Пограничье

– Ого, а через окно нельзя залезть? Знак же в дверях нарисован.

– Да его хоть где можно нарисовать. Всё равно в комнату уже не зайти.

– Что-то очень мудрёное колдовство для такой юной девушки. – Вслух поразмышляла я – Я где-то читала, что даже если колдунья передаст свой дар тому, кого выбрала, ещё не факт, что человек с этим может справиться. Это может вылиться и в настоящее проклятие. Вплоть до гнойных ран и тяжёлой болезни, если у человека не хватит сил справиться с полученным даром.

– Ну, Феломена, наверное, знала, что у внучки хватит сил. Колдовской дар, вообще-то, передаётся по наследству, по крови. Так что у Тани вполне могли быть к этому способности. И Феломена могла её чему-нибудь научить, пока Таня была с ней рядом.

– Как снять этот знак, ты что-нибудь нашёл? – Спросила я.

– Оля, мы с тобой не сможем снять его, у нас нет таких сил. И зачем это делать, вдруг это как-то связано с её возвращением?

Комнатка у Тани небольшая, всего квадратов восемь, прямо напротив двери стоит диван, к нему впритык у другой стены стоит небольшой одёжный шкаф, возле окна письменный стол. В комнате порядок, чистота, не пылинки нигде. Хорошая хозяйка растёт. Мы стояли возле комнаты, и не знали, с чего нам начинать. К нам подошёл Дмитрий Семёнович, грустно поглядел в комнату и спросил:

– Тася к столу зовёт, может, пообедаем сначала?

Мы прошли в просторную гостиную, где был накрыт круглый стол. Пахло просто замечательно. Тася рассказала нам про то время, когда мать отсылала её на все каникулы к бабке Феломене:

– Бабушка была неразговорчивой, замкнутой, в деревне мало с кем и общалась, но нас с братом очень любила. Постоянно нам пирожки сладкие пекла, никогда не ругала, не наказывала. Посмотрит только так укоризненно, и всё. И обязательно нас чем-нибудь вкусным баловала. Утром сбегает в лес, мы проснёмся, а на столе уже земляничка стоит. Да, и мало что рассказывала про себя. Что странного было в доме? У неё в сенях была дверь ещё в одну кладовку. Так она всегда закрыта была, ни разу за все годы я там не была, даже не знаю, что там. Когда мы у неё жили, она уже никого не лечила, говорила, что как зубы начинают выпадать, то лечить уже нельзя. И никто никогда к нам не приходил. Так, иногда возле магазина она перекинется парой слов с соседками, и всё, опять домой идёт. Целый день копалась в огороде. Сама дрова колола, и ремонтировала всё в доме, тоже сама. Один раз крыша на веранде потекла, так она и на крышу залезла, доски сменила. Деда я никогда не видела, он совсем молодой помер, даже тридцати лет не прожил. Книги да, были. Но они пылились в сенях, она при нас их не доставала, а нам тоже не до них было. Летом, как уйдём утром с ребятами на речку, так только вечером нас и загонят домой. Ещё вспоминаю, как мы на речку идём, она нас обязательно тихонько подёргает за уши и скажет: «Не тяни вода!» Что за слова такие, не знаю, а сейчас думаю, что это был оберег. Она была грамотная, часто писала что-то. Очки никогда не носила. Нитку в иголку зараз вдёргивала, красиво вышивала полотенца. Мамка мне говорила, что у них никогда дома не было шторок на окнах. Бабушка запрещала их весить. Тоже не понятно почему. Всегда в тёмной одежде ходила, и юбки носила в пол. Ничего колдовского в ней я не видела.

– Тася, – мягко перебил её Дмитрий Семёнович – её в деревне не любили, потому что считали, что глаз у неё дурной был. После неё скотина начинала болеть, поэтому соседи старались её к себе не приглашать. И рассказывали ещё, что председатель ей что-то там строго выговорил, так после этого слёг. Не умер, конечно, но болел долго.

– Говорят, что только не говорят! – Вздохнула Тося – Может это и правда, а может нет, откуда мне знать! Я только любовь от бабушки видела и заботу. Хотя мне мамка говорила, что бабушка её очень строго держала. И когда мамка задумала за моего отца замуж выходить, бабушка против была, пробовала её образумить, говорила, что он будет никудышным хозяином, и что пить любит.

