Палата №13

Палата №13
Наталия Грамацкая

Если вы моложе шестнадцати и старше шестидесяти, если вы решили отдохнуть, если вы чувствительны и мягкосердечны, если вы плотно отобедали и не хотите потерять съеденное, ни в коем случае не читайте эту книгу!

Наталия Грамацкая

Палата №13

«Хватит разговаривать с зеркалом, Сфинкс! – Не выдержал я. – Я там какой-то неправильный!»

Мариам Петросян

Жизнь катилась, как по маслу. Сквозь раскрытое окно струились шелест листвы, покой и безмятежность. Ева Адамовна откинулась на спинку стула, вдохнула этот волшебный коктейль и обвела восторженным взглядом всё, что её окружало: зелень тополя, дрожащую в оконном проёме, стены в пёстрый горох, обеденный стол. По нему бегали солнечные зайчики, перепрыгивая с тарелки на тарелку, а потом ныряли в бокал с красным вином. Тут надобно отметить, что наша героиня имела репутацию женщины добродетельной: всегда имела правильный вид, говорила вежливо, молилась усердно, вино пила и скоромное ела лишь в непостные дни, а день нынче был не постный, к тому же, летний и выходной. Любуясь настоящим и предвкушая будущее, Ева улыбнулась. Тёплая волна превеликого удовольствия покатилась по её существу. Начав путь от кончиков пальцев, набирая скорость и высоту и пройдя стремительно все стадии восторга, она накрыла сердце мощной цунами экстаза.

– Как хорошо жить! – Прошептала Адамовна. – Какое это счастье – жить и любить! Любить всё – от травинки до далёкой звезды! Любить и растворяться в любви каждый день, каждое мгновение!

Взгляд её продолжал блуждать семимильными шагами, пронзая преграды и пространства, поднимаясь всё выше и выше; а сердце бежало за ним, еле поспевая. Ева почувствовала слабость, в симфонию чувств нахально и настойчиво вторгся голод. Продолжая «полёт», грезящая, не опуская глаз, нащупала вилку, вонзила в кусок телятины и стремительно забросила его в рот. Её крепкие челюсти сдавили сочную, истекающую маслянистым чесночно-укропным соком плоть, и заработали энергично, со знанием дела.

– Ты – к богу светлая тропа. Любовь – мой курс. Любовь – судьба! – Рифмовала Ева Адамовна.

Вдруг тюлевая шторка на окне качнулась, и небольшое, еле заметное облако, неопределённого цвета появилось над Евиной головой. Оно подрагивало и ёжилось то ли от боли, то ли от холода около минуты, а затем взметнулось вверх и ушло сквозь потолок в неизвестном направлении.

– Душа отлетела. – Прошелестел тополь, наблюдавший за происходящим. – Душа телёнка, разделанного на днях на грудинку, филе, вырезку, огузок, оковалок и голяшки на одной из мясных ферм.

– От того так облачно над нашим городом. – Ответил ему клён, стоящий неподалёку. – Люди прожорливее зверей.

А тем временем Ева Адамовна откушала ещё пяток бараньих котлет, пару больших сочных кусков кулебяки с яйцами и куриными потрохами, запила всё это удовольствие тремя бокалами вина для лучшего «сварения» желудка и замерла, прислушиваясь к себе самой. Адамовна была женщиной не только добропорядочной, но и образованной, читала умные книги и знала, что выходить изо стола следовало с чувством лёгкого голода. Прошло, быть может, минуты две, пока Ева, наконец, взвесив это чувство, пришла к выводу, что голод всё ещё был недостаточно лёгок. Чтобы одолеть змея, было принято решение задавить его свиным холодцом. Когда в цель был брошен третий его кусок, Адамовна почувствовала, наконец, что момент истины наступил. Сладостная истома охватила её берега. Раскрасневшаяся и лоснящаяся от избытка чувств, Ева медленно поднялась изо стола и добравшись до дивана весёлыми ногами, отдала себя в его объятия. Веки её отяжелели, взгляд затуманился. Охваченная мечтательными мыслями она взмахнула полными руками и…

Увидела перед собой длинный коридор, очень напоминающий больничный. Весь он – и стены, и потолок, и пол – были выкрашены в один какой-то неопределённый цвет, ни белый, ни чёрный и никакой другой из известных ранее. Адамовне показалось странным, что ни справа, ни слева не было ни одной двери.

– Где же палаты? – Спросила она себя, ничему не удивляясь и не сомневаясь, что находится в госпитале. Напротив, в душе как-то потеплело. – Всё правильно, а то и в пояснице давно хрустит, и в сердце колит! – Ева прислушалась к сердцу, но почему-то не услышала его. Вообще, было как-то непривычно тихо: ни врачей, ни больных. – Адамовна почувствовала себя уставшей и с укором отметила. – Даже присесть негде.

– Ещё насидитесь и належитесь. – Услышала она слева скрипучий, как рассохшийся стул, голос.

