там стрептококки, которые присутствовали и в ткани легкого, и эндокарда.

– И что это значит? Ты можешь выражаться яснее? – теряя терпение, опять повысил голос Сухарев.

– А куда яснее? Ему в вену ввели так называемый пневмолизин – токсин, причем в оч-чень большой дозе. Где его взяли – вопрос не ко мне. Но в аптеке его, уж точно, не найдете. Это могут сказать бактериологи. Работа для твоей «епархии», Андрей Ефимович. Но скажу, что будь на моем месте менее опытный судмедэксперт, все прошло бы гладко. Грамотно отправили покойничка на тот свет: и пневмония, и эндокардит – всё вписывается в картину осложнения запущенного бронхита.

– Молодец, Карнаухов. Все сделал быстро, оперативно. Отмечу всех вас у начальства, – пристукнул ладонями по столу Сухарев и обратился с вопросом к Дубовику:

– Выходит, что незнакомец в маске вертится рядом? Но как он смог убрать Вагнера?

– Узнаем, – сухо произнес майор.

Потом он позвонил Моршанскому на квартиру Доронина, где тот находился с утра вместе с Воронцовым: сначала пытался беседовать с Гавриловой, потом они проводили обыск. Майор попросил его задержаться, сам же вместе с Дорониным отправился туда же.

Обыск на квартире не дал практически ничего, за исключением снотворного – апробарбитала, который Моршанский обнаружил в кармане пиджака покойного. Гаврилова сказала, что тот никогда не пользовался никакими успокоительными средствами. Даже если мучился от бессонницы, то предпочитал травы, которые заваривала ему Ольга Евгеньевна.

С самой Гавриловой разговаривать было очень сложно. Женщина отказывалась поверить в то, что человек, с которым она провела вместе целых десять лет, оказался преступником. Ей было тяжело от самой его смерти, произошедшей на её глазах, а надо было ещё рассказывать о том, что предшествовало всем событиям нынешнего времени. Но Дубовик настойчиво добивался, чтобы она рассказала о своем знакомстве с покойным, так как от этого, возможно, зависела судьба других людей.

С тяжелыми вздохами, судорожными всхлипами, она, наконец, поведала о событиях сорок четвертого года.

Дело было так: они с мужем и двумя сыновьями до войны жили в селе Т***. Сам Гаврилов, будучи еще молодым, воевал в Гражданскую, был серьезно ранен, и это повлияло на его здоровье в последующей жизни. На фронт по случаю ранения его не взяли, а вот сыновья их в сорок втором году погибли один за другим с разницей в два месяца. Это окончательно подкосило мужчину. Он стал много пить, и это приводило постепенно к психическим расстройствам. А однажды, когда стало совсем плохо, Ольга Евгеньевна, будучи сама женщиной очень волевой, решила отправить мужа на лечение к психиатру, тем более, что война уже заканчивалась, и стоило начинать строить новую жизнь. Женщина даже мечтала взять на воспитание хотя бы одного ребенка – в сиротах не было недостатка.

В клинику они с мужем приехали вечером, когда уже стемнело. Их встретила медсестра Пескова, которая проводила приехавших к доктору Шнайдеру. Он сразу понравился Ольге Евгеньевне – было в нем что-то демоническое, притягательное. На нее доктор тоже смотрел с интересом. Мужа определили в какую-то палату до утра, а женщину доктор увел к себе в кабинет, напоил чаем и расспросил обо всем очень подробно и профессионально, что было вполне естественно для врача. Она, не таясь, рассказывала об их совместной жизни с мужем. На дворе была уже ночь, и Шнайдер предложил Ольге Евгеньевне отдохнуть. Утром она уехала домой, успокоенная доктором, что с мужем будет все хорошо. Через два дня она приехала навестить его, но Шнайдер вынужден был поставить её перед страшным фактом: муж умер от сердечного приступа. Что с ней случилось в этот миг, она помнит плохо. Но потом, когда пришла в себя, ей стало намного легче, и она не чувствовала той тяжести от потери мужа, какую испытала в первый момент. Шнайдер очень долго с ней беседовал, не отпуская от себя. Ольге Евгеньевне до сей поры не понятно, как она, самостоятельная, твердая характером женщина полностью попала под влияние этого мужчины. Он сказал ей, что мужа все равно уже не воскресить, да и, вряд ли, он остался бы прежним, но зато она может помочь самому доктору. Дело в том, что он выбрал неправильное лечение для одного высокопоставленного лица, как он сам рассказал, и тот умер. А теперь доктора ждет суровое наказание. Каким оно могло быть, в те годы даже гадать не надо было. Он предложил ей переехать в Энск, объяснив на прежнем месте жительства, что едет она жить рядом с больным мужем. Село расположено довольно далеко от Энска, да и, вряд ли, кому-то пришло бы в голову проверять ее слова. Мужа доктор обещал похоронить сам, ей было лучше его не видеть мертвым. Она собрала вещи, уехала в Энск, сняла там угол у какой-то старухи, а через некоторое время приехал Шнайдер. Он отпустил бороду и усы, чтобы походить на её мужа. Фотография в паспорте была не очень удачная, а лишняя растительность на лице только сыграла им на руку. В дальнейшем они смогли даже получить комнату в коммунальной квартире, куда несколько лет спустя заселился и Доронин со своей молодой женой. О прожитых годах с доктором Ольга Евгеньевна не жалела, он был настоящим мужчиной, и не дал ей ни малейшего повода для разочарования. Единственное на что он не согласился – это ребенок, пусть даже подросток. Объяснялось это возрастом и застарелой болезнью Шнайдера. И тогда, всю свою нерастраченную любовь, и весь остаток жизни эта женщина отдала этому, как оказалось, монстру.

