Ты умрёшь, как Айседора Дункан

Ты умрёшь, как Айседора Дункан
Надежда Нелидова

У Нины возраст, когда комплимент «Выглядите на все сто» – звучит бестактно. Где-то она прочитала: смерть не ждёт далеко впереди, а идёт рядом, рука об руку, как подружка. Нина возмутилась: она вовсе не хотела обзаводиться такой подружкой.Смерть терпеливо уговаривает, как ребёнка, которого тащат в кресло зубного врача: «Не бойся, глупышка, это совсем не больно». Но Нина: «Нет, нет, нет! Все вы так говорите!» – мотает головой, тормозит ногами, отчаянно цепляется за всё по пути…

Ты умрёшь, как Айседора Дункан

Надежда Нелидова

© Надежда Нелидова, 2020

ISBN 978-5-4498-2238-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

МАДАМ ПЛЮШКИНА

Умный врагов превратит в друзей, а дурак – друзей ухитрится сделать врагами. Нет, упаси бог, я не том, о ком вы подумали. Я о Соне. Соня моя одноклассница и приятельница с детства. Всю жизнь она постепенно шелушила от себя людей и, в конце концов, осталась практически в вакууме. Начнём с детства.

Однажды мои родители купили тележку. Лёгкую, серебристую алюминиевую тележку на бесшумных резиновых, пахучих колёсах. Даже не верилось, что тележка предназначена для хозяйства. На такой возить дрова или картошку, или землю – кощунство, не говоря о навозе.

И папа разрешил в первое время пользоваться ею как большой игрушкой. А мама постелила старое одеяло, чтобы было мягко сидеть. Стоило выйти, нас вместе с тележкой облепляли соседские ребята. Мой скромный авторитет взлетел до небес.

«Надюх, – льстиво клянчили мальчишки, вчера ещё меня задиравшие. – Дай покататься!» Что уж говорить о девчонках. И я важно разрешала или отказывала, устанавливала и регулировала очередь, гасила конфликты. Оказывается, власть это здорово!

Ранним утром, пока ребятня ещё спала, я мыла тележку и скорбно рассматривала первые царапины и вмятины на серебряных боках. Робкая соседская Ленка приблизилась, как собачонка. А ведь она единственная ещё не опробовала моё двухколёсное чудо! И мы стали возить друг друга по очереди: то она меня, то я её. Дорога шла покато вниз, тележка тарахтела, пыль стояла столбом, «шофёр» ухал, «пассажир» визжал и подскакивал на ухабах.

За нами наблюдала из-за забора Соня, тоже ранняя пташка. Она подошла и резонно задала вопрос:

– Тележка чья? Твоя. Тогда почему ты возишь Ленку? Это нечестно. Пускай она возит тебя.

– Как это?! Она что, раб?

– Так и быть, – смягчилась Соня. – Тогда ты её прокатишь один раз, а она тебя (Соня задумалась, произвела в рыжеволосой голове молниеносные арифметические действия) – а она тебя – три раза. А четвёртый вы обе катаете меня. За то, что я так хорошо придумала, – говоря это, она уже чистоплотно приподнимала сарафан, усаживалась на одеяло и крепко ухватывалась веснушчатыми руками за края тележки.

Скатились пару раз – но веселье куда-то пропало. Ленка тихо смылась в свой двор, я поволокла громыхающую тележку домой, а Соня осталась посреди дороги, задумчиво почёсывая под сарафаном попу, пострадавшую на ухабе.

В начальных классах Соня была знаменитость. Однажды во время урока к нам ввалилась целая толпа: директор, завуч и незнакомые шумные дяди и тёти с разными складными штуковинами и фотоаппаратами. Как сейчас сказали бы – проводился кастинг. Искали девочку для участия в розыгрыше в телевизионном лото.

Соня была пухленькая девочка, у неё даже прозвище было «плюшка». Мордочка белая, будто намазанная сметаной, только на носу теснились веснушки. К её червонным колечкам очень шёл капроновый голубой бант, а к кукольным, немножко кривым толстым ножкам – гольфики с кисточками.

В студии дяденька ведущий брал её под мышки и поднимал к стеклянному кубу, где с шорохом крутились и подскакивали шарики. Соня запускала туда персиковую веснушчатую ручку и не сразу, подразнив публику, извлекала наугад шарик с циферками. Все хлопали, играл туш.

Но Соня подвела лотошников: за одно лагерное лето стремительно стала худой и долговязой. Золотые ван-Дейковские штопорные кудряшки развились, выгорели и побледнели. Соню заменили беляночкой из другой школы.

Соня разозлилась. И в отместку рассказала всем, что дядька ведущий держал её не столько за подмышки, сколько за пухлые грудки. И за кулисами поправлял платьице, но, опять же, не столько поправлял, сколько задирал, и не столько платьице, сколько трусики…

А самое-то главное: заветный шарик в кубе был нагретым, чтобы его можно было легко найти, вот! Сонину маму куда-то вызывали, после этого Соня про дядьку и горячий шарик больше не вспоминала.

