Агорафобия

Агорафобия
Надежда Нелидова

Ищете про маньяков – вам сюда. Ну и герои собрались в этой книге – просто паноптикум живых мертвецов. Иногда они маскируются, и их не отличить от людей, живущих между нами. Тогда они особенно опасны. Причём дамы-«зомби» не отстают от сильного пола. Кого-то обязывает к жутковатым поступкам профессия: похоронный фотограф. А кто-то просто слишком нежно любит свою маленькую дочку и ради неё готов на преступление.

Агорафобия

Надежда Нелидова

© Надежда Нелидова, 2019

ISBN 978-5-4496-6023-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЦЕЛУЙ МЕНЯ, КРОШКА

Андрейка сказал спасибо, вылез из-за стола и пошёл гулять.

– Далеко не ходи! – дежурно крикнула вслед мама.

Смешная мама. Если даже захочешь, отсюда далеко не уйдёшь. Маленький коттеджный посёлок окружает двухметровая бетонная ограда с толстыми железными воротами. Её поставили во время стройки, чтоб не растащили дорогие стройматериалы.

За стеной течёт речка. За речкой находится барак, которого не видно в бурьяне, выросшем выше крыши. Это очень интересное место. Каждую ночь оттуда доносятся страшные крики: «Убив-а-ают!» Потом, как ни в чём не бывало, заливисто хохочут и кричат песни. Потом снова: «Убива-ают!» По Андрейкиным расчётам, к утру там должна образоваться гора трупов. Он спрашивает об этом маму.

– Господи. Хоть бы перерезали друг друга. Так ведь не дождёшься. Не снесли в своё время. Теперь их дустом не выведешь. Привёл Бог жить под боком с гадюшником.

– А что это – гадюшник?

– Ну, вот зэка отсидел в колонии. Жить негде – идёт в барак, – объяснила Татьяна. – Или алкаш пропил квартиру. Риелтеры его куда вывезли? В барак. И все размножаются в геометрической прогрессии. Получается гадюшник.

Недавно она возвращалась с прогулки, шла мимо колонки. Там барачная молодуха Верка стирала в цинковом корыте исподнее бельё. Не жалея сыпала соду, обильно разливала вокруг пенные моря. Посёлок лежал ниже колонки, вся мыльная вода – на огороды.

Татьяна сделала замечание: для кого вбита табличка «Стирать на колонке строго запрещено»? Верка моментально матерком её отбрила. Мол, захочет – под носом у Татьяны организует постирушку. Или пускай Татьяна засучит рукава и поморозит холёные ручки в ледяной воде, потому что у Верки индезитов и занусси нету.

– Давно пора снести эту колонку, – бросила Татьяна уходя.

– Давно пора вас подпалить, – проворчала вслед Верка. – Жирдяи проклятые.

Андрейка подружился с одним обитателем гадюшника, но об этом благоразумно помалкивал. В коттеджной ограде, между бетонными плитами, образовался зазор, его в высокой траве не видно. Через эту щель может пролезть только очень маленький человек. Однажды Андрейка вылез – а на берегу сидит дядька и ловит рыбу. На травинку нанизано штук десять рыбёшек.

– А рыбкам больно?

– С чего вдруг. Спят они.

Андрейка успокоился за рыбок. Дядька угостил Андрейку пластилиновым чёрным хлебом и разрешил подержать удочку. От него разило чесноком.

– Не нравится? – удивился балагур дядька (он велел называть себя дядя Спиря). – Для мужика батюшка чеснок – первое дело. Самый калорийный овощ – раз. Витаминный – два. Заразу убивает – три. Вкусный – четыре. Мужицкую силу даёт – пять. Вот какая полезная штука.

Выяснилось, что для дяди Спири чеснок не приправа, а основная пища. А суп, хлеб – так, пустяки, чтобы было чем заесть чеснок. Андрейка всё смотрел, как это дядя Спиря странно подогнул под себя ноги. С любопытством ждал, как он будет вставать.

– А вот так! – он будто читал Андрейкины мысли. Вытянул грязные, с кожаными ладошками, суконные перчатки, на которых сидел. Сунул травинку с рыбой в зубы. Надел суконки и весело, играючи поскакал по тропинке к бараку. Забавно, в такт скачкам, подпевал:

– Бон, бон, бон! Бессама… Бессама му-уча!.. Знаешь, как по-нашему? Целуй меня, крошка! Целуй сладко!

Андрейка зачарованно бежал рядом.

– Дядя, что у вас с ножками?

– А электричкой переехало, – дядя Спиря остановился отдохнуть. Ловко выплюнул травинку с рыбой на колени. – Вот такое счастье привалило. Жил себе, стрелял у бабок пенсию. И вона: сразу в дамки. Инвалид первой группы. Пенсион шесть тыщ: пей не хочу. Все соседи завидуют. Мои кормильцы, – любовно похлопал по культям, обвёрнутым в штанины. – Я теперь в бараке самый уважаемый человек, со стабильным доходом. То был Спирька, а нынче: Спиридон Григорич. То-то.