– И что? – Спросила я – Она не ошиблась, ваш папа никудышный был хозяин?

– Да, всё так и вышло, как она говорила. И работать не любил, и запойный был такой, что подолгу на одной работе не задерживался. Только из-за бабушки, из-за уважения к ней, его снова брали на работу. Она была заведующей фермой, на хорошем счету у руководства. Отец так и сгорел от пьянки, когда мне ещё десяти лет не было. Бабушка даже на похороны не приехала. Мама тогда очень сердилась на неё.

– А кстати, – Сакатов посмотрел на хозяйку – откуда такое странное имя у простой русской женщины?

– Мамка говорила, что бабушку так назвала её мать, предки которой были из Греции, и имя её обозначает «Сильная и дружелюбная».

– А сколько лет вашей Тане? – Спросила я.

– Семнадцать. – Хором ответили родители.

После обеда Дмитрий Семёнович повёз нас на родину Феломены, в деревню Костомарово. До неё было километров двадцать пять, но я прочувствовала это, как будто верхом на верблюде проехала всю Аравийскую пустыню. Дорога, в основном, проходила по лесу, но один раз мы проехали через огромное поле, земля на котором уже застыла тонкой коркой. Не удивительно, что нет спроса на дома в этой деревне. Я только представила, что тут будет, когда пройдёт дождь. Сюда попасть можно будет только на тракторе. Деревня нам открылась неожиданно, словно выпрыгнула из-за последнего дерева. Она раскинулась на высоком берегу неторопливой реки Мельничной.

– Какая большая деревня! – Вырвалось у меня.

– Большая, только уже не во всех домах живут! – Махнул рукой Дмитрий Семёнович – Кому было куда уехать, те уже уехали. Меньше половины жителей осталось.

– Одни пенсионеры, наверное, остались? – Спросил Сакатов.

– Ну да, только они тут тоже без дела не сидят. У них образовались клубы по интересам. Ирка Лобина с братом и Верой Павловной корзины разные плетут. Да такие красивые! Осенью приходит машина, забирает их, в Екатеринбург увозит в торговую сеть. Спрос на них, говорят, большой. А вон за тем перелеском, видите, крыша серая, там ферма Игоря Бастракова, он овец держит. Так половина деревни прядёт шерсть и вяжет носки да варежки. Игорь сам возит готовые изделия в город, у него договор с магазином, и ещё какой-то спортивный клуб скалолазов тоже у него носки эти закупает. Вот тебе и пенсионеры. А ещё огороды у всех большие, и они осенью овощи закупщикам сдают. Тоже денежка.

Самый первый дом, когда мы выехали из леса в деревню, и был когда-то родным домом Феломены Спиридоновны. Дом был мрачным, даже немного зловещим. Наверное, из-за чёрных брёвен и узких окон. Окна выглядели, как бойницы. Крыша тоже была чёрная, покрытая рубероидом, и кое-где на ней виднелся мох. Забор со стороны огорода упал, но ворота стояли крепко, и даже до сих пор были заперты. Мы обошли их, и зашли во двор, который весь был в сухом репейнике и малине. Дмитрий Семёнович, как бульдозер, прошёл до крыльца, примяв для нас хорошую тропу. И тут выяснилось, что он забыл ключи от дома. Тогда он принёс из багажника машины гвоздодёр, и, подцепив душку навесного замка, открыл двери. На нас пахнуло старостью. Да, дом был настолько стар, что об этом кричала каждая доска, каждое бревно в доме. Дверная ручка, за которую я взялась, чтобы заглянуть на веранду, была выкована в кузнице, и место, где она крепилась к двери, было украшено металлическими гроздьями рябины. И даже гвоздь, которым она была прибита к двери, был не современный, а старый, шестиугольный, с толстой шляпкой. Крыльцо было высокое, крытое, на пять ступенек, к крыльцу слева была пристроена веранда на одну кровать. С крыльца вела дверь в тёмные сени, вдоль всей глухой стены была прибита лавка, и на ней что-то лежало в мешках, вёдрах, свёртках, кастрюлях. Слева была дверь в дом. В доме была одна комната, три окна которой выходили на улицу, а одно окно во двор. Справа в комнате стояла большая русская печь, слева кровать с высокой периной и огромными подушками под белоснежной салфеткой. Вдоль трёх окон была широкая лавка, и стоял длинный стол, покрытый льняной скатертью. Справа от стола стоял небольшой диван, обитый дерматином, отгораживающий комнату от крошечной кухни, в которой и было только, что стол, примыкавший к самой печке, и полка над ним. Над диваном была прикреплена ярко-красная занавеска. Несмотря на то, что окон было много, в комнате был полумрак. Это ещё и потому, что прямо перед окнами росли огромные черёмухи. Даже сейчас, осенью, когда на них не было листвы, они своими толстыми стволами и густыми ветками загородили всё небо. Вплотную к печке, в комнате, стояли друг на друге три сундука. Внизу стоял огромный сундук, на нём поменьше, а сверху третий сундук, размером с чемодан. Все сундуки были в одном стиле, украшены разными выкованными завитками, и на них висели замки.

