Плач Синайских гор

– Ну что, отцы, мировую?

Чокнулись молча. А что тут скажешь? Глотнули. Но кусок в горло не лез. Зять налил по второй. Но сам не пил.

– Ты, Коль, выпей! На нас, дураков старых, обиды не держи. От водки дерьмо полезло…, – глухо выдавил из себя Митрич.

– Да что ты, батя?! И в голове не держу. Мне просто за руль сегодня, а то бы поддержал компанию.

– А-а-а! – протянул Митрич. А Максимка, глядя на них, сотрясался от беззвучного смеха. Митрич шутливо двинул ему по затылку.

– Хорошо-о-о! – блаженно протянул братец, потирая ладонью свою петушиную грудь. – Чувствую, как лицо само расправляется, расправляется…

– Кто тебе это сказал, дядь Вась?! – съязвив, фыркнула в кулак Варька.

Братец довольно захохотал.

– Хороший ты мужик, Колька, хоть и хохол! И вчерась, вон, нами не побрезговал, спать уложил… И плохое вспоминать не будем. Как в той пословице: кто старое помянет – тому глаз вон!

Над столом нависла миролюбивая тишина. И дела ей не было ни до «москалей», ни до «хохлов». Только на экране телевизора всё ещё мелькали чьи-то разгорячённые лица. Но мудрая Варька, как всегда, вовремя выключила нагнетающий страсти ящик. Экран благополучно погас. И стало слышно, как неторопливо жуют деды, ласково трётся об ноги рыжий котёнок да отдувается Максимка, напившись досыта парного молока.

… Вот и слава богу!

Думы в голове у Ефимыча были такими же тяжёлыми, как гонимые оголтелым мартовским ветром снеговые тучи. Казалось, что не только в его жизни, но и в природе всё перевернулось, встало с ног на голову, и теперь всё шло как-то наперекосяк. Где это раньше было видано, чтобы снегу не выпадало аж до самого Рождества? Да и Крещенские морозы давно потеряли свою былую силу. А ему всегда хотелось, если лета – то с жарой да грозовыми ливнями, если зимы – то с морозами да метелями. Чтобы осенью кружилась голова от яркости листопада и щедрости даров природы. А весна будоражила душу сумасбродными ручьями и берёзовым соком. Словом, так, как было в его далёком детстве. Но жизнь распоряжалось по-своему. И, конечно, не он, Ефимыч, ей указ.

Поплавок легонько задёргался. Видать, крупная плотичка пытается стащить опарыш с крючка. Его верный пёс Бимка запоглядывал на него, завилял хвостом, мол, чего ждёшь, поддёрни! И даже длинные уши свои к лунке спустил, следя за трепыхающейся на крючке рыбёшкой. Бимка с полуслова, с полувзгляда понимал всё, что творилось в душе Ефимыча. Защемит сердце недобрым воспоминанием, пёс сочувственно взвизгнет и давай ему солёную влагу с глаз вылизывать. И никогда на него Ефимыч голоса не повышал. Да что там голоса, слова грубого не произносил. Так бы люди всё понимали, как этот пёс смешанной породы.

Подкрадывались голубые сумерки. В доме двоюродного брата Мишки засветилось окно, из трубы вылетел белый шлейф дыма. Михаил приезжал с женой в деревню только на выходные. Иногда наведывались ещё две-три семьи. Постоянно в зимнее время тут жил Ефимыч один. Никак нельзя деревню без пригляда оставить. Всяких бед может произойти. Оживала деревушка только к лету. Дачникам здесь было раздолье.

Деревня Горка стояла на холме, у подножия которого с одной стороны угодливо извивалась говорливая речушка, а с другой – величаво распростёрлось лесное озерко, с непонятным Ефимычу то ли финским, то ли карельским названием. Ну, да Бог с ними, с названиями, в деревне этой поселились его русские прадеды с незапамятных времён. В двухэтажном деревянном доме, с окнами на озеро, проходило его детство. В студенческую пору, он, конечно, в город укатил. После института там работать остался, квартиру с женой получили. Сын народился, Николаем назвали. К родителям в деревню приезжал с семьёй не часто. В отпуске хотелось чужие страны посмотреть, на южном солнышке, у моря, погреться. А как родителей схоронил, с ним что-то странное случилось. Потянула земля родная – и всё тут! Решил возродить деревню. Места-то какие – загляденье!

