Каменные небеса

– Говори тише.

– Что? – Юкка прекрасно знает, что ты хочешь найти дочь. Это было практически первым, что ты ей сказала.

– Если хочешь, чтобы тебя бросили на обочине, продолжай говорить.

Ты затыкаешься, продолжая стараться унять орогению. О. Вот как, значит, Юкка взбешена.

Пепел продолжает падать, постепенно занося твои очки, поскольку у тебя нет сил смахнуть его. В возникшей серой полумгле на первое место становится необходимость восстановления твоего тела. Ты снова засыпаешь. Когда ты в следующий раз просыпаешься и смахиваешь пепел с лица, это потому, что носилки снова поставили и в крестец тебе упирается камешек или сучок. Ты стараешься сесть, опираясь на локоть, и это легче, хотя ты по-прежнему не способна на большее.

Наступила ночь. Несколько десятков людей устроились на чем-то вроде каменистого выступа среди чахлого недолеса. Камень сэссится знакомо по твоим исследованиям окружения Кастримы, и это помогает тебе сориентироваться: это участок недавнего тектонического подъема примерно в ста шестидесяти милях к северу от жеоды Кастримы. Это показывает тебе, что путешествие от Кастримы должно было начаться всего несколько дней назад, поскольку большая группа быстрее идти не может, и только здесь вы можете пройти в направлении на север. Реннанис. Каким-то образом все должны были узнать, что он пуст и пригоден для жилья. Или, может, они просто надеются, больше ведь не на что. Но хотя бы на этот счет ты можешь их уверить… если они будут тебя слушать.

Люди вокруг тебя раскладывают костры, готовят вертелы, роют отхожие ямы. В нескольких точках лагеря небольшие груды разбитых кусков кристаллов Кастримы дают дополнительное освещение. Приятно узнать, что вокруг достаточно орогенов, чтобы кристаллы светились. Кое-где работа идет плохо, поскольку люди не привыкли к ней, но в остальном все хорошо организовано.

То, что в Кастриме более чем достаточно тех, кто умеет жить в дороге, оказывается для нее благом. Твои носильщики, однако, оставляют тебя там, где опустили носилки, и если кто-то и собирается развести для тебя костер или принести тебе еды, то они еще не занялись этим. Ты замечаешь Лерну на корточках среди небольшой группы людей, которые тоже лежат, но он занят.

О, да, здесь же должно быть много раненых после того, как солдаты Реннаниса прорвались в жеоду.

Ладно, тебе не нужен костер и ты не голодна, так что общее безразличие к тебе задевает тебя лишь на миг, разве что эмоционально. Беспокоит тебя то, что исчез твой дорожный рюкзак. Ты пронесла его через половину Спокойствия, хранила в нем свои старые ранговые кольца, даже уберегла их от превращения в каменную пыль, когда в твоем доме проходил преображение камнеед. В нем было немного такого, что все еще имеет значение для тебя, но он сам здесь и сейчас имел некоторую сентиментальную ценность.

Что же, все что-то потеряли.

Внезапно твой ближний круг ощущений отягощает гора. Несмотря ни на что ты ловишь себя на том, что улыбаешься.

– Все гадала, когда ты появишься.

Над тобой стоит Хоа. Ты до сих пор не привыкла видеть его таким: взрослым, среднего роста, а не маленьким ребенком, черный полосатый мрамор вместо белой плоти. Однако каким-то образом легко увидеть в нем ту же самую личность – тот же овал лица, те же неотступные льдистые глаза, та же невыразимая странность, тот же налет тайного сумасбродства – как у того Хоа, которого ты знала весь прошлый год. Что изменилось, что этот камнеед больше не кажется тебе чужим? В нем – только внешность. В тебе – все.

– Как ты? – спрашивает он.

– Лучше. – Рука тянет тебя вниз, когда ты сдвигаешься, чтобы получше его видеть, постоянно напоминая тебе о неписаном контракте между вами. – Ты рассказал им о Реннанисе?

– Я. И я веду их туда.

– Ты?

– Насколько Юкка меня слушает. Я думаю, она предпочитает камнеедов в качестве молчаливой угрозы, чем как активных союзников.

Это заставляет тебя рассмеяться. Однако.

– А ты союзник, Хоа?

– Не их. Юкка это тоже понимает.

Да. Вероятно, потому ты до сих пор жива. Пока Юкка обеспечивает твою безопасность и кормит тебя, Хоа будет помогать. Ты снова в дороге, и все это опять ржавая сделка. Община, бывшая Кастримой, живет, но больше она не община в истинном смысле слова, просто группа странников-единомышленников, сотрудничающих ради выживания. Возможно, она сможет снова стать настоящей общиной позже, как только обретет новый дом, чтобы защищать его, но пока ты понимаешь, почему Юкка зла. Потеряно нечто целостное и прекрасное.

