Окно с видом на счастье. II том

– Иди уже, должник… – махнула рукой Света.

– Пока!

Он вышел из здания, скользнул в кусты и сразу скрылся из вида.

– Света, – вернул ее к действительности голос Королькова. – На пост.

– Да…

За исключением того, что ночь улетела коту под хвост – ни вздремнуть, ни повторить конспекты они, естественно, не успели – все сложилось как нельзя лучше. Никто из больных по коридорам не ходил, дежурных не искал, доктора не звал. Никого, кроме того бедолаги, жертвы ДТП, которого полночи оперировали Николай Петрович с Димой Капустиным, не привезли – даже удивительно. Парню они помогли, от бандитов благополучно избавились. У Саши поднялось настроение: новый день начинался прекрасно!

На часах было 4—30, когда в отделение заглянул Николай Петрович:

– Ну что, бойцы? Как тут у вас? Без эксцессов?

Корольков выглянул из приемного покоя и, позевывая, ответил:

– Да нормально…

– Из четвертой Пушкареву давление мерил?

– Нет еще. Он спит…

– Иди мерь, – мотнул головой Ковалёв. – Вечно напоминать надо!

– Хорошо, Николай Петрович, – смиренно согласился Саша.

– Светка чего?

– На посту.

– Ну все, Корольков, – ворчливо произнес Ковалёв. – Я спать. Умаялись с Димкой… Три перелома, разрыв селезенки, рваные раны… Мотоциклисты херовы, гонщики, блин, серебряной мечты! Хорошо хоть, мозгами по асфальту не раскинул, мать его растуда.

Саша, взяв тонометр, отправился в четвертую палату, измерил больному давление и отпустил, наконец, истомившуюся Свету покурить. Когда та вернулась, то увидела, что Корольков, уронив голову на скрещенные руки и слегка посапывая, спит, сидя за столом в приемном покое. Света облегченно вздохнула и тихонько скользнула в отделение.

Разбудил его голос сестры-хозяйки Семёновны, гремевшей чем-то в коридоре:

– Хде халат-то мой делся? Нет, ну ничего оставить нельзя! Вечером уходила, халат вот тута, в шкафе, повесила, и нету! Что ж такое деется-то, а? Ведь вот все утянут, студенты эти проклятые! – разорялась она.

Семёновна была маленькой, кривоногой и пузатой бабенкой лет пятидесяти с неизменной рыжей короткой «химкой» и отвратительным визгливым голосом. Она патологически ненавидела всех мужиков, а Сашу, по непонятной для него самого причине, особенно. Заодно Семёновна ненавидела молодых медсестер, а санитарок и подавно, о чем не уставала оповещать общественность.

– Что творится-то, а? – продолжала истерить она. – Ведь новый был халат!

Саша, зевая во весь рот, вышел в коридор:

– Чего базлаешь, Семёновна? Люди спят еще!

– А! – обернулась к нему тетка. – Корольков! Ты, что ль, седня в ночь был?

– Ну я, а че?

– Хде мой халат делся, вот тут вота висел? А? – уставилась она на него своими колючими глазками.

– Откуда я знаю? – пожал плечами Саша.

– Нет, погоди, рожа твоя бесстыжая! – уперла руки в боки Семёновна. – Я вечером уходила, в шкафе его повесила, а счас пришла – нету! Хде халат, окромя тебя, некому!

– Да пошла ты со своим халатом, – лениво зевнув, ответил Корольков. – На хер он мне облокотился…

– А-а-а! Конечно! На хер облокотился, новый халат! – снова заверещала Семёновна. – Баб своих, поди, сюда водишь, сучонок, по ночам, да мой халат под их, прокституток, подстилаешь!

В ответ Саша, глядя в ее бесцветные злые глазки, заржал:

– Мне, Семёновна, если надо, я в этом деле и без халата обойдусь! Особенно без твоего!

– Ах ты, скотина же какая, а! Кобелюга чертова! Я Семён Маркычу пожалуюсь!

– О! – одобрительно воскликнул Корольков. – Это дело хорошее, Семёновна! Жалуйся, конечно! Вот Семён Маркович обрадуется, халат твой искать кинется!

Ему доставляло удовольствие доводить до белого каления эту отвратительную тетку, у которой снега зимой никогда было не выпросить, и которая вечно шныряла по отделению, что-то вынюхивая и высматривая, вместо того, чтобы сидеть в своей каморке и вовремя выдавать персоналу чистую форму и белье.

– Или Светка ваша, – набрав в легкие воздуха, продолжала визжать Семёновна. – Подстилка малолетняя! Кобелей сюда таскает, да на моем халате…

– Слышь, ты, – хрипло оборвал ее Корольков. – Кочерга старая!

Он стоял, засунув руки в карманы, совсем рядом с Семёновной, едва достающей ему до плеча, и с такой ненавистью смотрел на нее сверху вниз, что та попятилась и замолкла.

– Рот свой поганый закрой, – продолжал он. – Еще хоть раз за Светку что-нибудь вякнешь, я тебе… – он оглянулся, нет ли кого поблизости. Никого не было. – Скальпелем язык вырежу. Поняла-а-а-а?

«До Высоцкого с его „горбатым“, конечно, далековато, – подумал про себя Саша. – Но тоже очень даже ничего! Впечатляюще».

– Поняла-а-а-а? – еще страшнее переспросил он.

– Да, поняла, поняла, – с ужасом глядя на него, дрожащим голосом ответила Семёновна. – Все поняла, Саша…

Корольков прекрасно знал, как следует разговаривать с подобными представителями рода человеческого. Хорошего обращения такие индивидуумы не понимают – только силу. Бить ее он никогда в жизни бы не стал, хотя хотелось, но, будь это мужик, врезал бы со всей дури по зубам, не боясь повредить всегда оберегаемые руки.

Про себя он со смехом выслушивал от Семёновны любые гадости, понимая, что она находится на столь недосягаемо низком уровне, что всерьез воспринимать ее тявканье было бы по меньшей мере глупо. Но как только эта бесноватая старая ведьма переключилась на Свету, Саша вышел из себя.

«Ах ты, тварь какая, – думал он. – Да Светка еще ребенок, девчонка совсем! Ладно я, мужик, всякое бывало, может, и прознала эта стерва, что в прошедшую зиму пару раз заглядывала ко мне на огонек медсестричка Элечка из гинекологии… Но на Светку!»

История с раненым бандитом и его оппонентами с «калашом» так и канула бы в Лету, оставив с годами после себя лишь размытые воспоминания, если бы через несколько дней Сашу, выходящего утром после очередного дежурства из больничного корпуса, не окликнул чей-то голос:

– Ты не Саня?

Он притормозил и оглянулся. Со скамейки поднялся мальчишка-подросток лет пятнадцати.

– Ну я Саня, – ответил Корольков.