– Да, богатство у Феломены всё-таки имелось! – Присвистнул Сакатов – Зря ты, Дима, говорил, что у неё только один мешок вещей.

– Меня больше интересует тайная комната, которая никогда не открывалась! – Сказала я.

– Меня теперь тоже! – Поддержал меня Дмитрий Семёнович.

Мы опять вышли в сени, и там, напротив входа с улицы, была ещё одна дверь, низкая, словно входить туда могли только одни дети. Дверь вся почерневшая, и как будто со следами пожара по самому низу. Я еле разглядела на двери ручку. Только я хотела протянуть к ней руку, как раздался удивлённый возглас Дмитрия Семёновича:

– Так она открыта, и открыта таким же способом, каким мы проникли сейчас в дом. Вырвана с корнем скоба.

Он толкнут дверь и зашёл в чуланчик, за ним я, потом раздался глухой стук и вскрик Сакатова: «Ах ты, чёрт!» Дмитрий Семёнович с опозданием предупредил: «Осторожнее, голову берегите, очень низкий створ». Чуланчик был совсем крохотный, примерно полтора метра на полтора, без единого окошка. К боковой стене прибита узкая лавка, на ней стоят какие-то мешки. И в углу на полу лежит книга, раскрытая на середине. Мы всё это собрали и вынесли на крыльцо. Я села на ступеньку и начала рассматривать находки, а Сакатов с Дмитрием Семёновичем пошли проверять сундуки.

Я начала с книги. Обложка грязная, но название можно разглядеть: «Календарь Мазуринского летописца. 2244-лето от сотворения мира». Это что ещё за календарь? И какой такой год написан, до которого нам ещё жить двести с лишним лет! Каждая клеточка календаря была исписана от руки знаками, нанесёнными простым карандашом. И приписано у каждого знака – утро, вечер, день, ночь. Я сразу догадалась, что это знаки заклинаний, и время, когда их надо проводить. Настоящий колдовской календарь. Книга была почти до дыр истёрта от многократного её использования. Я достала свой телефон, где я сфотографировала знак «бусый мечник», и начала искать его в книге. Более-менее похожий знак я нашла шестого января. А Таня пропала третьего октября. Но может это не тот знак. Пролистав книгу до конца, я не нашла ничего такого, что нам бы пригодилось в нашем расследовании.

Я взяла первый мешок, развязала его и заглянула туда. В нём были насыпаны семена подсолнечника, семена пшеницы, ржи, гороха, и мелкие семена, похожие на горчицу. Это что за мешок для Золушки? Я засунула руку до самого дна, помешала семена, но ничего больше там не было. Я отставила мешок и взяла следующий. Он был совсем лёгкий. И не был даже завязан. В нём лежала красивая, но вся пыльная и мятая, расшитая красными нитками, женская рубаха, длинная, до самого пола. Ещё одна рубаха, но уже мужская, вышита такими же нитками и таким же рисунком. Полотенце длинное, вафельное, на нём пятна от масла. И какие-то горошинки, чёрные, крупные. В третьем, последнем мешке, лежали растрескавшиеся глиняные миски, ложки алюминиевые, чёрные от старости, и много деревянных палочек. Да уж, богатство. Зачем это всё было закрывать в тайной комнате? Я встала и прошла в сени, где на лавке лежали такие же мешки, свёртки и посуда. Как и три мешка из тёмного чулана, эти тоже были заполнены различными семенами, тряпками, посудой. Когда я пригляделась к темноте, я заметила, что лавка была сплошь заставлена, кроме одного места, достаточного именно для этих трёх мешков. Всё ясно. Всё, что было ценного, из тайной комнаты уже взяли, а поставили эти мешки, чтобы отвлечь наше внимание.