Ладно. Ты смотришь на себя. Ты уже не целостная, но то, что от тебя осталось, можно укрепить; скоро ты будешь способна пойти за Нэссун. Но сначала то, что должно быть сделано в первую очередь.

– Мы собираемся сделать это?

Хоа несколько мгновений молчит.

– Ты уверена?

– Эта рука ничего хорошего мне не приносит, скажем так.

Еле слышный звук. Скрежет камня о камень, медленный и неотвратимый. Очень тяжелая рука ложится на твое полупреобразившееся плечо. Несмотря на ее вес, у тебя ощущение, что по стандартам камнеедов это нежное прикосновение. Хоа осторожен с тобой.

– Не здесь, – говорит он и утягивает тебя в землю. Лишь на мгновение. Он всегда совершает эти путешествия сквозь землю быстро, поскольку, вероятно, если бы это занимало больше времени, то было бы трудно дышать… и не свихнуться. Это чуть больше чем размытое ощущение движения, вспышка в темноте, слабый запах глины, гуще чем едкий пепел. Потом ты лежишь на другом каменном выступе – вероятно, том самом, на котором расположилась остальная Кастрима, чуть в отдалении от лагеря. Здесь нет костров; единственный свет – красноватый отсвет на плотных облаках впереди. Твои глаза быстро привыкают, хотя тут не на что смотреть, кроме камней и тени соседних деревьев. И человеческий силуэт, сидящий на корточках рядом с тобой.

Хоа ласково берет в руки твою каменную кисть, почти благоговейно. Вопреки себе ты ощущаешь торжественность момента. А почему бы ему и не быть торжественным? Это жертвоприношение, которого требуют обелиски. Фунт плоти, который ты должна заплатить за кровавый долг твоей дочери.

– Это не то, что ты думаешь, – говорит Хоа, и на мгновение тебе кажется, что он читает твои мысли. Но скорее всего это потому, что он стар, как эти сухие холмы, и читает по выражению твоего лица. – Ты видишь в нас то, что было потеряно, но мы и приобретаем. Это не такая мерзкая вещь, как кажется.

Похоже, он собирается съесть твою руку. Ты не против, но хочешь понять.

– Тогда что? Почему… – Ты качаешь головой, не зная даже, о чем спрашивать. Может, почему не имеет значения. Может, ты не сможешь понять. Может, это не предназначено для тебя.

– Это не ради пропитания. Нам нужна только жизнь, чтобы жить.

Последняя половина его высказывания тоже бессмысленна, так что ты цепляешься за первую.

Если это не пища, то…

Хоа снова медленно передвигается. Камнееды нечасто так поступают. Движение – то, что подчеркивает их загадочность, такое человеческое и в то же время дико чуждое. Было бы легче, если бы они были более чужими. Когда они вот так двигаются, ты видишь то, чем они некогда были, и это знание – угроза и предупреждение всему человеческому в тебе.

И все же. Ты видишь в нас то, что было утрачено, но мы и приобретаем.

Он поднимает твою руку обеими своими, одной поддерживая твой локоть и легко охватывая пальцами твой сжатый потрескавшийся кулак. Медленно, медленно. Так твоему плечу не больно. На полпути к лицу он передвигает руку, которая была у тебя под локтем, чтобы поддерживать твое плечо под мышкой. Его камень скользит по твоему с легким скрежетом. Это удивительно чувственно, хотя ты не можешь ничего ощущать.

Затем твой кулак у его губ. Они не шевелятся, когда он говорит исходящим из груди голосом:

– Ты боишься?

Ты долго думаешь над этим. А разве не должна бы? Но…

– Нет.

– Хорошо, – отвечает он. – Я делаю это ради тебя, Иссун. Все ради тебя. Ты веришь?

Поначалу ты не знаешь. Повинуясь порыву, ты поднимаешь руку и проводишь пальцами здоровой руки по его твердой, холодной, полированной щеке. Его трудно рассмотреть, черного в темноте, но твой большой палец нащупывает его лоб и проводит по его носу, который во взрослом состоянии длиннее прежнего. Он сказал тебе однажды, что считает себя человеком, несмотря на свое странное тело. Ты запоздало осознаешь, что ты тоже решила смотреть на него как на человека. Это превращает его действие в нечто иное, чем просто поедание. Ты не уверена, во что именно, но… но это ощущается как дар.

– Да, – говоришь ты. – Я верю тебе.

Его рот раскрывается. Широко, еще шире, шире, чем может открыться любой человеческий рот. Когда-то тебя беспокоило, что у него слишком маленький рот, теперь он достаточно широк, чтобы вместить кулак. И какие у него зубы – маленькие, ровные, прозрачные, как алмаз, очаровательно блестящие в красноватом вечернем свете. За этими зубами одна тьма.

Ты закрываешь глаза.

* * *