Стругацкие: проза (произведения 1960−1980-х годов)

При помощи такого героя-космического новичка авторам легко удается воссоздать историю покорения Урановой Голконды и исследовать психологическое состояние человека в постоянно повторяющейся ситуации прыжка, ситуации преодоления:

«И тут с Быковым произошло то, о чем он долго вспоминал потом с недоумением и стыдом. Какое-то странное оцепенение охватило его. Он как бы раздвоился и с безучастным любопытством смотрел на себя со стороны, не в силах сосредоточиться. Обрывки мыслей метались у него в голове, но ни за одну из них он не мог ухватиться и заставить себя вполне последовательно реагировать на то, что происходит вокруг» [6;136].

Но фрагменты текста, связанные со скрупулезным всматриванием в человеческую душу, чрезвычайно редки в «Стране Багровых Туч»: перед нами герои действия, а не чувства, приказа, а не мысли.

Для того, чтобы увидеть, насколько Стругацкие скупы в изображении переживаний и мыслей персонажей в этой начальной повести, можно взять для сопоставления более позднюю повесть писателей – «Улитку на склоне» (1968), точнее, одну и ту же ситуацию: герои повестей всматриваются в сверхмощное проявление природных сил.

Быков наблюдает за жизнью Урановой Голконды («Необъятная труба, будто вонзившаяся в тело планеты, всасывала в себя тысячи тонн песка, пыли и щебня, выбрасывая все это в атмосферу» [6;258]).

Перец вглядывается в жизнь лесной клоаки («Живой столб поднимался к кронам деревьев, сноп тончайших прозрачных нитей, липких, блестящих, извивающихся и напряженных, сноп, пронизывающий плотную листву и уходящий еще выше, в облака» [7;494]).

Оба героя забывают обо всем на свете, глядя на представшее их глазам.

Но последствия этих наблюдений различны.

Результат наблюдений Быкова – принятие очередного решения к действию. Результат наблюдений Переца – осмысление мира и себя в мире:

«Я живу, вижу и не понимаю, я живу в мире, который кто-то придумал, не затруднившись объяснить его мне, а может быть, и себе… Тоска по пониманию, вдруг подумал Перец. Вот чем я болен – тоской по пониманию» [7;500].

Отсутствие должного внимания к чувствам, движениям души героев в «Стране Багровых Туч» будет отрефлексировано авторами впоследствии в особой трансформированной форме: в повести «Стажеры» братья Стругацкие наметят собственную писательскую эволюцию (именно аспект развития степени психологичности творчества), только в «Стажерах» она будет подана как размышление Ивана Жилина по поводу юношеских пристрастий Юры Бородина:

«Издавна так повелось и навсегда, наверное, останется, что каждый нормальный юноша до определенного возраста будет предпочитать драму погони, поиска, беззаветного самоистребления драме человеческой души, тончайшим переживаниям, сложнее, увлекательнее и трагичнее которых нет ничего в мире…» [8;588—589]

А чуть ниже авторы обозначат условие, при котором возможно осуществление такой эволюции:

«Настанет, конечно, время, когда он будет потрясен, увидев князя Андрея живого среди живых, когда он задохнется от ужаса и жалости, поняв до конца Сомса, когда он ощутит великую гордость, разглядев ослепительное солнце, что горит в невообразимо сложной душе строговского Токмакова… Но это случится позже, после того как он накопит опыт собственных душевных движений» [8;589].

(Интересно, что в «Отягощенных злом» А. и Б. Стругацкие соединят в ряде персонажей героев действия и героев чувства, мысли, подспудно, через цитацию, вводя в роман мироотношение героев А. Дюма).

Как бы то ни было, какова бы ни была степень психологизма в «Стране Багровых Туч», но уже здесь проявится постулат художественного мира братьев Стругацких: воля одного человека порой способна преодолеть социально-психологические преграды, выстроенные многими (роль Николая Захаровича Краюхина в воплощении в жизнь идеи фотонной ракеты).

И уже здесь помыслы, цели героев: Быкова, Ермакова, Дауге, Юрковского, Богдана Спицына и милейшего Михаила Антоновича Крутикова – подчинены идее и пафосу преодоления.

Удается ли авторам воплотить этот настрой?

Здесь нужно особо сказать об организации сюжета:

первая часть повести – «Седьмой полигон» – целиком представляет собой ситуацию перед прыжком: подготовку к полету на Венеру;

вторая часть – «Пространство и люди» – приближение героев к Венере, их высадка на планете; то есть герои вновь оказываются перед очередным прыжком.

И, наконец, третья часть – «На берегах Урановой Голконды» – штурм заветного, но выморочного пространства неподалеку от Урановой Голконды.

Как видим, сюжет повести так же выстроен по законам принципа преодоления.

Итак, повесть «Страна Багровых Туч» стала первым значимым для самих авторов явлением.

Значимость эта подтверждается тем, что в своих последующих произведениях Стругацкие будут постоянно оглядываться на «Страну Багровых Туч», вести с ней диалог, прежде всего, смеясь на собой, над своими представлениями о том, что человеку нужно от жизни, что значит «преодоление».

