Плюш и Ко

– Я ненавижу балет. – прикрыв рот пальцами, произнес со злобой Глен.

– Как же так вышло? Ты не хочешь, но танцуешь?

– Я загнан в угол. Как только я пытаюсь объяснить ей, что это занятие не для меня, она перестает со мной разговаривать, просто замолкает на недели, может и на месяц замолчать. Ведет себя так, будто у нее и сына-то нет. Я мечусь, как больной между ненавистным балетом, школой, придирчивым отцом и тем, чтобы угодить матери, которая, кстати сказать, в последнее время просто озверела. При этом пытаюсь удержать это в тайне.

– Ты говоришь так, будто это позорно. Балет – это искусство!

– Когда ты занимаешься этим против воли, то начинаешь относиться к этому иначе. Мой отец называет меня «трикобой», а когда увидел меня в белом костюме лебедя стал называть «заголяшка».

– Хм… Отец насмехается, а мать заставляет… Должно быть, у тебя от этого едет крыша. Как ты выкрутишься? – спросила Зум-Зум.

– Не знаю. Я не могу допустить, чтобы кто-то узнал. Если узнает об этом Люк, он не удержится от соблазна, фотки в минуту разлетятся по школе, он тот еще гад. Если рассказать об этом Пэт, то нет гарантии, что в миг обиды и ненависти ко мне, она не растреплет всем вокруг об этом занятии. Поэтому я ни одной своей девушке не говорил об этом, ни одному другу, и вообще никому. Ходить на занятия я обязан каждый день, но мать разрешила пропускать пару занятий в неделю, если будет сильный завал на учебе. Я вру всем, вру всегда и везде. Я так заврался, что однажды решу зашить себе рот.

– Так ты хочешь оттянуть момент? Я поняла. – Зум-Зум попыталась представить какую громадную душевную нагрузку испытывает Глен. – Должна сказать, что в том черном трико ты выглядишь просто крышесносно. У тебя хорошо получается?

– Шутишь?! Я худший в классе! Не знаю, почему меня еще не выгнали.

Глен непринужденно сунул руки в карманы пиджака, сделал несмелых два шага вперед, крутанулся на месте, потом молча с минуту он раскачивался с пятки на носок, будто готовился к прыжку с места, а погруженная в себя Зум-Зум в это время натирала губкой пустой стол.

– А что было на набережной? – наконец, спросила она.

– На набережной… Я тогда слетел с катушек. Извини за это. – Глен медленно подошел к учительскому столу, который разделял их, приложил лоб к столешнице. – Я до одури боюсь, что хоть одна душа узнает обо мне. Я приложил столько сил, создал целую паутину связей таким образом, чтобы люди, с которыми я общаюсь, не были связаны между собой. Стыдно признаться, я даже угрожал ребятам из балетного класса, что переломаю им ноги, если они хоть словом обмолвятся… А ты свела мои старания на нет только потому, что оказалась в неподходящем месте в неподходящее время. Прости, что накинулся на тебя. Испугалась?

– Конечно. – На глазах ее выступила влага. – А как бы ты себя чувствовал, если бы лучший из твоих друзей вдруг начал тебя душить?

– Прости меня! Хочешь – накажи меня. Я чувствую себя ужасно. Просто места себе не нахожу, ведь я считал себя хорошим человеком. Я понял, что ты никому ничего не рассказала. Ты лучший человек, чем я. Спасибо тебе за это. Простишь? – Глен подошел к ней ближе.

– Это будет трудно. – Зум-Зум тяжело вздохнула. – Даже если ты мне пообещаешь, так больше не делать, я не уверена, что поверю тебе. Наказать тебя – идея отличная, только боюсь, что Патриция не даст мне отшлепать тебя.

– Я вижу у тебя новый телефон. Номер дашь? – Глен заискивающе посмотрел ей в глаза.

– Если ты сейчас покажешь мне элемент из балета. Станцуй для меня.

Глен нахмурился.

Попятился назад, вдруг поднял округленные руки перед собой и громко произнес: «А lasecond!». Его полузакрытые глаза смотрели вперед, руки разошлись в стороны, правая нога медленно поднялась вверх через бок, Он простоял в такой позиции пару секунд. Зум-Зум подумала, что школьные брюки на нем вот-вот затрещат, обут Глен был в кроссовки, но от этого не потерял грациозности.

– Арабекс! – произнес Глен. Его поднятая нога зашла за спину, спина прогнулась, рука потянулась к Зум-Зум. Она захлопала в ладоши и запрыгала от возбуждения.

– Grand pas de chat! – скомандовал Глен и в высоком прыжке развел ноги в шпагате, бесшумно приземлился, выгнул спину, развел руки. – Epaulement efface! – выставив ногу вперед, он очертил ладонями круги в воздухе. На его лице читалось спокойствие. Он замер.

Зум-Зум восхищённо хлопала ресницами. Ей жутко хотелось тут же наброситься и заобнимать его. Теперь они делили один секрет на двоих! От этой новости в животе у Зум-Зум будто трепетали бабочки, и казалось, что все обиды ушли.

– Я позвоню тебе вечером, – сдержано сказала она.

Глава 14

Тело Зум-Зум демонстрировало воистину фантастические метаморфозы. Весы показали 86.

