Пограничье

– Ты всё-таки думаешь, что это был тот самый Шифин? – Спросила я – Триста лет прошло, может это уже его какой-нибудь правнук?

– Узнаем, когда встретимся с ним.

– И что нам теперь делать? – Спросила я, когда мы все вышли на улицу.

– Мы с тобой останемся здесь, походим по соседям, порасспрашиваем. – Ответил Сакатов – Авось кто что знает, или видел. В деревне тайн не бывает. Все про всех знают. А ты, Дима, поезжай домой, может дочка твоя уже домой вернулась. Завтра приедешь к нам. Да не спеши. Мы тут оглядимся.

– Тогда я вам печку подтоплю, а то застынете тут ночью, ключи от дровяника только найду.

Глава 2.Жители Костомарово

Дмитрий Семёнович, прежде чем уехать, сходил к соседской бабке и принёс для нас кусок пирога и трёхлитровую банку кваса.

– В деревню магазин приезжает раз в неделю, не голодными же вам спать ложиться. А я завтра пораньше приеду, к завтраку вам всё горяченькое привезу. Вон тот дом бабы Нюры, она ухаживала за Феломеной, когда та свалилась. Уверен, у неё есть вам что рассказать. Колодец рядом, по улице два дома пройдёте, увидите. Вёдра в чулане стоят.

Он сел в машину и уехал. А мы с Алексеем Александровичем не спеша пошли по улице. Решили зайти сначала к этой бабе Нюре, на дом которой и показал нам Дмитрий Семёнович. Анна Тимофеевна, или баба Нюра, оказалась очень разговорчивой бабушкой. Дом у неё был в полном порядке. К ней каждое лето сыновья со своими семьями приезжают, помогают ей, ремонтируют то, что прохудилось, заготавливают дрова, помогают убирать урожай. Невестки привозят ей обновки, делают генеральную уборку в доме, помогают в огороде. У неё в доме есть спутниковая тарелка, современный телевизор, микроволновка, во дворе скважина, от неё вода заведена в дом. Она нас провела в свой дом, чуть ли не силком посадила за стол, достала всякой стряпни, варенье, мёд. Видно было, что ей очень хотелось поговорить, и мы у неё просидели часа два, не меньше. Зато и информацией она поделилась в избытке про всех в деревне, про своих сыновей, и, конечно, про Феломену, которую она называла Файкой.