И самим этим диалогом авторы будут разрушать предельность своих прежних представлений.

Так, в романе «Полдень, XXII век» герои интерпретируют романтику преодоления технических барьеров и космических пространств следующих образом:

«– Вот послушайте, – сказал Панин. – Я давно уже думаю об этом. Вот мы – звездолетчики, и мы уходим к UV Кита. Два парсека с половиной.

<…>

– Потом мы долго летим назад. Мы старые и закоченевшие, и все перессорились. <…> А на Земле тем временем, спасибо Эйнштейну, прошло сто пятьдесят лет. Нас встречают какие-то очень моложавые граждане. Сначала все очень хорошо: музыка, цветочки и шашлыки. Но потом я хочу поехать в мою Вологду. И тут оказывается, что там не живут. Там, видите ли, музей.

– Город-музей имени Бориса Панина, – сказал Малышев. – Сплошь мемориальные доски.

– Да, – продолжал Панин. – Сплошь. В общем, жить в Вологде нельзя, зато – вам нравится это «зато»? – там сооружен памятник. Памятник мне. Я смотрю на самого себя и осведомляюсь, почему у меня рога. Ответа я не понимаю. Ясно только, что это не рога. Мне объясняют, что полтораста лет назад я носил такой шлем. «Нет, – говорю я, – не было у меня такого шлема». – «Ах, как интересно! – говорит смотритель города-музея и начинает записывать. – Это, – говорит он, надо немедленно сообщить в Центральное бюро Вечной Памяти». При словах «Вечная Память» у меня возникают нехорошие ассоциации. Но объяснить этого смотрителю я не в состоянии.

<…>

– Мы докладываем результаты нашего перелета, но их встречают как-то странно. Эти результаты, видите ли, представляют узкоисторический интерес. <…> Они делают такие перелеты за два месяца, потому что, видите ли, обнаружили некое свойство пространства—времени, которого мы не понимаем и которое они называют, скажем, тирьямпампацией. В заключение нам показывают фильм «Новости дня», посвященный водружению нашего корабля в Археологический музей» [9;356—357].

Как мы видим, в романе «Полдень, XXII век» происходит обесценивание цивилизационного, технического преодоления.

И осуществляется это не только посредством введения информации о том, что за время космической экспедиции на Земле совершены открытия, низводящие подвиг звездолетчиков до нуля, но и посредством игры с мотивом памяти (рогатый памятник, оторопь героя от словосочетания «Вечная Память» и помещение звездолета не куда-нибудь, а в музей древностей).

Причем, изменения в авторском мировидении проявятся еще до появления романа «Полдень, XXII век», хотя и не так ярко: «Путь на Амальтею» – это уже не героико-патетическая «Страна Багровых Туч».

Герои, казалось бы, те же, но с первых же страниц повести «Путь на Амальтею» у читателя возникает настороженность; что-то не так: слишком уж домашне-родственны отношения членов экипажа космолета «Тахмасиб».

И если капитан Быков все-таки выдерживает роль идола, бога и царя космических пространств, то инфернальный Юрковский и несчастный (в «Стране Багровых Туч») Дауге здесь, в «Пути на Амальтею», предстают полукомическими персонажами, патологически жадными до приключений и постоянно занимающимися поисками полутораметровой марсианской ящерицы Варечки, которая даст фору любому земному хамелеону; а нежная привязанность ко всем без исключения делает штурмана Михаила Антоновича Крутикова ближайшим родственником чеховской Оленьки Племянниковой.

В комически трогательной атмосфере, царящей на «Тахмасибе», герои предстают не столько в профессиональных ипостасях, сколько в ипостасях человеческих.

Эту атмосферу не разрушает персонаж, комический до кончиков ногтей: маленький восторженный француз-радиооптик Шарль Моллар привносит в повесть мягкую юмористическую ноту.

Да и комические диалоги героев, которых должен спасти экипаж «Тахмасиба» от голодной смерти, при всей серьезности задачи «Тахмасиба», снижают степень драматизма ситуации:

«– Вы очень скучаете по Земле? – робко спросила Зойка. <…>

– Очень, – ответила Галя. – И вообще по Земле, Зоенька, и так хочется посидеть на траве, походить вечером по парку, потанцевать… <…> И носить платье, а не брюки. Я ужасно соскучилась по обыкновенной юбке.

– Я тоже, – сказал Потапов.

– Юбка – это да, – сказал Козлов»[10;372].

И причина надвигающейся трагедии – голодной смерти обитателей Амальтеи – подается не в надлежащей пафосной тональности: вот как сочувственно-дружелюбно повествуется о грибке-вредителе, уничтожающем содержимое продовольственных складов:

«Это очень интересный грибок. Он проникает через любые стены и пожирает все съедобное – хлеб, консервы, сахар. Хлореллу он пожирает с особой жадностью. Иногда он поражает человека, но это совсем не опасно. <…> Зато продовольствие они [грибки —Н.С.] уничтожают в два счета» [10;349].

Комическое снижение значимости задания экипажа неслучайно.

Если в «Стране Багровых Туч» дело было главным, то сейчас авторы пристальнее всматриваются в человека.