Нашу улицу снесли и в полном составе поселили в «высотке». Мы с Соней оказались на одном этаже. У Сони выявилась удивительная способность: она видела сквозь стены и была в курсе моей семейной жизни от и до.

– Я поражаюсь, как ты терпишь этот проходной двор. Опять всю ночь твои гости галдели, не давали спать всему подъезду, – чтобы укрепить свои позиции, Соня брала в союзники соседей. – Вот куда твой любезный ездил в половину третьего ночи?

– К нему приехал друг из Питера, – оправдывалась я, кляня картонные стены и хлипкие фанерные, одно название, двери. – Не мог же гость до утра сидеть на вокзале, пока начнут ходить автобусы (такси тогда в нашем городе ещё не ходили).

– Ой, полюбуйтесь, какая нежная питерская фря. Они-с, видите ли, не могли посидеть в зале ожидания. А то, что из-за него перебужено пять человек – это ему по фиг.

– Пять? – бормотала кругом виноватая я. – Откуда пять? Я, муж, ребёнок, ты…

– А водителя ты не считаешь? – торжествующе проявляла свою нечеловеческую наблюдательность Соня. – А сколько вы ему заплатили за машину? Дешевле было вашему гостю снять койку в вокзальной гостинице.

Рациональная Соня была, как всегда, права. Но почему правота иногда носит лёгкий налёт гадости?

Когда Соня ещё не со всеми перепортила отношения, её приглашали в гости. У неё в голове сразу начинались мысленные метания. Если меня нелёгкая приносила в этот неурочный час, она не скрывала раздражения.

Лихорадочно перебирала содержимое шкафов: одежда, безделушки, посуда, книги. Что ещё выглядит более-менее прилично и от чего можно очень кстати избавиться?

Категорически нельзя дарить: жемчуг (к слезам), часы (утечка жизни), ножи и вилки (ссоры), носовые платки (снова слёзы), носки (к болезням), зеркала (нечисть, колдовство), расчёски (к облысению) и пр. Но если присовокупить к вещи копеечку – уже получается, как будто не даришь, а продаёшь, а значит можно.

Удобнее всего дарить посуду. Перемоешь с содой, завернёшь в целлофан, перевяжешь ленточкой – никто не догадается, что ты пил и ел из неё десять лет.

Возвращаясь из гостей, Соня сокрушалась:

– И это застолье? В плове ни мясинки. Лечо – покупное. Вино самое дешёвое, в коробках… Убожество.

Сама Соня гостей не очень привечала.

– А, это ты… – она разворачивалась и уходила. Я сама нащупывала выключатель слева на стене, потому что однажды со всего размаху дербалызнулась во тьме о тумбочку – слава богу, не глазом. Сама нашаривала под обувной стойкой тапки. Подозрительные, сальные, стоптанные – но куда деваться, пол холодный.

Соня бросала на стол картонную коробку, в которой вперемешку лежали чайные пакетики, свёртки с карамельками, узелки с сахарным песком. Типа, тебе надо, ты и ищи.

Ставился пирог, который я в первый раз доверчиво поела – и мучилась резями двое суток. Как я забыла, что Соня покупает исключительно просрочку, а холодильник на зиму она отключает, чтобы не жечь зря электричество. Продукты она вывешивает за окно, но ведь сами видите: нынче зима сплошная оттепель.

Эти пироги Соня приносит ко мне в гости – гостинчик. И страшно обижается, когда я отбиваюсь от них руками и ногами:

– Сонь, прости. Может, у тебя желудок лужёный, а у меня гастрит…

В отместку она хает то, что я ставлю на стол: «Фу, как это можно есть?» – впрочем, тут же с аппетитом съедает. Она держит себя в полуголодном состоянии, а если идёт в гости, то с утра кусочка в рот не положит.

– Пряничек, когда ты вернёшь тысячу рублей?

– В смысле? Я давно тебе отдала, – у меня отвисла челюсть и вытаращились глаза.

Про нежную сливочную кожу у рыжих людей сказано много. Соня вспыхнула пурпурным заревом, даже глаза жемчужно порозовели.

– У меня прекрасная память. А у тебя с памятью и с математикой всегда были нелады.

Надо сказать, тысяча рублей в то время была весомой суммой. Если мартышка мерила всё в попугаях, пьяницы – в бутылках водки, то для Сони эквивалентом было мясо. В уме она переводила рубли в килограммы говяжьей или свиной вырезки. Тысяча рублей – почти четыре килограмма отборного мяса.

– То есть… Да как же… Помнишь, я вот тут стояла, а ты из кухни вышла, передник в муке. Ты ещё сказала: «Из рук в руки не передают, деньги утекут» – и велела положить на тумбочку.