– Файка меня на двадцать восемь лет старше была, и когда я замуж выходила, она уже в ту пору одна жила. Дочка у неё замуж к тому времени вышла и уехала в Салду жить, там у её мужа дом родительский. Молодые приезжали к ней поначалу каждую неделю по выходным, да только Файка не любила зятя своего, поэтому они перестали вместе к ней ездить. Так, иногда, дочка раз в месяц приедет, и то не каждый раз даже ночует. А вот внучка Таська, та каждое лето сюда приезжала, гостила у неё. И Витька, внук, тоже приезжал. Файка была крепкой бабой, всегда сама с хозяйством управлялась. Корову не держала, но куры, утки, козы у неё не выводились. Последние только год или два она всех извела. А так сама и сено покосит, и стога сметает, всё сама. И забор поправит вокруг огорода, и за грибами-ягодами сбегает с утра в лес, и муку мешок купит и на себе тащит, и курам головы рубила, в огороде полный порядок держала. Картошки больше всех в деревне садила, сдавала закупщикам. Не баба, а конь. Не разговорчивая была, это правда. Редко когда остановится, чтобы с нами переговорить. Всё бежит куда-то. Или на огороде кверху задницей маячит. Да, лечила она, могла головную боль снять, коленки мне вот вылечила. У Лидки Кудиновой мужик с лошади упал, так она ему позвоночник поправила, все раны быстро заживила, его даже к доктору не возили. Детишкам нашим помогала, когда росли, она им испуг лечила, и заикание. Но принимала неохотно. И знаешь, странно как-то лечила. Без молитв. Свечку зажигала, это да, иногда даже две, но крестом себя не осеняла. Но давно это было, последние лет тридцать уж не лечила. А года три назад, она собралась ехать в гости к кому-то. И пришла ко мне, чтобы я за её хозяйством последила. Я ещё удивилась, куда это она направилась. Никогда никуда не уезжала, а тут собралась! Но я согласилась, а как, дело-то соседское! Это было начало зимы, снег кругом был. Уехала она, а я утром и вечером ходила, кормила её кур. Дом она не закрыла, там в чуланке у неё мешки с кормом для куриц стояли. И я решила как-то вечером к ней в дом заглянуть, посмотреть, всё ли в порядке. Прошла в валенках, снег с них пообтрясла, и прямо в них в комнату зашла. Огляделась, всё вроде порядком. Я к двери, чтобы выйти, а открыть её не могу. Я и так, и эдак, не могу открыть. Я давай вспоминать, может у неё засов какой там снаружи, и когда дверь захлопнулась, то засов соскочил. Дак вроде нету никакого засова. И что вы думаете, так дверь и не смогла я открыть. Ладно, мимо дома Верка проходила, я в окно застучала, она подошла. Я раму выставила зимнюю, там, у Файки всё было ватой затыкано, с трудом её отковыряла, потом окно открыла, еле пролезла. Вы же окна видели у неё, какие узкие. Верка меня на улице приняла, мы с ней обе в сугроб свалились, снега назачёрпывали. Потом мы с Веркой в дом вернулись обе, смотрим на дверь, а там никакого засова нет. Я на всякий случай дверь дёрнула, так она, собака, открылась! Я уж не стала снова заходить, чтоб опять там какой засов не сработал. Ну это я так, а рассказать хотела про другое. Файка вернулась через три дня, как и обещалась, только не одна, а со старухой незнакомой. Та прямо как монашка выглядела, вся в чёрном, сухая, высокая, нос крючком, длинный, и сама какая-то бледная. Я когда первый раз её увидела, так от её взгляда мурашки по телу поползли, такой взгляд тяжёлый. А весной копаюсь на огороде, увидела её возле ворот, ну и помахала ей рукой, так она сразу отвернулась от меня. Да, и потом у меня рука сразу заболела, с неделю поднять не могла. А что нам ещё Лобин Фёдор рассказал. Он вечером поздно проходил мимо её дома, и увидел, что на трубе, на крыше, кто-то чёрный сидит. Он крикнул, мол, кто это. Так из дома выскочила Файка, и набросилась на него, что, мол, под чужими окнами ходишь пьяный. И потом он взглянул снова на трубу, там никого уже не было. Ну, вы лучше у него самого спросите, они с Иркой дома. Он вам лучше расскажет. Вот. А у нас с Файкой же рядом огороды. Так я утром один раз видела, как они с этой старухой по огороду чёрную курицу ловили. А у Файки отродясь не было чёрных куриц, у неё только пеструшки, рыжие с белым. Но самое странное произошло, когда Файка слегла. Она к тому времени уже не держала куриц, всё-таки возраст. Ей было уже девяносто семь лет. Это в апреле было, заморозки ещё держались. И вот, смотрю, целый день дыма нет у неё из трубы, печку не топит. Удивилась я, что это она собралась в холодном доме ночевать. Я подошла к заборчику, посмотрела, нигде её нет. Я домой ушла. Позже вечером снова заглядываю на её трубу, нет, не затопила печку. Ладно, думаю, пойду к ней и узнаю, что да как. Постучала я к ней сначала в окно, что с улицы, никто не ответил. Тут я и забеспокоилась. Ворота у ней закрыты, я пошла через свой огород к ней перелезла, постучала уже в окно, которое в ограде. А дверь наружная закрыта изнутри. Я сходила к Верке, мы с ней лесенку принесли от меня, приставили к стенке рядом с окном, я залезла, в окно гляжу, а она прямо на полу лежит, возле стола. Но вижу, вроде дышит. Я Верку послала за ломиком, чтобы дверь отжать, а сама пошла снова к двери, и ещё раз, на всякий случай, её толкнула. Так она открылась! Я зашла, а Файка без сознания. Я одна её с пола не смогла поднять, дождалась Верку, мы её вместе с ней на койку и положили. Верка печку затопила. Файка глаза открыла, я ей воды дала попить, потом домой сходила, супу принесла, покормила её. Укрыли мы её, и ушли. Я к Лобиным пошла, они собирались в Салду, сказала им, чтобы заехали к Тасе, внучке её, и передали, что бабке её плохо стало. Домой иду, а мы у Файки свет в кухне оставили, чтоб не в темноте она лежала. Смотрю, а свет выключен. Думаю, лапочка перегорела. Зашла домой, взяла новую лампочку и к ней пришла. Файка лежит с закрытыми глазами, вроде спит. А там лампочка на кухне целая, а выключатель выключен. Я его снова включила, проверила печку, и домой пошла. К себе дошла, поела, телевизор включила, новости посмотрела. Выглянула в окно, а у Файки опять свет потушен. Я уж больше не пошла. Утром прибегаю к ней пораньше с кашей, чтоб её накормить. И ложка у меня упала на пол, когда я кормила её. Я наклонилась за ней, а на полу под койкой чёрная кошка сидит. Глядит на меня своими жёлтыми глазами, а на загривке шерсть поднялась. А хотела прогнать её, только чувствую, как мне рука Файкина к голове прикоснулась, я на неё посмотрела, а она мне маячит, мол, не надо, не прогоняй. Ну не надо, так не надо. Покормила я её, потом Верка пришла, мы Файку на ведро посадили вместе. Я про кошку Верке сказала, посмотри, мол, не твоя ли кошка там сидит. Верка заглянула под койку и мне говорит, что нету там никакой кошки, а её кошка дома спит. Когда эта проклятая кошка выскользнула из-под кровати, я даже и не заметила. В обед мы с Веркой покормили Файку, и вечером покормили, и печку опять затопили. Я опять в кухне свет включила, вышла из дома, и за черёмухой схоронилась, посмотреть, кто всё-таки свет там выключает. Хотите верьте, хотите нет, но я своими глазами видела, как та сухая старуха в чёрном подошла к выключателю и свет выключила. Я вышла из-за черёмухи, чтобы домой пойти, и невольно снова посмотрела в окно. А там бледное лицо этой старухи на меня смотрит. У меня чуть ноги не отнялись с испуга. Я не домой побежала, а прямиком к Верке. У неё и ночевала. Если там эта старуха жила, что ж Файке-то она не помогла? И где она от нас пряталась? Я-то думала, что старуха та давно от Файки уехала. А на следующий день утром Тася с мужем за Файкой приехали. Я с ними вместе зашла в дом. Смотрю, а там, на кухонном столе, на дощечке, свечка стоит, огарок маленький, и какая-то бумажка свёрнутая, обожжённая с одного края. Я эту бумажку, сознаюсь, взяла себе. Хотелось посмотреть, что там.

