Окно с видом на счастье. II том

– Как Пашка-то, Валюш? Ходит на бокс?

– Ой, ходит, ходит! – заволновалась Валентина. – Я уж и отцу Сергию говорила, что дай вам бог обоим здоровья, помогли! Что бы я одна могла с ним сделать… День и ночь на работе…

Пару месяцев назад Саша, проходя вечером мимо поста, увидел, что Валентина, вся красная и зареванная, утирает глаза платком.

– Валя, что случилось? – строго спросил он. – Что за слезы во время работы?

В ответ женщина всхлипнула и срывающимся голосом ответила:

– Да Пашку моего… В полицию загребли… Вроде б как в «Горожанке» на кассе с дружбаном что-то украли… Жвачку, что ли… Господи, да он у меня никогда чужого не возьмет, Александр Леонидович! Дома десять копеек валяться будут, так он сначала спросит! А ему уже четырнадцать, точно на учет поставят! А сейчас же все проверяют везде, пиши пропало и институт, и все… А он в Омск хотел ехать, на полицейского поступать! Ох!

– Ладно, не реви давай! – Саша достал из кармана телефон. – Район-то какой?

– Да у нас, в Железке…

– Сейчас попробуем узнать… – открывая телефон, произнес он.

– Ой! Александр Леонидович! Миленький! Узнайте, пожалуйста! – она молитвенно сложила руки.

– Да тихо ты, Валя, – махнул он на нее рукой, – тихо, не голоси!

Корольков прекрасно знал, как тяжело приходится Валентине: она, рано овдовев, воспитывала мальчишку одна, беря дежурства по максимуму, потому что скудной зарплаты медсестры едва хватало на еду. Парень рос вроде бы и не очень проблемным, но был, по сути, предоставлен сам себе: мать пропадала на работе сутками и контролировать его могла только по телефону. Когда Пашка был совсем маленьким, на ночные дежурства Валентина вынуждена была брать его с собой, и он спал на кушетке в подвале, где располагался гардероб и жил сторож дед Иван. Руководство закрывало на это глаза: Валя была очень хорошей сестрой, грамотной, исполнительной и спокойной.

– Алло, Андрюха! – Саша набрал номер своего одноклассника и соседа по подъезду Андрея Кравцова. – Здорово! Ну я, а кто ж еще! Как сам? Ну и хорошо. Тесть чего? Нормально? Пусть не вздумает летом на даче своей гребаной хоть лопату земли поднять! Да, так и передай! Узнаю, что рассаду посадил, лично приеду и выкину все к херам. Ему через месяц к Абраму на консультацию, чтоб был, как штык. Андрюх, – продолжил он, – помощь твоя нужна. Да у сотрудницы моей сын в ваш райотдел попал. Говорят, на кассе в «Горожанке» повязали их со жвачкой… – он заржал. – Да не говори, преступление века! Раскрываемость, что ли, твои орлы повышают? Андрюх, реши, а? Пацан хочет в полиции служить, а тут такое… Спасибо. Жду. Фамилия? Донченко Паша. Ну, – повернулся он к потрясенно молчащей Валентине. – Все. Сейчас решим, не реви.

– Александр Леонидович! – прошептала Валя. – Как же мне вас теперь благодарить-то…

– Да никак, Валентина, душа моя. Никак. Иди работай. Как дружок мой отзвонится, я тебе сообщу.

Он прошел в свой кабинет, потом, словно что-то вспомнив, вернулся обратно на пост.

– Валя! – позвал он. – А он у тебя на какой-нибудь спорт ходит?

– Да ходил раньше на бокс, – ответила она. – А сейчас так дорого стало платить… Я и забрала его.

– Ясно. Сейчас вернусь.

Корольков вышел на крыльцо и набрал еще один номер:

– Серый! Привет. Слушай, а есть у нас какие-нибудь секции, желательно бокс, чтобы побесплатнее? Да у Вальки нашей пацана бы пристроить… Что-то начал от рук отбиваться. Подойди завтра с утра, она на сутки заступила. Поговори с ней, пожалуйста. И если есть возможность, помоги его куда-нибудь приткнуть.

Саша знал, что на старинного друга отца Сергия можно положиться как на самого себя, поэтому, уточнив у Андрюхи Кравцова, что с Пашкой все уладилось, спокойно уехал домой, провожаемый бесконечным потоком благодарностей от рыдающей Валентины.

– Ходит, ходит он на бокс! Нравится! Ездить, конечно, далековато, зато секция бесплатная. Летом, тренер сказал, поедут в спортивный лагерь, тоже все бесплатно. Хоть на месяц занят будет!

– Ну и хорошо, Валюш… Вовремя мы его… подловили, да? – улыбнулся Саша.

– Ага… Пойду я, Александр Леонидович?

– Погоди. Сейчас докурю, выброси все, пожалуйста, Валечка, – жалобно попросил заведующий. – И свет мне выключи. Буду в темноте маяться.

– Сильно болит? – участливо спросила медсестра.

– Сильно, конечно! Никогда не думал, что это настолько больно!

– Ничего, утром полегче будет. Спите, вам спать сейчас нужно. Я потом зайду, окно прикрою.

– Хорошо, – благодарно улыбнулся Саша. – Спасибо, Валя.

Он часто вот так между делом, походя, решал чужие проблемы. Если мог и если это действительно были проблемы, вот как у медсестры Валентины с ее единственным сыном. Если же речь шла о том, чтобы попросить контрамарку у недавно прооперированного директора киноконцертного комплекса, то в таких случаях Саша отказывался.

