Дети Белой Богини

– Ну хорошо, – согласился он и послушно проглотил две таблетки снотворного.

Маша ушла на работу успокоенная, уверенная в том, что ночью муж не будет страдать. Он действительно спал. Но спал беспокойно. А утром первым делом взял папку с ватманом, достал чистый лист и начал рисовать.

На этот раз темнота подарила образ. Искореженная машина с разбитым лобовым стеклом жалобно смотрела на него выбитым оком правой передней фары. Огромная рыбина словно попала в схватку с другой такой же хищницей и потерпела сокрушительно поражение. Он ведь так этого хотел! Подумал вдруг – что будет, если Маша увидит рисунок. Его фантазии перешли границы дозволенного. Спустившись вниз, он отошел подальше от дома и, скомкав акварель, выбросил ее в мусорный контейнер. Вздохнул с облегчением – ну, вот и все. И запретил себе об этом думать.

Но однажды, совершая свою обычную прогулку, решил вдруг, что напрасно избегает той улицы, на которой видел серебристую иномарку. Боль прошла, насолить Герману уже не хотелось. Он теперь то любил его, то ненавидел. Был день, когда восхищался ловкостью друга, был день, когда готов был того убить.

Сегодня ярко светило солнце, сентябрь подходил к концу, и все понимали, что после вспышки тепла наступят долгие сумерки осенних холодов. Все спешили насладиться хорошей погодой, пока не зарядили дожди. Он шел по улице и улыбался. Ненависть – это сумерки, а солнечный свет рождает любовь. Круглый год в городе N гуляли ветра, невольно вызывая в людях тревогу, сегодня же было безветренно и тихо. Совсем как в ту ночь, когда стояли на крыльце с Германом.

И тут он увидел машину. Ту самую машину, которая недавно сияла и радовала глаз. Теперь машина была разбита. На лобовом стекле – дыра, от которой паутиной расходились трещины, фары выбиты. Точь-в-точь, как на его рисунке. Он замер, не в силах отвести взгляд. Объяснение было только одно: кто-то нашел его рисунок. И воплотил жестокие фантазии в реальность.

Сидевшие на лавочке женщины вдруг оборвали беседу. Догадался, что из-за него. Пришлось подойти поздороваться.

– Ничего, если я посижу здесь и покурю? – спросил, доставая из кармана пачку «ЛМ», купленную тайком от жены.

– Чего ж, сидите, – переглянулись они.

Его, родившегося и выросшего на Фабрике, здесь знали все. Представляться было не надо. Женщины заговорили о здоровье, потом перекинулись на местную милицию. Он понял, что в этом подъезде живет любовница сотрудника ГАИ. Одного из больших начальников. И что по ночам тот оставлял машину у дома, нисколько не опасаясь. Ведь все в городе знали, чья это машина. Покуситься на нее мог разве что сумасшедший.

– Той ночью-то как сигнализация завоет! – пожаловалась одна из женщин. – В трусах из дома выскочил! Сама видала. Да куда там! Пока с пятого этажа спустился, тот-то уже убежал.

– Быстро он ее, – счастливым голосом сказала ее собеседница.

– Ломом раздолбал. За пять минут. Ломик-то здесь же и валялся.

– Ругался, небось, начальник?

– У-у-у! Матерился, страсть! А Верка-то как рыдала! Она ведь его сколь времени заманивала! С женой хотела развести. Почитай с неделю уж у ней ночевал. Но теперь – все. Как отрезало. По бабе бы так не убивался, как по машине.

– Что баба, – вздохнула женщина, – сегодня одна, завтра другая.

– Не пойму, что в Верке они находят? Я тебе, знаешь, что скажу…

Сплетница понизила голос, но по движению губ он понимал все. Затянулся глубоко, сделал безразличный вид.

– … сам Горанин.

– Ну-у-у?

– Я тебе говорю. Был он здесь. Точно.

– Может, не он?

– Ну разве нашего Германа с кем-нибудь спутаешь? Ему бы, шельмецу, в киноартисты, а не в следователи. Я, как увижу, прямо обмираю! А он, ты подумай, к Верке шастает! Когда на мэровой дочке запросто мог жениться! А Верка-то – разведенка! И годков ей… Дай прикину… Да постарше Германа будет! Машины у них похожи.

– У кого? – не поняла собеседница.

– У гаишника этого и у Горанина.

– Так, может, кто перепутал?

– Может, и перепутал. У нашего Германа ненавистников много.

У него перехватило дыхание – не в бровь, а в глаз! Но тут одна из кумушек всплеснула руками:

– Ой! Сериал же начался! Заболтались мы с тобой!

– Пойдем ко мне, муж-то аккурат опосля сериала с работы придет, я уж привыкла. Как по часам сверяюсь. А потом мы на дачу. Тебя не подвезти?

– Спасибо, выручите. Капуста-то еще сидит.

– Да и мы по капусту. Только не рано ли? С месяцок бы еще посидеть.

– А говорят, у соседей половину кочанов уже срезали. Надо бы поспешить.

– Да что ты?!

Продолжая обсуждать животрепещущую тему, воровство на дачах, обе направились к подъезду. Он нагнулся, чтобы завязать шнурок, и тут увидел это. Ломик, о котором говорили женщины. Кто-то засунул его под лавку да так там и оставил. Вытащив ломик, повертел его в руках. Гм-м-м… Что-то знакомое. Вещицу эту он уже держал когда-то в руках. Знакомая вещица…

Его размышления были прерваны вышедшим из-за угла дома человеком. Высокий широкоплечий мужчина, насвистывая, направлялся к разбитой машине. Его темные волосы ласково трепал ветерок, накинутая на плечи кожаная куртка подчеркивала ладность мощной фигуры. Так выглядеть и вести себя мог только один человек в городе – Герман Горанин. Пришлось быстренько зайти в подъезд и уже оттуда понаблюдать за ним. Тот подошел к машине, потрогал разбитую фару. Потом присел на корточки, осмотрел бампер, поднявшись, внимательно стал разглядывать лобовое стекло.

На улице было тихо и безлюдно: популярный сериал уже начался. Оглянувшись по сторонам, Герман Горанин подошел к лавке и заглянул под неё. Когда распрямился, лицо у него было озадаченное.

– Не это ищешь? – спросил Завьялов, выходя из подъезда.

Герман вздрогнул:

– Зява, ты? Что ты здесь делаешь?

– Гуляю. Прогулки на свежем воздухе полезны для моего здоровья, – усмехнулся он. – Разве не так?

– В общем-то…

Герман выглядел растерянным. И не отводил глаз от ломика в его руке.

– Так ты это ищешь? – Александр качнул тяжелой железкой.

– В общем-то… Да. Это.

– На. Возьми.

– Откуда он у тебя? – с опаской спросил Горанин, не притрагиваясь к ломику.

– Нашел. Под лавкой.

– А зачем ты туда полез?

– Шнурки хотел завязать. Гляжу – он лежит. Думаю, хорошая вещь, в хозяйстве пригодится. А ты здесь какими судьбами? Вроде бы должен быть на работе. Это я человек свободный.