Слушая исповедь женщины, оперативники в очередной раз убеждались в коварстве покойного Вагнера, в его умении манипулировать чужими жизнями и уходить всегда безнаказанным за свои злодеяния. В этот раз его кто-то остановил, не менее коварный и страшный.

– Он с кем-нибудь встречался? – спросил Дубовик.

– При мне нет, никогда. Но раз в месяц он уезжал в Москву. Во всяком случае, он мне так говорил. Причину этих поездок не объяснял, а я не спрашивала. Понимала, что у него была скрытая от меня вторая жизнь, ведь, по сути, он не был моим настоящим мужем.

– Чем он занимался дома?

– Что-то чертил все время, писал. Я даже не спрашивала – он не любил, когда я даже нечаянно заглядывала в его бумаги. Складывал их в папку и уносил.

– Где он был вчера?

– Ходил на прогулку.

– Как часто он так прогуливался?

– Почти каждый вечер, когда тепло.

– Ходил один?

– Иногда приглашал меня.

– Вчера тоже прогуливался в одиночестве?

– Да. Пришел довольно поздно, и почти сразу почувствовал себя плохо. Я хотела сразу вызвать врача, но он строго настрого запретил мне это делать. Я понимала такое его поведение, ведь он всё это время просто прятался от властей и лишний раз старался не показываться людям не глаза. Вызвала я «скорую» только когда он начал терять сознание.

– Получал ли он какие-нибудь письма? Звонил ли ему кто-нибудь? Звонил ли он кому-нибудь? – в ответ на эти вопросы женщина только отрицательно качала головой.

По возвращении в отделение Дубовик собрал всех в кабинете Сухарева и сообщил, что вынужден уехать в Москву, так как дело переходит полностью под контроль Комитета и Генпрокуратуры. Розыск Песковой, Турова и неизвестного в маске будет вестись на Федеральном уровне. Убийца профессора и молодых людей найден. Гибель Берсенева остается под вопросом, но так как это произошло в Москве, то и вести его будут столичные оперативники.

– Но вас из дела никто не выводит, так как и здесь остаются незаконченные дела. Как думаешь, Геннадий Евсеевич? – задав этот вопрос, Дубовик дипломатично как бы передал Калошину право на дальнейшее проведение оперативных действий, полностью полагаясь на его опыт и знания.

– Вопросы есть. Во-первых, нам следует узнать, кто же все-таки ехал с Чижовым в электричке? Почему его удивило это обстоятельство? Во-вторых, с кем вчера встречался Вагнер? Возможно, кто-то это видел. Ясно, что таблетки ему в карман подложил тот же, кто сделал укол. В-третьих, хочу попросить у прокурора санкцию на обыск в доме Каретникова.

– Не дает покоя?

– Нет. И думаю, что прав. Кстати, когда я был у него последний раз, то обратил внимание на то, что как будто в доме чего-то не хватает. Понял позже: не было той самой вазы, которую он так трепетно охранял от нас.

– Ну, тут я тебе препятствий создавать не буду, но все же звоните, советуйтесь, чтобы дров не наломать. При таком раскладе можно ожидать всего, что угодно. Обдумывайте каждый свой шаг. И, прошу вас, будьте осторожны, ребята.

– А что с Мелюковым? Как он попал в сети Вагнера? – спросил Доронин.

– Об этом я вам смогу рассказать позже. Пока его только вызвали на беседу. Ну, друзья, благодарю вас за работу. Понимаю, что дело осталось незавершенным, но и такое в нашей практике бывает. Возможно, ещё ни один месяц пройдёт, прежде чем мы вздохнем спокойно. Будем работать! – он пожал протянутую руку Сухарева, который взялся за трубку звонившего телефона. Из первых слов приветствия стало ясно, что звонил прокурор. Все поспешно покинули кабинет начальника и отправились к себе.

Дубовик приглашающим жестом показал на стол Калошина, куда выставил коньяк и закуску. Все тут же столпились вокруг. С удовольствием выпили. Закурили. Калошин достал из своей папки журнал, раскрыл его и, вздохнув, произнес: