Колдовской отведай плод

Только тут я поняла, что меня до сих пор трясет. От омерзения, от унижения. Оттого, что он заставил меня бояться.

Попыталась взять себя в руки. Осознать, что произошло.

Как он это сделал? Как сумел запугать меня до дрожи в коленях, до почти полной потери сознания? Быть может, мне всего лишь померещился тот, второй Ербин, страшный и огромный, скрывающийся за масляно-противным первым?

Судя по последней фразе, он является вполне нормальным и даже неглупым человеком.

Тогда почему так странно вел себя раньше?

И главное – для чего приходил? Не для того ведь, чтобы я испугалась, и уж тем более, не с целью продать никому не нужные книжонки. Что-то вынюхивал, высматривал, искал? А вдруг потихоньку подворовывал экспонаты? Нет, на входе стоит защитный контур, он бы ничего не смог вынести. Тогда зачем?

Я положила кинжал на стол и вышла из архива. Поднялась наверх, подошла к охранникам. Два здоровенных молодца несли вахту, подремывая в креслах.

– А, Мира, – один из них, увидев меня, слегка приподнялся. – Что-то быстро ваш жених ушел. Недовольный такой. Вы поссорились?

– Какой жених? – произнесла я сквозь зубы, по горло сытая женихами.

– Ну, как какой. Ербин-тонс, естественно.

– С чего вы решили, что это мой жених?

– Так это… он сам сказал.

– И поэтому вы его пропускали?

– Ну да. У вас ведь матушка строгая, запрещает с ним встречаться… А что, разве нет?

В глазах охранника появился испуг. Он понял, что делал что-то не так и не то.

– Нет, – отрезала я. – Моя матушка уехала давно, далеко и надолго. У меня нет никакого жениха. Зачем вы пускали сюда Ербина?

– Он очень просил, – сказал второй. – Мы же не знали…

– Сколько он вам платил? – спросила я наугад и поняла, что попала в точку.

Второй охранник заерзал, нервно оглядываясь по сторонам, не слышит ли кто. Первый проникновенно сказал:

– Мы больше не пустим. Ну, мы правда думали, он ваш жених. Только вы директору не того…

– Не скажу, – пообещала я. Надо было давным-давно гнать Ербина взашей, пусть это и противоречит моим обязанностям. Каждого, кто принесет маго-штучки, мы должны были принять, выслушать и осмотреть принесенное, дабы не сгинул ни один ценный экспонат.

По мне, пусть бы сгинул, лишь бы не выслушивать ежедневно кучу идиотов.

Я развернулась и пошла в кабинет к Банкину.

– Что вам, Мирохарда? – недовольно сказал он, пряча какие-то бумаги в ящик стола. – Я вас не вызывал.

– У меня просьба и предложение, – бодро сказала я, перехватывая инициативу.

– О борьбе с опозданиями?

– Не совсем, но…

Начальник открыл было рот, однако сказать ничего не успел.

Переговорник на столе заискрился, запереливался всеми цветами радуги, вслед за чем раздалась бодрая мелодия.

– Да! – рявкнул начальник, потирая прибор.

– Я бы хотела поговорить с Мирочкой, – заявил мамин голос.

Я закрыла глаза и мысленно застонала.

Мамины вызовы на музейный переговорник одно время входили в тройку самых обсуждаемых на службе тем (первые две, когда мы откроемся и повысят ли в ближайшие полгода зарплату, были актуальными, но не столь многовариантными). Конечно, в архиве, где составлялась опись экспонатов и их сортировка, я большей частью находилась одна. Но порой туда забредали посетители, а иногда заявлялся Банкин. Перебивать маму, сватавшую дочурке очередного идеального жениха, – дело безнадежное, и я была вынуждена терпеть ее монологи под ухмылками посторонних или гневным взглядом начальства. В конце концов, начальство стукнуло кулаком по столу и забрало у меня казенный аппарат. После чего имело несколько разговоров с мамой, требующей немедленно позвать ее драгоценное дитя, иначе она решит, что доченьку сгноили в подвалах музея, где, по слухам, все еще хранились пыточные инструменты времен безмагии.

Мист Банкин-тонс пригрозил лишить меня премиальных, и я решилась. Вызвала на дом настройщика переговорной компании «Маг Улия» и установила-таки вожделенный аппарат. Правда, стоимость переговорника равнялась двухсот восьмидесяти шести фрарам, а это чуть больше моей полугодовой премии. Которой меня, впрочем, и так лишили.

– Желаю радоваться, – мрачно сказал начальник. – Простите, у нас совещание.

– Ваши совещания длятся по три часа, – отрезала мама. – А мне надо сказать Мирочке всего пару слов.

Банкин помрачнел еще больше и, посмотрев на меня, подергал мочку уха.

– Мамочка, – вмешалась я. – Давай я поговорю с тобой потом, после работы.

– Как ты поговоришь после работы, если начальник смывается ровно в пять и закрывает кабинет на ключ?

Банкин глухо зарычал. Я сделала несчастное лицо и выпалила:

– Мама, я поговорю из дома. Я купила переговорник.

– Ты купила переговорник?! Но он же жутко дорогой! Мира, солнышко, немедленно попроси увеличить тебе жалованье. Нынешнего тебе хватит разве что на прокорм дворовому коту!

Я начала сползать под стол. Банкин-тонс покраснел от гнева и отключил прибор.

– Простите, пожалуйста, – затараторила я, покаянно прижимая руки к груди. – Я не могла предвидеть мамин вызов!

– Вызов – это, конечно, полное безобразие. Но гораздо хуже то, что ваша мама почему-то очень хорошо осведомлена о подробностях жизни… гм… отдельных сотрудников музея.

– Понятия не имею, почему, – сказала я, усиленно придавая лицу глуповатое выражение. – Я ей ничего никогда не рассказываю. Ведь переговорник теперь стоит в вашем кабинете…

– Вы намекаете, что это я?! Я беседую с вашей мамой и выбалтываю ей… э-э-э… секретную информацию о режиме работы?!

Я поняла, что брякнула, не подумав.

– Нет-нет, не намекаю. То есть, не намекаю на вас. Это мог быть любой другой сотрудник. Уборщица, к примеру.

– Знаю я, какая это уборщица, – проворчал он, уже сбавив тон. – Кажется, у вас было предложение? Предлагайте, я слушаю.