…В посёлке отключилось электричество. Ждали, что дадут к вечеру. Не дали и к утру, и к вечеру следующего дня. Пытались дозвониться к коммунальщикам. И раньше связь была плохая, а тут вообще глухо погрузились в зону вне доступа.

Стояла жара, и это была катастрофа. Поливать огороды нечем – насосы умерли. Для питья цедили воду из родника. У всех дружно потекли морозильники. Татьяна отыскала на веранде примус. Бросилась варить из раскисшей ягоды – варенье, из размороженных овощей – икру. Мясо – в тушёнку.

Как назло, занятые оптовой торговлей Татьянин муж с братьями Тыценко накануне уехали в соседнюю область на базу. Раньше той недели обратно не ждали. У соседей Ночёвкиных внедорожник не на ходу. Авдеевы только-только продали машину – новую ещё не купили. Автобусы до посёлка не ходят – дорога на ремонте…

Зато под вечер объявился безногий Спиридон, с оказией уехавший в город за пенсией ещё два назад – и пропавший. У барака его сбросило социальное такси – списанный «рафик» с облезлым красным крестом на боку. В прямом смысле сбросило – круто развернулось и прытко умчалось, будто от кого спасаясь.

Из города Спирька обычно прибывал наклюкавшись в зюзю – а тут ни в одном глазу. Позеленелый, с вытаращенными безумными глазами, с трясущейся челюстью. В углу небритого рта приклеилась, присохла забытая, наверно, ещё с города папироска.

Измученные неопределённостью поселковые женщины заслышали шум машины. Перебороли соседскую, классовую, социальную неприязнь, вышли к бараку. Вокруг Спирьки клубился барачный люд, находящийся в разной степени алкогольного опьянения и похмелья. Покачивался, помалкивал, тяжко тряс сальными нечёсаными башками, со скрипом ворочал мозгами. Переваривал привезённую Спирькой из города дикую, невероятную, чудовищную новость.

Спирька оглянулся на подошедших «чистых» поселковых женщин. Глухо повторил, облизнув чёрные треснувшие губы:

– Революция.

– Что-о-о-о?!! Какая… Революция?!

– Переворот. Социальный взрыв. Учебник истории читали? Экспроприация экспроприаторов. Мир хижинам, война дворцам. В руках восставших почта, телеграф, мосты. Мобильная связь. Электричество везде вырубили. Страх, что в городе делается. Мясорубка. Спасибо, кореш на «рафике» подбросил.

С торжеством оглядел вытянувшиеся лица. Охлопал, ощупал пиджак, весь в чём-то сохлом, чёрно-красном. С отвращением поскрёб:

– Кровь. Не моя. Женщину одну из мерседеса вытащили… Беременную не пожалели. Что делается. Ох, зверь народ. До ручки довели, – он безуспешно пытался разжечь погасшую папиросу – дрожали, ходили ходуном пальцы. – На выезде из города затор. Люди, кто зажиточней, бегут. А на выезде мужики шалаш, вроде КПП, устроили. Шмонают всех, даже грудничков раскутывают. Рыжьё, цацки вытрясают. Которые противятся, тех это… Сразу в расход. Машины отгоняют и жгут. Мы с корешем отъезжали: зарево, дымина чёрный до неба…

– Тань… Открой, не бойся, это я.

Тётя Жанна Ночёвкина проскользнула в дом. Зашептала так тихо, что Андрейка едва слышал. Тётя Жанна говорила, что Эдик кое-как подлатал машину, и там имеется строго пять посадочных мест. Сами Ночёвкины, свёкор со свекрухой. Татьяна посадит Андрейку на колени. В багажнике овчарка Альма, которой вкололи снотворное.

Пускай Татьяна берёт документы и минимум носильного, необходимого («Ну ты понимаешь»). На себя тёплую одежду. Собираться в величайшей тайне. Не зажигать огня, не привлекать внимания соседей («Такая ситуация. Каждый сам за себя»).

Андрейка испытывал жуть и одновременно восторг, как во время грозы. Старательно подыгрывал маме: говорил шёпотом, ходил на цыпочках, как в шпионской игре. Сердчишко колотилось. Мама на пороге оглядела с любовью устроенную новенькую прихожую. Всхлипнула, заткнула рот узлом.

К соседям шли огородами. Андрейка в темноте тайком растопыренными пальцами, как гребешком, провёл по вьющейся гороховой поросли. Урвал несколько хрупких прохладных стручков – они у Ночёвкиных самые сладкие.

Тётя Жанна зашипела на маму:

– Рожала там, что ли?! Давайте размещайтесь быстрее.

Андрейка угодил во что большое, мягкое: в живот бабки Ночёвкиной. Бабка его неприязненно стряхнула, как таракашку. Машина в тишине зафырчала так громко, так что все вскрикнули и набросились на дядю Эдика. Выехали со двора и с выключенными фарами мягко двинулись по тёмной улице – тоже будто на цыпочках.