Звереныш

Как карусель,  кружились в его сознании лица Светика, Татьяны и Кешки, жаркая душная постель и розовые мокрые губы, целовавшие его тело и еще то, что он делал с остервенением  и чувством мести себе, Татьяне и Дашке.

Мутное похмельное утро отдавалось в душе Анатолия чувством брезгливости, стыда и отвращения к самому себе, к Татьяне и всему, что теперь напоминало ему о прошедшей ночи. Он смутно вспоминал все происшедшее, и никак не мог понять, как все произошло. Он мельком взглянул на Татьяну и ужаснулся. Ее блестящие счастливые глаза были полны нежности, которую он ненавидел. Ее воркующий голос казался ему приторно-сладким и липким, и вся она, колыхающаяся по комнате пухлым рыхлым телом, напоминала ему болотную трясину, которая по его глупости неотвратимо засосала его в свое зловонное чрево.

– Замолчи,  – процедил он сквозь зубы и почувствовал, как откуда-то изнутри в нем поднимается срашная всепоглощающая ярость. – Уйди, – совсем тихо, но так, что Татьяна вздрогнула, произнес он. – Это все не по правде, поняла, не по правде!

Глаза Татьяны мгновенно потухли, а по щекам пошли красные нервные пятна.

– Я, мы… – пыталась она что-то сказать ему, но губы ее трслись и выдавали что-то несвязное , как лепет ребенка.

– По пьянке это,  не по правде, – повторил Анатолий, – поняла? Я не хотел, я никогда не хотел, – он начал кричать на нее, – я не хотел ехать, я никогда не любил тебя, я…

Татьяна закрыла лицо руками и опрометью выбежала из комнаты. Она еще слышала бросаемые ей  вдогонку обидные слова, но душившие ее рыдания мешали понять их смысл. Те малые часы ее бабьего воровского счастья обернулись ненавистью, мужским презрением и ужасной оголенной правдой, которую она так боялась.

Анатолий, спешно одеваясь на ходу, боясь даже коснуться ее большого тела,  прошел мимо, проскрипев бледными губами только одно слово: «Стерва!».  Ей было понятно, что он бежит из ее дома, бежит от нее, от Светика, от всего того, чо было немым свидетелем его падения, трусости и  непорядочности. Когда за Анатолием жалобно пискнула калитка, она словно очнулась, подошла к висевшему у рукомойника зеркалу и посмотрела на свое опухшее оплывшее лицо.

– Счастья захотела, – спросила она сама  себя, – ну как, получила? – Татьяна с рахмаху ударила в зеркало кулаком. Оно сухо треснуло и расползлось паутиной трещин. – Вот твое счастье, – выкрикнула Татьяна в осколки  и швырнула зеркало об пол.

Множество стеклянных брызг, словно ее невидимых слез, разлетелось по полу. Они были острые, колкие, как то, что резало и жгло сейчас ее сердце. И она впервые за много лет не жалела себя, а радовалась этому истязанию, приговаривая, как заведенная:

– Так тебе и надо, так и надо!

Проснувшийся Светик недоуменно смотрел на мать, не понимая, что произошло. Следом за ним приковылял Кешка и начал подбирать блестящие у его ног осколки.

– Марш отсюда оба, – гаркнула Татьяна, наступая на сыновей, – оба! – Она вырвала у Кешки два осколка, а когда он заревел, дала ему подзатыльник. – Оба, я сказала! – Уставившись немигающим взглядом на Светика рявкнула она снова. – Ты все, ты… – прошипела она. – Если бы не ты…

Светик не отвернулся, не испугался. Он стоял напротв матери, как вкопанный, и молчал.

– Ну! – В голосе матери звучала дикая злоба. – Оглох что ли?

– Ты сама… – вдруг сказал Светик, – не надо было… ты сама… Анатолий не стал бы… Он другую любит…

Светик говорил тихо, а Таьяне показалось, что он орет во всю мочь, так, что у нее сейчас лопнут перепонки.

– Замолчи, – крикнул она и заткнула уши руками. – Замолчи!

– Я знаю, он уехал, – продолжал Светик. – Он теперь не приедет… из-за  тебя… – Звонкая оплеуха остановила его .

Испуганный криками матери и тем, что Светику от нее попало, Кешка разразился громким ревом.

Татьяна взяла его на руки.

– Вот она, вина моя, – сказал она, словно оправдываясь, – ты да Кешка. Много ты понимаешь… Вцепился в чужого мужика, как клещ… То ли родной, то ли чужой… – Татьяна смотрела на Светика, а говорила буто сама себе. – Правду люди говорят, что не от мира сего… И межуд  собой не ладят, – она посмотрела на Кешку. – Возьми-ка его, мне прибрать здесь нужно…

Татьна сунула Кешку в руки Светика и подтолкнула его к дверям. Затем взяла веник и стала сметать осколки в кучу, низко наклонив голову, чтобы они не видели нахлынуших на глаза слез.

– И не звони ему больше, – бросила она в спину Светику, – никогда не звони! И на лавку чтобы больше не ходил! Хватит уже дури твоей! Не маленький…

Светик знал, понимал, чувствовал, что случилось что-то ужасное. Но самое ужасное было то, что ему не было жалко мать. Он по-прежнему был на стороне Анаолия и сейчас не чувствовал к ней не только сострадания, но даже отдаленной жалости, на которую она могла рассчитывать. Ее несправедливость обижала и отталквала его, и, если бы он мог, он убежал бы к Анатолию прямо сейчас, нисколько не сожалея об этом. Но у Анатолия не было своего дома и бежать к нему было некуда. Как и где теперь они с Анатолием будут встречаться,  Светик не знал. Должно было пройти время, которое могло расставить все по своим местам. И Светик стал ждать.