Ева с воодушевлением качнула головой в сторону говорившего, однако, увиденное было неожиданно и туманно. Оно было невысокого роста, неопределённого телосложения, прикрытого длинным чёрным халатом, не имело никакой растительности на чрезвычайно рельефном черепе, обтянутом сероватой сухой кожей и состоящем из множества углов и впадин. Рельеф рисовал следующее: выпуклый лоб, нависающий над чёрными ямами глазниц, в которых периодически вспыхивал тусклый свет, похожий на мерцание углей в затухающем костре; нос с горбинкой, рот, обозначенный тонкой бледной нитью неподвижных, ничего не выражающих губ над массивным выступающим подбородком. В глаза незнакомца Еве заглянуть не удалось, так как он ни разу не посмотрел в её сторону, зато ею детально было изучено его правое ухо. Оно неприятно поразило Адамовну и размерами, и формой, и волосатостью.

– Кем был его родитель? – Подумала Ева и украдкой улыбнулась своим нецеломудренным мыслям, но слева опять заскрипело.

– У нас с вами один отец, сударыня.

– Ещё чего! – Попыталась было возразить Адамовна, но губы почему-то не слушались, и её возражение осталось неозвученным. – Ушастых в нашем роду не было! – Продолжила она свою реплику мысленно, вспоминая своих ближайших родственников. – Уши у всех были нормальными, то есть, не больше и не меньше, чем у других. Ушастых не было. Это точно. – Торжествующе повторила Ева, но тут же спохватилась. – А, как это он узнал, что я об его родителе подумала? Он, что мысли читает? И почему это на нём этот чёрный балахон? Может, завхоз? Может, врачи и медсёстры заняты, и ему поручено меня до палаты провести?

От волнения Ева почувствовала кружение в голове и споткнулась на левую ногу.

– Да, вы не нервничайте, любезная. – Вновь прервал размышления Евы Ушастый. – Я провожу вас, куда следует.

– И где это самое «куда следует»? Идём, идём и никак не дойдём. – Возмутилось в мозгу Евы, и она почувствовала, что теряет правильный вид.

– Напрасно вы горячитесь. Прошло всего три секунды земного времени. У нас ещё пять минут пятьдесят семь секунд. – Вновь попытался успокоить её незнакомец.

– Надо же, какая точность. – Всё также безмолвно съязвила Адамовна.

– Да. От клинической до биологической – примерно столько. Редко больше. – Не заставил себя ждать с ответом проводник.

– Это чёрт знает, что такое! – Согрешила мыслями Ева, окончательно осквернив себя гневом. – Лазит в мою голову, как к себе в карман! Нет, это не завхоз. Тогда, кто? – Она ещё раз всмотрелась в подозрительное ухо идущего. – Не нравится он мне. Пойду ка я домой. – Адамовна попыталась остановиться, однако ноги продолжали шагать вперёд. – Третий бокал был лишним. – Поставила она себе диагноз и повторила попытку дать задний ход.

– Напрасный труд. – Проскрипел Ушастый. – Движение здесь одностороннее.

– Везде двустороннее, а здесь – одностороннее. – Не поверила Ева и вновь нажала на тормоз.

– Как раз наоборот. Везде и всегда было и будет только одностороннее. Двигательный плюрализм – не более, как иллюзия. Чем меньше глазок, тем больше ему видится дорог.

– Нет, это не завхоз. – Подвела итог Адамовна, вспомнив Григория, заведующего хозяйственной частью магазина «Мясцо», где она усердно и вежливо вот уже треть прожитых лет торговала колбасой и сосисками. – Завхоз существо необразованное, грубое, часто пьющее, а этот, сразу видно, интеллигент. – Тут Ева испытала радостный подъём от пришедшего в её голову озарения. – Психотерапевт! Точно! Потому и мысли читает на расстоянии. Потому и халат у него особенный, тёмный, потому как психотерапия эта – дело мудрёное, малоизученное. Мистика, в общем! Ага.

– Ну, вот мы и пришли! – Вновь скрипнуло слева.

Ева напрягла глаза, пытаясь рассмотреть в неопределённой мутности что-нибудь определённое, и в это мгновение из туманной пустоты перед ней возникла дверь с табличкой, на которой неровно, будто бы в спехе, было начертано «ПАЛАТА №13».

– Нет уж, увольте. В палату №13 идите сами, а мне, коль назад у вас здесь пути нет, давайте палату №14. – Оттелеграфировала Адамовна сквозь сомкнутые уста и услышала в ответ.

– Выше нет. Это наивысшая ступень.

– Не надо мне наивысшую! Меня и общая палата устроит! В одноместной, пожалуй, скучно будет. – Упорствовала Ева.

– Тут вам тоже скучать не придётся. – В скрипе собеседника появились резкие аккорды. – Он коснулся двери костлявой рукой с длинными желтоватыми пальцами, и она распахнулась. – Входите!