Написал обоснование к проекту на возрождение карельской деревни, на развитие так называемого сельскохозяйственного туризма. А что? Такие дома добротные стоят. Захламлены только да бурьяном поросли. Потому как бесхозные. Кто-то из чиновников, помнится, прочитав это обоснование, усмехнулся, мол, легче красного петуха пустить, чем рухлядь эту восстанавливать. Дескать, придумал тоже… А у него от этих слов в глазах мир поблёк. Рушить-то, конечно, оно легче, чем создавать. Кому-то, конечно, хочется и деревню спалить, и лесные угодья под это дело к загребущим рукам прибрать! Наловчились народное достояние прикарманивать! И всё же здравый смысл взял верх. Одобрили проект, и средства на полуразрушенный мост через реку, что отделяла деревню от дороги, выделили. А он, стало быть, по всяким официальным документам деревенским старостой стал значиться. И старостой, и управляющим, и бухгалтером, и столяром, и плотником, – всё на общественных началах. Не зря говорится: инициатива наказуема.

И всё бы хорошо, да у жены проблемы с сердцем начались. Побоялась в деревню за ним ехать. Мол, случись приступ какой, куда за помощью бежать. До районного центра более ста километров. И до большого города – двести. А ему уже и взад пятками никак. Закрутилось дело. Ездил в город навешать жену раз в месяц. Она, в свою очередь, на всё лето к нему приезжала. Волноваться за жену причин не было. Соседи в доме хорошие. И всё, вроде, как говорится, «устаканилось», да сын бучу устроил, свои взгляды навяливать стал. Всё пытался уговорить их переехать в Финляндию. У его жены корни ингерманландские. Сваты давно уж туда переселились. И он, Колька, тоже прижился. Ему, компьютерщику, там работа нашлась. Ефимыч не перечил. Вольному – воля. Никогда на людей не давил. Терпеть не мог, когда и на него давили. Разговор тот злосчастный случился летом.

Приехал сын не один, с невесткой Анни и пятнадцатилетним внуком Антти. С тем, что внука не по-русски назвали, смирился. Правда, сам-то звал его Антипом. И то, что за границу подались, – тоже стерпел. Но когда сын стал по живому резать – взорвался.

В чертогах памяти зазвучал гневный Колькин голос:

– Ты, отец, если про себя подумать не хочешь, то хоть мать пожалей. Сдалась тебе эта деревня! В Финляндии социальное пособие во много раз больше твоей пенсии. И там… – всё для человека. Тебе, вон, и Анти подтвердит… Приезжай, поживи, посмотри!

У Ефимыча всё внутри содрогнулось. «Антти подтвердит!». Внук приехал с бритым затылком и с бордовым, как у петуха, гребнем волос на голове. Это у них называется «свободой жизни». Плевать он, Ефимыч, хотел на такую свободу, как говорится, с высокой вышки без передышки. Да и что такое «свобода»? В его понимании – осознанная необходимость. А какая такая необходимость у внука себя разрисовывать? И татуировки эти взять. Кто насадил такую моду? Раньше только зэки себя так метили. А теперь даже у девиц руки, ноги и даже интимные части тела разукрашены. Срамота! Не свобода это, а распущенность. Добрый вкус молодёжи прививать надо. Да вот только как прививать-то будешь, когда внук в деревню носа не кажет? Мечтал, что будет с ним за грибами, за ягодами, на рыбалку ходить. Где там! У них там, в Финляндии, супермаркеты, аквапарки, фестивали байкеров …. Всё для увеселения. Адреналин не трудом, как они раньше, на каруселях выгоняют. Так Высоцкого и вспомнишь: «Нет, ребята, всё не так! Всё не так, ребята!».

Сумерки подступали всё настырнее. Уже и поплавка не видно. А он всё сидел на шарабане, с головой уйдя в свои безотрадные мысли. Бимка стал поскуливать, домой звать. Ефимыч смотал леску, прикрыл лунку куском фанеры, чтобы за ночь не замёрзла, и, вскинув шарабан за спину, побрёл в гору к дому.