Она встала, подошла к шкатулке, которая стояла в шкафу, достала и протянула мне свёрнутый вчетверо лист. Бумага была серая, осталась только середина листка, а верх и низ сгорели. Я её развернула и прочитала:

« До седьмого колена

Не откажусь под страхом смерти

До последнего своего вздоха

Пока кровь моя не остынет

Есть только один мой хозяин

Нету никого выше его

Каждое его слово моя жизнь

Мои пронесут

Крепка клятва

Нерушима не отступлю

Сердце не моё

Отдала Шифину»

Баба Нюра снова заговорила:

– Вам надо поговорить с Веркой Суриной, она через два дома от меня живёт, она раньше ближе всех с Файкой была знакома. И мать её Раиса тоже к Файке часто ходила. И когда Раиса умерла, Файка её на свои деньги похоронила. Поговаривают, что это Файка Верке приколдовала мужа. Верка тогда только школу закончила, и Сурин за другой ухаживал, а Верке он шибко полюбился. И на тебе – объявляют вдруг, что свадьбу играть будут. Мы все удивились, а Верка такая счастливая бегала. Съездила в город, привезла Файке отрез шерстяной, и сама пошила ей костюм. Вот и думай, что хошь. Правда, Сурин недолго пожил с Веркой. У них дочка народилась, Сурин очень её любил. Он конюхом работал. Бывало, посадит её с собой на лошадь, и катает по деревне. А потом собрал свои вещи и в город уехал. Дочке года три всего было. Верка всё ждала, когда он за ними приедет, да не дождалась. Он там другую нашёл. И ещё трое ребят у него там родились. Верка с заплаканными глазами всё к Файке бегала поначалу. А потом перестала, наверное, рассорились.

– Спасибо, баба Нюра, за гостеприимство и за Ваш рассказ. – Сказала я, когда мы встали из-за стола и пошли к выходу.

– А вы что, собрались никак в Файкином доме ночевать? – С тревогой в голосе спросила баба Нюра.

– Да, завтра за нами Дима Волков приедет, мы одну ночь только там заночуем. – Ответил Сакатов.

– Вы что! Нельзя там ночевать. Там по крыше до сих пор иногда эта кошка чёрная ходит! – Вскрикнула баба Нюра – Не только я, и другие её там тоже видели. Приходите ко мне, я вам постелю, у меня места много.