Мать Зум-Зум собирала по квартире грязные вещи, заходя в комнату дочери, она помедлила.

– Что это за звук такой, ты слышишь?

– Это была я, – отозвалась Зум-Зум.

– Нет. Такой тонки, как будто шину пропускает. Слышишь? – не унималась мать.

– Это была я. – повторила Зум-Зум. – Это я так тихо… радуюсь.

Зум-Зум показала на весы. Сара, мать Зум-Зум, деловито подошла и взглянула на цифры. Ее брови взлетели. Она погладила дочь по спине, и молча вышла. Если бы мать схватила веник и начала колотить дочь, Зум-Зум не была бы удивлена больше, чем сейчас. Ей хотелось слов одобрения, поддержки, но по кислой мине матери Зум-Зум поняла, что снова мечтает о невозможном.

– Не… неужели ты ничего мне не скажешь, мам? 86! Б…было 110! – Зум-Зум заикалась от обиды. – Ты могла себе представить такое? Еще летом я была больше ста! По… похвали же меня!

– Да, ты очень похудела. Но какой ценой, дочка! Ты осунулась, кожа стала рыхлой, волосы выпадают! а ногти? Ты сгрызла их по локоть! Ты не доедаешь. Ты думаешь я не вижу, как тебя потрясывает за ужином? Стала дерганой, не высыпаешься, что тебе не скажи, так ты сто раз переспросишь, будто глухая, честное слово! Мне это не по душе.

– За что вымаливают похвалы сегодня? – в комнату вошел отец.

– Она похудела почти на двадцать килограмм! – всплеснула мать руками.

– Всего двадцать?! Ты вытоптала всю набережную, почему результат такой маленький?! Ха-ха-ха! – глава семьи положил ладони на свое дребезжащее пузо. – Мать права, тут ничего хорошего. Если так будет продолжать, ты скоро придешь просить денег на новую одежду.

– Я… Я могу перешить старую, папа. – Зум-Зум еле сдерживала слезы.

– О! Этот вариант мне нравится! Когда обедать, хозяюшка? – он почесал небритый подбородок и пошел на кухню.

– Дочь, пошли кушать. Сейчас стирку поставлю и покормлю вас. – Сара впопыхах собирала со стула заношенные футболки.

Были у Зум-Зум подозрения, что когда-то давно ее родителям на законодательном уровне запретили радоваться и веселиться. А иначе, как можно жить в таком потоке негатива добровольно? Их ничего не могло порадовать! Будь то хорошие новости, забавный фильм, солнечная погода и пение птиц за окном – отец везде находил свою ложку дегтя. По его логике после хороших новостей его обязательно известят о чьей-нибудь смерти. Шутки в фильмах слишком пошлые, а на улице слишком шумно. И птицы лишь переносчики птичьего гриппа!

Настроения матери были не многим лучше. На ее сером лице жизнь оставила нестираемую печать усталости, на новости разного рода она лишь качала головой.

Каждый день своей подростковой жизни Зум-Зум ждала доброго слова от родителей. Сначала ей казалось, что ее отец, грубый и черствый, просто не хочет сюсюкаться с дочерью, ведь для мужчины так важно оставаться серьезным, надежным. Позже она смогла убедить себя, что родители поругались между собой, пока ее не было дома, и теперь их настроение, как содержимое прорванной канализации – портит все, где появляется. Почему же она до сих пор надеется на сердечное слово, на ласковый взгляд? Возможно им были неведомы те препятствия, через которые ей пришлось пройти, какие трудности преодолеть, сколько принять обидных обзывательств, и поэтому они реагируют так сдержанно. И вот представился случай – она сбросила двадцать килограмм – наверно сейчас они похвалят ее… Но и в этот раз их реакция вернула ее в эту реальность, к недовольным родителям, незнакомым с радостью.

Ей не хотелось сейчас садиться за стол, и в сотый раз выслушивать поучения: «вот мы за кусок хлеба дрались», и тут очень удачно позвонил Глен и пригласил Зум-Зум спуститься к подъезду.

– Я проводил Пэт до дома. Вот, мимо проходил. – пояснил Глен. Зум-Зум кивнула в ответ с пониманием, а для себя отметила, чтобы Глен мог пройти "мимо" ему пришлось бы сделать большой крюк. – Как жизнь? Как успехи?

– 86 килограмм.

– Здорово. Но не слышу радости. Ты не рада?

– Если честно, я устала. – она спрятала лицо в воротник, будто призналась в чем-то постыдном. – Знаешь, не только физически.

Они сошли со ступенек, вразвалочку побрели по заснеженной улице. В белой куртке и белой шапке Глен выглядел довольно торжественно. Он был выше ее почти на голову, чтобы взглянуть на него ей приходилось задирать голову. Русые волосы Глена выбивались из-под шапки, от крепкого мороза щеки порозовели, в этом было что-то детское. Зум-Зум снова отметила про себя, что Глен чертовски красивый.

– Так и должно быть. Все по графику. У тебя появляются дела, требующие внимания, обнаруживаешь море недоделанных уроков, и мама посылает в магазин, не так ли? Сейчас у тебя переломный момент – ты начинаешь ожесточенно искать причины избежать тренировок.

– Шутишь? Я этим еще с осени занимаюсь!