В доме выстыло. Сходил за дровами, затопил печь, примостился на табурете возле топки. И снова те же мысли в голове. Не схватись они тогда с сыном, может, и жена, Фаина, была бы жива….

С чего они завелись-то? Да опять с Финляндии этой всё и началось… Что ему, Ефимычу, там делать? С утра вечера ждать? И так каждый день! Ни языка ихнего не знает, ни жизненного уклада. Всё кругом чужое. А здесь работы на десять жизней, с головой. Каждое деревце в лесу тебе улыбается, каждый куст малины поклоны бьёт. Окинешь взглядом окрестность – от дикой красоты такой дух захватывает! И не важно, в зимнюю ли пору или в летнюю…

Много обидных слов сына молча проглотил, а когда тот в запале выкрикнул: «Будь проклята эта деревня! И эта страна дураков вместе с ней!». В глазах помутилось. В груди огнём полыхнуло. И уже не человеческий, почти звериный рык вырвался из горла.

– Ах ты, поганец неразумный! Как у тебя язык-то повернулся?!! Своих родителей дураками считаешь?! А умные – это те, что страну обокрали, развалили, а потом за границу свалили?! Вали и ты отсюда, коль в примаках тебе жить уютней и сытней! – Сын сначала глаза выголил, а потом дверью – хлоп! И давай с невесткой чемоданы упаковывать. А у Ефимыча слова, словно вековую блокаду прорвали, из уст вылетают, как растревоженные осы. Не остановиться. – Ленью, эгоизмом, как плесенью, оброс у компьютера своего! Молоток и лопату в руках держать разучился. Одно потребительство на уме. Как пожрать повкусней, в какие шмотки импортные облачиться! За народ свой душа не болит! Только бы свою шкуру спасти! Да ещё и нас, родителей, с корнями из родной земли вырвать хочешь!

А когда машина сына въехала на мост, затряслось всё в груди, словно не сердце там, а мотылёк о стекло бьётся. На миг показалось, что вот-вот рухнет мост и выйдет из берегов бурлящая на каменистых порогах река, затопляя всё вокруг пузыристой пеной. Но не дрогнул новый мост, спокойно выдержал шальной автомобильный раж. И только долго ещё напряжённо гудели кондовые брёвна, словно пропускали сквозь себя электрический ток.

Долго сидел на фундаменте старого родительского дома, обхватив голову руками. А когда пальцы перестали дрожать, стал выискивать слова, которыми бы можно было успокоить жену. Видел ведь, как побледнела вся. Нужно было эту правду сыну сказать. Нужно! И, может быть, запоздал он с этой правдой? Хотя, уж лучше поздно, чем никогда. Даст Бог, после этой шоковой терапии просветлеет у сына в голове. Начнут мысли в нужную сторону крутиться…

Тяжело поднялся и пошёл в дом, неся на согбённой спине груз всяческих сомнений. Открыл дверь в гостиную и… – ноги разом подкосились. Фаина сидела, откинувшись головой на спинку дивана, с открытыми застывшими глазами. Руки её безжизненно свисали вдоль обмякшего тела. Сознание Ефимыча отключилось. Очнулся в сумерках от протяжного воя собаки. Долго не мог понять, где находится, пока Бимка не стал вылизывать его лицо да лапой скрести по груди. А когда поднял голову, сердце сжало в тисках безысходного страха. Впервые в жизни потерялся. В пустой голове гудел сквозняк до тех пор, пока, наконец, вольтова дуга не прошибла отключившееся, было, сознание.

Похоронили Фаину на старом деревенском кладбище. Старушки-дачницы справили её в последний путь, как полагалось. Михаил с сыновьями могилу на песке вырыли. Сын, Николай, его звонки проигнорировал. Видать, обидой захлебнулся. Телеграмму ему Ефимыч подавать не стал. Адреса финского не знал. Сообщений по мобильнику писать так и не научился. Да и чего греха таить? Проклятья сына в душе ржавой занозой застряли.

О смерти матери сообщил сыну только перед сороковым днём. И то не сам, через двоюродного брата. Приехал сын один. В охапку его схватил: «Прости, отец!». Слёзы глотали молча. А что тут скажешь? Простить-то простил, да Фаину не вернуть. Сорок пять лет вместе прожили. Ссоры, конечно, были…. Как без них? Но оба мыслили вслух. В душе двойного дна не имели. И потому счастливых моментов было всё-таки в жизни больше. Смотрели всегда в одну сторону. А в семейной жизни – это главное.

