Мечты не сбываются

Я хмыкнула. Потом неожиданно для себя рассмеялась.

– В таком случае я сегодня же куплю сигареты и бутылку виски.

– Тебе не продадут.

– Я выгляжу старше.

– Вот уж нет!

– Вот уж да, – я снова засмеялась, хотя смешно мне уже не было.

– Вера…

– Что?

– Я правда люблю тебя. Ты даже не знаешь, как сильно.

Звонок заглушил последние слова. Дима редко говорил мне эту фразу при встрече, зато постоянно по телефону, в смс-ках, даже в письмах, которые периодически слал на электронную почту. Два, три слова, предложение встретиться завтра или обещание присниться мне ночью – и в конце обязательно: «Люблю тебя. Ты даже не знаешь, как сильно».

– Конечно, не знаю. Слушай, у меня урок начинается. Пока.

– До встречи.

Вспоминаю сейчас тот день и понимаю: я все равно не смогла бы так дальше. То, что случилось, должно было случиться. Пожалуй, я за это даже благодарна.

В шестнадцать лет нет ничего более занудного, чем отмечать день рождения дома в кругу семьи. Все меня раздражало: одинаковые, из года в год повторяющиеся поздравления, мамино коронное блюдо, даже мой любимый карамельный торт-безе. Мы – я, папа и мама – сели за накрытый стол. Папа сказал, что я должна стать человеком с большой буквы. Он всегда так говорил в мой день рождения и на Новый год. Мама сказала, что я обязательно буду счастлива, иначе и быть не может.

Я улыбалась и думала о том, что должна быть искренне благодарна за все это: стол, маму с папой и наскучившее постоянство. Чуть ли не каждый день я повторяла себе, что уже счастлива, у меня есть то, чего нет у сирот или детей с пьющими родителями, детей из бедных семей, да у кого угодно. Убеждать себя получалось не всегда. В душе горела, томилась и тлела тоска, больше похожая на тупое болотное безразличие. Иногда в этой тоске мне хотелось ущипнуть себя, чтобы проверить, что я не плод собственной фантазии.

Мы сидели за маленьким круглым столом, пили чай вприкуску с воздушным тортом-безе и говорили о школе и о моем будущем, когда раздался звонок в дверь.

– Наверное, телеграмма пришла, – рассеянно сказал папа и пошел открывать.

Я хотела спросить, какая может быть телеграмма в двадцать первом веке, но не успела. Папа открыл входную дверь, даже не глянув в глазок. Это была не телеграмма и даже не письмо. На пороге стояла полная женщина лет сорока с белым свертком в руках. Из-за ее спины выглядывали двое детей: угрюмый мальчик в очках и хрупкая девочка неопределенного возраста, юркая, с мелкими чертами лица и хитрыми маленькими глазками. Некоторое время все молчали. Внезапно сверток в руках женщины пискнул, всхлипнул, и снова все стихло.

– Ульяна? – недоверчиво спросил папа.

Не верил он скорее собственным глазам, чем тому, что женщину на пороге зовут Ульяна.

– Муж выгнал меня из дома, – загробным голосом отозвалась та.

Лицо её с крупным носом и полными губами перекосилось, губы задрожали. Сверток пискнул громче. Прежде, чем папа успел опомниться, пищащее существо уже копошилось в его руках, а необъятная женщина суетливо затаскивала внутрь прихожей чемоданы. Дети жались к стене и с любопытством озирались по сторонам.

– Он даже не дал мне времени собрать вещи! – сообщила женщина и втащила в нашу узкую прихожую третий по счету чемодан.

– Кто? Миша?

– Нет! Миша был таким хорошим, он бы никогда… о Боже, – она всхлипнула. – Он умер в прошлом году.

– Мне жаль, – отозвался папа, подозрительно принюхиваясь к свертку в руках.

– Ах! – женщина всплеснула руками. Не думала, что кто-то еще умеет изображать этот жест в духе тургеневских барышень. – Это было так давно… Теперь вот, представляешь? Выгнал! С тремя детьми. С младенцем!

Сверток пищал все более настойчиво. Мама аккуратно забрала ребенка у папы. На лице ее отразилась вселенская нежность, которая всегда появляется при виде детей и маленьких собачек.

Тетку Ульяну я видела всего пару раз в жизни, но оба раза была такой маленькой, что почти ничего не запомнила – разве что ее громогласный голос и постоянно меняющихся спутников.

Я молча следила за попытками женщины впихнуть себя, чемоданы и своих отпрысков в нашу прихожую. Ее темные волосы выбились из толстой косы, щеки раскраснелись. Несмотря на впечатление, которое старалась произвести, женщина была совсем не так проста. Её цепкий взгляд ощупывал собеседника за доли секунды, оставляя после себя желание окунуться в чистую ледяную воду. Движения ее были проворнее, чем можно было ожидать от столь грузной особы, одежда буквально вопила об отсутствии вкуса: красная блузка с желтыми цветочками обтягивала внушительный бюст, синяя юбка – не менее внушительный зад. Рукава были закатаны до локтей, на левой руке красовался массивный браслет с крупными стразами.

Ульяна подтолкнула детей вперед.

– Это Антон и Катя.

– Ты… Хм, останешься на ночь? – осторожно спросил папа.

Гостей он особо не любил.

Губы Ульяны предательски задрожали.

– Если уж родной брат гонит меня, то, конечно, я не могу рассчитывать на чью-либо помощь в этом мире…

Я покосилась на маму. Молча покачивая младенца, она прислонилась к стене прихожей, словно та была последней опорой в мире, который вот-вот обрушится ей на плечи.

– Конечно, ты можешь остаться, Ульяна, – сказал папа. – Мой дом – твой дом. Я рад видеть тебя спустя столько…

Он не успел договорить – рев младенца заглушил его голос. Ульяна проворно выхватила ребенка из рук мамы и, сильно покачивая, понесла в гостиную. Из коридора я видела, как она удобно устроилась на нашем диване, и, обложившись подушками, вывалила рыхлую грудь прямо в его чмокающие губы.

В одно мгновение это семейство заглушило тихое празднование моего шестнадцатилетия.

Мама с обреченным видом оторвалась от стены и повела остальных детей в гостиную. Я не выдержала:

– Пап, можно тебя на секунду?

Папа молча кивнул. Выглядел он так, словно не я, а он стал старше. Причем не на год, а минимум на три.

Мы закрылись в кладовке.

– Она останется здесь? – спросила я.

– Видимо да. На какое-то время.

– А почему она пришла именно сегодня?

– Не знаю, Вера. Ты же сама все слышала. Так сложилось.

– Так сложилось? И все?

– А что тебе еще сказать? – сердито ответил папа. – Это моя сестра. И твоя тетя, если ты забыла. Сейчас ей с детьми идти некуда.