Сакатов вышел из дома, держа в руках толстую кожаную сумку:

– Смотри Оля, здесь полный колдовской набор. Зеркало, щипцы, огарки свечей, какой-то хвостик, кусок воска, ножницы старинные. Смотри, на них клеймо, какой-то Тюхов сделал, и год -1903. А тут ещё верёвка воском натёртая, а вот сучок от дерева, беличья лапа. Господи, что это в пузырьке плавает? Фу, как противно пахнет. Ещё цепочка какая-то, смотри, вроде тонкая, а такая тяжёлая! Арсенал Феломены.

– Да, вполне возможно. – Я показала ему книгу – Календарь колдовской. Странный какой-то год у календаря – 2244. Это что, календарь из будущего?

Он взял его:

– Не удивляйся. Это исчисление было в России до Петра Первого. Это он, своей волею перечеркнул исконный русский календарь, и вместо 7208 года от сотворения мира, в угоду Европе, поставил 1700 год от Рождества Христова. Вот и думай, зачем мы выкинули пять тысяч лет истории. Знаешь, этот календарь не оригинал, а более поздний список. Видишь, ты читаешь и всё понимаешь, а если бы оригинал был, ты бы ещё на названии запнулась.

– А что там в сундуках?

– Да тряпки одни, скатерти, ткани, одежда. Ничего интересного. Сейчас Дима их обратно в сундуки раскладывает. А на печке у бабки, под вьюшкой знак нарисован. Простым карандашом. Пошли, посмотришь. А что в мешках?

– Винегрет из семян разных. – Я подвинула Сакатову мешок с семенами.

– Так это корм для кур намешан. – Сакатов махнул рукой – Такое не стали бы убирать под замок.

Мы с ним поднялись и пошли в дом. Дмитрий Семёнович старательно утаптывал в сундуки бабкино богатство. В маленькой кухне на столе стояла чёрная дощечка. Я взяла её в руки и пригляделась. Что там было изображено, не разобрать. Но внизу дощечки нарисован светлой жёлтой краской вытянутый овал и от него четыре отростка. Я показала это Дмитрию Семёновичу.

– Да, именно такое и было у Танюшки на шее, красное пятно с тонкими отростками. – Он вопросительно посмотрел на меня и на Сакатова – И что это за знак?

– Предположительно, принадлежность к какому-то ордену колдунов, – подумав, ответил Сакатов – надо будет посмотреть по картотеке. Но может обозначать и что другое, не будем заранее в панику ударяться.

– Да какое там, в панику! – Воскликнул Дмитрий Семёнович – Я уже и так ко всему готов. Чёртова бабка! Знал бы, никогда её к нам не привёз, пусть бы здесь помирала. Ведьма!

Над вьюшкой простым карандашом было нарисовано солнце с лучами, но внизу оно было срезано, и вроде как на подставке.

– Солнце садится? Или встаёт? – Спросила я и сфотографировала его.

– Это было бы солнце, если бы лучи не были словно змеи. – Задумчиво сказал Сакатов.

Я пригляделась. Действительно, лучи были немного волнистые, а на каждом конце луча было некое утолщение. Мы просмотрели всю печку, нет ли ещё каких нарисованных знаков, но больше ничего на ней не было. Сакатов откинул половичок, лежащий у нас под ногами, и на крашеном полу мы увидели ещё один такой же круг, только нарисован он был мелом. Круг почти стёрся, но на нём отчётливо виднелись головы змей на кончиках волнистых лучей. Сакатов сосчитал лучи, и оказалось, что лучей на обоих рисунках по тринадцать.

– Феломена какой-то ритуал проводила здесь. – Подытожил Сакатов – Может, вызывала своего хозяина, Шифина?