На песчаный холмик могилы матери сын плашмя пал, слезами умылся. Укорять его Ефимыч не стал. Сам-то по молодости разве мало родителей огорчал? Сколько из-за пития его переживали! Завязал с этим водочным делом лишь тогда, когда жена погрозилась на развод подать. Это сработало, быстро и бесповоротно, потому как Фаину свою…. Ни одну женщину с ней сравнить бы не смог! В ней было всё то, чего в нём не хватало.

Живой огонь в печи быстро поедал не только дрова, но и тяжёлые думы. Бимка, почуяв перемены в его настроениях, весело завилял хвостом, подпрыгнув, лизнул в ухо.

На сороковинах за столом с сыном, наконец, разговорились. Про Финляндию ни слова, ни звука, как кислым залило. Дошло-таки! Давай, говорит, отец, бригаду тебе из финнов сформирую. Они бесплатно на Горку нашу поработают. Лишь бы было, где ночевать. Пустых домов в деревне полно. Финны, ради дикой природы нашей, на всё согласные. Я им фотки показывал. У них это называется приключенческим туризмом.

Ефимыч ухмыльнулся.

– Прости, сын, но негоже чужакам нашу грязь выгребать. Внуки наши должны это всё восстанавливать. Их к труду приучать надо. Соберу я молодёжную бригаду. Желающих найдётся.

Сын руку ему на плечо положил, в глаза заглянул:

– Ну, а нас с Антипом в бригаду свою возьмёшь? У меня отпуск большой, причём в летнее время.

И тут Ефимыча пробило до слёз. Жаль, что Фаина не дождалась этого момента!

Бывало, говаривала Фаина, что Бога надо благодарить за то, что имеешь, и трижды – за то, чего не имеешь. И, как всегда, права была. Вон, брата Володьку взять, всю жизнь на берегу Чудского озера прожил, на рыбном заводе с женой работали. Обанкротили завод, за гроши бизнесменам продали. Весь улов в Прибалтику возить стали. Весь берег забором огородили. Местным жителям посёлка ни порыбачить, ни покупаться. Всё куда-то ездить надо. На прилавках магазинов вместо своей свежей рыбы застарелые импортные морепродукты лежат. Двухэтажные барачного типа заводские дома не на воду, как прежде, на чужую ограду с колючей проволокой в недоумении глядят. От обиды, видно, на судьбу такую рано брат с женой на тот свет собрались. Дети тоже из посёлка уехали, не захотели в родных местах, как в резервации, жить. Словом, всё познаётся в сравнении…

Угли в печке догорели. В доме стало тепло и уютно. Но к брату двоюродному всё равно сходить надо. Городские новости узнать, планы на лето обсудить. Положил мобильник в карман – сын может позвонить. Подпёр палкой, как раньше в детстве бывало, входную дверь, остановился на крыльце, посмотрел на звёздное небо. Хороший день намечается! Днём снег будет таять, к вечеру влагу морозцем подсушит. Не успеешь оглянуться, как весна возьмёт свои права. И в предвкушении радостей лета запоёт, заликует душа. Словно в подтверждение его мыслей раздалась знакомая мелодия мобильника.

– Здравствуй, пап! – поприветствовал его тихий голос сына. – Ну, как ты?

– Да всё хорошо, сынок! Окушков на уху с Бимкой наловили. Теперь вот к дяде Мише заглянуть хочу. Они на выходные приехали. А у вас-то что там?

– Мы с Антипом о лете мечтаем. Аня тоже с нами собирается. Да ещё два паренька, одноклассники Антипа, с нами напросились. Ты не против?

– Да что ты?! Всем места хватит.

– Ну, тогда жди гостей!

– Вот и хорошо, вот и…, – сглотнул комок, – слава Богу!

Положил мобильник обратно в карман, облегчённо вздохнул. В душу пахнуло тёплым юго-западным ветром. Бимка, радостно взвизгнув, подпрыгнул и лизнул его в нос. Невольно усмехнулся. Вот как они, собаки, настрой человеческой души чувствуют?!! А?!