– Так нас же двое! Чего нам бояться. – Слабо возразила я, хотя холодок после её слов уже пробежал у меня по спине.

– Да хоть трое! – Снова вскрикнула она – Она там напропалую колдовала, вечно у неё по ночам свет в окнах мигал, будто сигналила кому. Мы по ночам даже мимо её дома боялись ходить, не то что там на ночь оставаться! Ничего не знаю, сейчас приготовлю вам постели, и приходите. – Командным тоном закончила она.

Мы ей объяснили, что для этого и приехали, чтобы разобраться во всём, но пообещали, что если будет совсем страшно, так придём к ней. Она только охала, провожая нас. Она вышла с нами на улицу, показала дом Веры Суриной и Фёдора Лобина.

– Оля, а клятва-то кровью написана. – Сказал тихо Сакатов, когда мы остались вдвоём – Это клятва ведьмы своему хозяину. Но очень странно, клятва выполнена по всем законам, да принесена не тому.

– Почему? – Спросила я

– Клятва такая даётся ведьмой своему повелителю, всё правильно, и на крови, всё так. Но даётся клятва дьяволу. Имя колдуна никогда не пишется в клятве. Интересно, этот Шифин сам поставил себя выше дьявола?

– Или у него есть верительные грамоты от него? – Высказала я предположение.

Напротив бабы Нюры жила тихая старушка Серафима Павловна, она сидела на лавочке возле своего дома и приветливо с нами поздоровалась. Мы решили не проходить мимо, и я села рядом с ней на небольшую низкую лавочку. Я начала спрашивать про её здоровье, как ей тут живётся. Она мне охотно отвечала, а потом спросила:

– Вы случаем, не родственники Феломены?

– Нет, мы друзья её внучки Таси. Приехали посмотреть, всё ли тут в порядке. – Осторожно ответила я, не зная как начать разговор о Феломене.

– Когда тут было всё в порядке! – Она повернула ко мне своё лицо, и сердитый огонёк блеснул в её выцветших серых глазах – Ох и зловредная была баба! Вы от Нюрки сейчас идёте, она наверно наплела вам с три короба. А она ведь тоже с ней колдовала!

Мы с Сакатовым переглянулись. Серафима Павловна продолжила говорить своим тихим голосом:

– Мы когда переехали сюда из Дёмино, это родная деревня моего мужа Ивана, царство ему небесное, меня Лобина Ира сразу предупредила, чтобы я не искала знакомства с Феломеной, она её колдовкой всё время звала. Говорит, что если что ей не по нраву, так болеть буду, и никакие доктора не помогут. А Нюрка, та сразу ко мне прибежала, вертится возле меня, всё выспрашивает, что да как, почему переехали. А я тогда только младшего сына родила своего, Витю. Нюрка и говорит, если захворает Витя, иди к Феломене, она всё лечит. Как накаркала! У меня сначала молоко пропало, а потом Витя мой всеми ночами так орать начал, что перепонки в ушах лопались. Я и пошла к Феломене. Она развернула Витю, а он ножёнками и ручонками молотит, от плача захлёбывается. А она мне говорит: «Сама виновата, обидела свою свекровку, вот и болеет сын твой. Повинись перед ней, и всё пройдёт. Я сейчас его успокою, но это временно, и пока ты не сделаешь, как я тебе сказала, будет он таким вот беспокойным, да ещё и болеть начнёт». Вот откуда она узнала, что мы со свекровкой рассорились? Из-за этого мы и переехали в Костомарово, но никому об этом мы не рассказывали.

– Так Вы помирились со свекровью своей? – Спросила я.

– Она тогда сама к нам в гости приехала, соскучилась. Как отдельно стали жить, так у нас с ней и дружба началась. Потом роднее всех родных друг другу стали.

– Значит, она правильно вам сказала? – Снова спросила я её.

– Правильно-то правильно. – Ворчливо добавила она. – Да только соседство с ней нам, ой как далось! То ребята к ней залезут за огурцами, то через огород пробегут, вытопчут морковку. Дети есть дети, пока росли они, столько мы пережили. А Феломена, если разозлится, то так и знай, то куры передохнут, то сам не встанешь, ноги откажут.

– Почему вы решили, что Анна Тимофеевна с ней вместе колдовала? – Спросила я.

– А потому, что не раз видела, как к ней эта Анна Тимофеевна перелазит через свой огород.

– Серафима Павловна, Вы видели чёрную кошку возле её дома недавно? – Спросил Сакатов.