– Идите в жопу, Елена Ростиславовна, вместе со своей подругой, сами справитесь! Я по такой херне людей беспокоить не буду, – отвечал он обиженной просительнице. – Тоже мне, проблема. Купите билеты и любуйтесь на своего Иконостаса Михайлова на здоровье!

– Попросишь зимой снега, Корольков, – шипела сдобная блондинка Елена Ростиславовна – докторша из отделения неврологии.

– Не попрошу, не беспокойтесь! – хохотал он в ответ.

И правда, он крайне редко просил что-то для себя у кого бы то ни было, кроме своих друзей.

Друзей у Александра Королькова было много: самых близких, коими, как это часто бывает, стали сокурсники и коллеги, и просить ни о чем было не нужно, поскольку все они помогали друг другу без напоминаний и просьб. Однако оставались на всю жизнь родными людьми ребята, с которыми вырос в одном дворе и учился в одном классе. Гурген Сахвадзе и Костя Туманов, тот же Андрей Кравцов, Ванька Куприянов – все они были, как называл это явление сам Корольков, «хуже родственников». Он позаимствовал это выражение, как и несколько других, не менее метких, у Кати.

«Как странно, – частенько думал он, сидя с сигаретой у открытой форточки в родительской квартире. – Я так недолго был с ней, а сколько всего осталось: воспоминаний, впечатлений, эмоций…»

– Ну как ты не понимаешь? – он так и видел ее смеющиеся глаза. – Хуже родственников – это такие люди, которые тебе не родные по крови, но знают о тебе все! Даже больше, чем ты знаешь о себе сам, и уж подавно больше, чем знают твои родители или братья… Хуже родственников – это когда молчать вместе, и то интересно. Хуже родственников – это когда по выражению твоего лица они понимают, что у тебя случилось что-то. И сразу спрашивают: чем помочь? А бывает, что, даже не спрашивая, делают для тебя что-то, и это всегда в точку…

– А у тебя кто хуже родственников? – спросил он ее тогда.

– Ну как кто? Девчонки мои, конечно! – удивленно ответила Катя. – Машка, Анька… Ира с ребятишками. Димка, пожалуй, Анькин брат – он вечно нам помогает.

– А как же твоя мама? – осторожно произнес он.

– Мама… – Катя вздохнула. – Мама как раз, видимо, лучше родственников. Я, Саш, привыкла как-то сама со всем справляться. Сама и с девчонками. Мама – она… как ребенок.

Он смотрел тогда на нее и думал: «И ведь не боится ничего… Сама хрупкая, словно птичка, а сила воли, похоже, такая, что гвозди делать можно». И так ему хотелось, чтобы она была просто птичкой: щебетала бы по утрам на кухне, а он защищал бы ее от всех жизненных неурядиц и проблем.

Правда, он гораздо позже понял, что в тот момент ему хотелось именно этого, а тогда просто смотрел на нее и не мог насмотреться, тонул в зеленых глазах и милой и какой-то светлой улыбке.

Саша учился в прекрасной школе, расположенной на тихой улице Пушкина на самом краю Центрального района. Удивительным даже для того времени был коллектив учителей этой школы: директор, фронтовик и истинный педагог, смог собрать людей, которые учили детей не только своим предметам – они учили их быть, в первую очередь, людьми. Саша, как и все его школьные друзья, понимали, что все то хорошее, что есть в них с человеческой точки зрения, дала им школа.

Класс у них был очень дружный, «старший десятый «Б» – так называли их учителя, потому что был еще один десятый «Б», выпустившийся из школы годом позже, в 1988-м, столь же дружный и столь же богатый талантливыми ребятами. Все ученики обоих этих классов особенно запомнились их педагогам, которые, несмотря на то, что любили всех своих выпускников, говорили спустя годы: «После вас уже не было таких ребятишек!» Этому поколению пришлось тяжко, ведь, едва они окончили школу, началось трудное и неспокойное время, не давшее им возможности побыть подольше детьми, насладиться беззаботной юностью… Невзирая ни на какие жизненные трудности, выпавшие на их долю, практически все они получили высшее образование – за исключением нескольких девочек, выскочивших удачно замуж сразу после школы. Юристы и врачи, летчики и спортсмены, инженеры, преподаватели, полицейские и военные, журналисты, ювелир, директор банка, лучшая в городе сметчица и лучшая в городе портниха – все они окончили маленькую школу на улице Пушкина в последние годы перед перестройкой и воспоследовавшими за ней изменениями мира.

Всем им пришлось туго в девяностые, но все выучились, и ни один не спился и не стал, как говорится, дворником. Кому-то было проще – тем, кого могли себе позволить выучить родители. Таких было совсем немного, а остальным приходилось работать, учиться, бросать учебу, потому что денег не было даже на кусок хлеба, снова работать, восстанавливаться в институтах и снова учиться. Все, кто не разъехались по другим городам, общались всю жизнь, помогая друг другу: «Надо – значит надо. Это для одноклассника». Зная, что в случае необходимости помогут и тебе.

Нельзя сказать, что это было этакое лубочное братство, кто-то общался ближе, кто-то просто, встретившись на улице, обрадованно обнимался. Но все они знали, что есть, к примеру, Жанка Воронцова, портниха, к которой очередь на три месяца вперед, так вот, она сошьет платье на корпоратив без всякой там очереди. Потому что в одном классе учились.

«А в «младшем десятом «Б» Катя училась, – уныло подумал Саша, с трудом поворачиваясь и морщась от боли в разрезанном животе, и стало ему совсем невыносимо. – Увидеть бы ее хоть разок, хоть издалека… Какая она стала?»

Почему-то он был уверен в том, что Катя с возрастом не расплылась, как многие девчонки, не постарела. «Идиот, – оборвал он себя. – Ну как не постарела, если ей уже тоже сорок четыре».