Ева шагнула, но как-то не подумав, неосмотрительно, опять с левой ноги; и тут же нога эта поехала вперёд, словно под ней была лужа подсолнечного масла. Правая безвольно, без малейшего сопротивления последовала в том же направлении, и Ева почувствовала, что падает назад, теряя тапки и ещё что-то. Приземление произошло внезапно, жёстко и болезненно. Всё вокруг неё наполнилось вдруг какой-то вознёй, и сквозь мутный туман неопределённости проступило нечто совершенно из ряда вон.

Адамовна увидела себя и всё вокруг, увидела так, как будто один из двух её глаз был вмонтирован где-то под потолком, как камера наружного наблюдения. В этом кино она лежала на длинном фарфоровом блюде, с золотистой каймой по краю, точно таком, на каком совсем недавно подавала гостям запечённого поросёнка по случаю собственных именин. Ева смущённо отметила, что была она, как говорится, в чём мать родила. Однако, то, в чём родила её мать, кто-то обильно присыпал какой-то трухой, пахнущей чесноком, хреном и ещё чем-то. За столом сидело четверо. По правую руку от неё – нечто, что невозможно было назвать иначе, как свинья: рыло, маленькие, тёмные бусинки глаз на обширной, сдобной физиономии и вялые, словно в летний зной лопухи, уши. В общем, всё выглядело вполне по-свински за исключением того, что это «всё» было облачено в судейскую мантию и четырёхугольную шапочку. Этот факт совсем не смутил Еву. Она видела на своём веку всякое. В том же стиле были одеты и остальные заседающие, однако, на этом сходство меж ними заканчивалось. Они, без сомнения, были с разного поля ягоды. Одна, то есть один – с двумя огромными улитками рогов на голове, с пышными пепельными бачками около длинных, закругляющихся на концах ушей и выражением сосредоточенного внимания на вытянутом, чрезвычайно подвижном лице. Другой, или другая – нечто клювоносое, круглоглазое, длинношеее и несколько непропорциональное. Маленькая подвижная голова казалась самой незначительной частью его организма. И только Ева собралась было рассмотреть третьего сотрапезника, как свинья поднялась со стула и с важным наклоном головы произнесла голосом ответственного работника.

– Начнём с вас, брат Бебендикт.

Бебендиктом оказался Рогатый. Он встал, очистил горло, откашлявшись, степенно приподнял подбородок и задребезжал, как старая спотыкающаяся пластинка.

– Бе-бесконечно рад представлять самый бе-беспристрастный суд в мире! Непринуждённо, бе-без постороннего давления, ведомый исключительно здравым смыслом и искренностью, заявляю: Подсудимая бе-безусловно виновна! Соучастие в умышленном убийстве: семьсот шестьдесят пять загубленных бараньих жизней! Бе-безнравственно, бе-безжалостно, бе-бездушно! – Выступающий дрожащим копытом смахнул слезу, выкатившуюся на небритую щёку из грустного влажного глаза, и продолжил. – Народ мой обе-бездоленный ждёт правосудия! Он мечтает о земле бе-без скотобоен, о траве бе-без «цидов», о воздухе бе-без смогов! – Бебендикт вздохнул, бросил гневный взгляд на Адамовну и, обнажив крепкий частокол зубов, процедил сквозь него, хлопая мясистыми губами. – Бе-бедный Йорик, тебе вечно всего мало, но на самом деле не хватает лишь ума. – Затем опустился на стул и высморкался чрезвычайно громко в большой клетчатый платок.

Свинья устремила полный угрюмой суровости взгляд на носатую. – Ваша очередь, сестра Коко.

Клювоносая заёрзала, закивала головой и, порывисто вскочив со стула, затараторила горячась, вероятно забыв о необходимости для стражей закона сохранять беспристрастность. –Уважаемые ко-коллеги! Наш священный долг – положить ко-конец человеческой тирании! Во имя торжества всеко-космической справедливости, утверждаю: Ко-конечно, виновна! Виновна не только в соучастии, но и в подстрекательстве преступных птицегубительных ко-компаний, таких как «Вкусная Жизнь», «Хорошее дело», «Мясо есть», «Вдохновение», «Кирдык и сыновья», «Гуманный птицерез». – Тут выступающая замолчала и пошатнулась, вероятно, приближаясь к обмороку.

– Садитесь! – Приказала председательствующая подрагивающим голосом, часто моргая глазами, и продолжила прения.

– Теперь ваша очередь, Сатан Хананович.

– Вот это имечко! – Усмехнулась Ева мысленно, сохраняя внешнее спокойствие и удивляясь собственной выдержке. Ни один мускул не дрогнул на её припудренном укропом и хреном лице в то время, как её одолевало любопытство и желание быстрей рассмотреть того, кто носит такое живописное имя и до сих пор оставался в тени.

Пока выступающий вставал, Ева отметила, что в помещении стало как-то сумрачней, туманней.

– Да, – Сказала она себе. – Порядка здесь нет. На дверях слова неприличные, с электричеством – неполадки.