Солдат. Политик. Дипломат. Воспоминания об очень разном

Собравшиеся горячо поддержали его выступление аплодисментами.

Кормили тогда рабочих просто прекрасно. Сейчас говорят: «Раньше было плохо, голод был». Ничего подобного! В Ленинграде мы, студенты, ходили обедать в прессовый цех (каждый цех имел свою столовую). И вот за рубль мы получали сытный обед с мясом.

Весной этого года закончилась советско-финляндская война и был подписан мирный договор. Нам разрешили посмотреть бывшую линию Маннергейма. Всей группой мы отправились к местам боев, где наши сражались с белофиннами. Проехали через Сестрорецк, прошли пешком до тех мест, где до революции жил Репин, а вечером вернулись через Белоостров…

Так проучился я три курса, но тут началась Великая Отечественная война…

Хотя мы знали, что война с фашизмом неизбежна, вторжение немцев было для всех неожиданным.

Великая Отечественная война проверила на крепость каждого, кто попал в ее жернова, и навеки впечаталась в память народную.

Я не буду подробно говорить о войне. О ней много написано писателями и военачальниками – талантливо и со знанием дела. Остановлюсь лишь на отдельных эпизодах фронтовой жизни, в которых, как мне кажется, добрая рука судьбы отводила от меня неминуемую смерть.

Чудеса бывают в жизни как продолжение закономерности. Чудеса случались и на фронте. Называл я их загадками судьбы, объяснить которые мне не под силу…

Глава 3. Великая Отечественная…

На оборонительных рубежах

Шла весенняя экзаменационная сессия. Несмотря на воскресный солнечный день, мы всей группой готовились к сдаче экзамена в закрытой лаборатории, так как специальная литература по танкам и даже наши лекционные записи были засекречены и хранились в специальной библиотеке училища. В нашем распоряжении были танки БТ-7 и Т-26.

Вдруг вбегает кто-то и кричит: «Война!» Мы бросились во двор, где услышали из репродукторов голос Молотова и его заключительные слова: «Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!»

Многие ребята сразу же пошли в комитет комсомола с просьбой отправить на фронт, но нам отказали.

Мы были не одиноки в своем порыве защитить свою страну. Только в Москве за первую неделю войны 170 тысяч юношей и девушек написали заявления с просьбой отправить их на фронт добровольцами. Так было по всей стране.

Студентам МВТУ им. Н. Э. Баумана в те дни выдали так называемую бронь, в которой было записано: «Решением ГКО (Государственного Комитета Обороны) такой-то освобождается от воинской повинности на все время войны».

Жизнь продолжалась, но ритм ее резко изменился. Студенты старались поскорее сдать экзамены. Мне, третьекурснику, оставалось сдать только спецтехнику: «танки» и теорию механизмов машин (ТММ). «Танки» я сдал 25 июня, а в ночь на 30 июня всех ребят, которые жили в общежитии на Бригадирском, 13, что напротив Бауманского училища, ночью подняли. Мы что-то впопыхах надели-обули, и нас направили в Аптекарский переулок, откуда специально подогнанные трамваи повезли нас на Киевский вокзал.

На рассвете всех студентов посадили на поезд, и мы отправились, как нам сообщили, в район Калуги строить оборонительные сооружения.

Уже по дороге нас разделили на бригады по десять человек. В нашу бригаду, помню, вошли ребята из нашей группы: Николай Бочаров (будущий профессор МВТУ), Анатолий Белоусов (будущий главный конструктор по спецмашинам на Харьковском заводе), Саша Козлов, Миша Крапивин и другие.

По прибытии на место нам дали лопаты и объяснили, что нужно выкопать противотанковый ров глубиной в два метра и поверху шириной до шести метров. Копать приходилось с перекидкой: грунт снизу выбрасывался на приступок, а оттуда – на поверхность. Работали от зари до зари.

Сейчас в это трудно поверить, но тогда каждому из нас удавалось выбросить за день до одиннадцати кубометров грунта. Нам дали высшую квалификацию землекопов – четвертый разряд – и даже что-то платили. Но было голодновато.

Так мы работали до сентября 1941 года.

С конца августа с запада потянулись отступающие части Красной армии. У солдат суровые, уставшие лица, запыленные гимнастерки и сапоги. Особенно поразило нас отступление одного полка. Впереди шел довольно пожилой (как нам казалось) полковник, рядом несли знамя, а за ним – остатки полка. Да, эти люди побывали в тяжелых боях, да, их осталось мало, но отступали бойцы организованно. Это произвело на всех нас неизгладимое впечатление – горечь перемежалась с уважением и гордостью за наших красноармейцев.

Полк не задержался на нашем рубеже.

В напряженной обстановке тяжелых боев под Смоленском и Ельней про нас на какой-то момент забыли. Мы оказались между нашими и немецкими войсками. Над нами на небольшой высоте начали летать немецкие самолеты. Они не бомбили, а разбрасывали листовки с призывами прекратить оборону. Потом артиллерийские снаряды с обеих сторон стали перелетать через наши головы. Еще немного, и немцы забрали бы нас в плен.

Но, на наше счастье, о нас все-таки вспомнили. Ночью всех подняли и направили бегом на железнодорожную станцию – километров пять, наверное. Туда подогнали теплушки, мы срочно загрузились и без остановки довольно долго ехали до Москвы. В это время мы видели, как мимо нас проходили отступающие войска. Глядя на измученных в тяжелых боях красноармейцев, я думал: «Может быть, построенные нами укрепления не напрасный труд. Может быть, они помогли в какой-то мере задержать противника». Положение было тяжелое.

Приехав в Москву, я быстро сдал ТММ и стал учиться на четвертом курсе.

Узнали мы, что много наших ребят, которых не послали на оборонительные работы, ушли добровольцами на фронт. Организовал их один из первых сталинских стипендиатов, секретарь комитета комсомола училища Алексей Цибуля. Цибуля был уже обстрелянным бойцом, воевал в финскую кампанию. Добровольцев-бауманцев отправили под Вязьму, где почти все студенты погибли. Уже после войны комитет комсомола присвоил имя Алексея Цибули одной из лучших групп МВТУ.

В конце сентября немцы начали генеральное наступление на Москву. Пошли слухи, что фашисты уже в Кунцеве. Все ждали выступления московских партийных руководителей А. С. Щербакова или Г. М. Попова, но я почему-то их не слышал. С опозданием выступил председатель Исполкома Моссовета В. П. Пронин. Речь его была не очень убедительной: в ней не чувствовалось твердой уверенности отстоять Москву.

Доброволец

Нам сообщили о решении эвакуировать МВТУ в Ижевск. Туда уже отправили кое-какое оборудование, а студентам сказали:

– Идите пешком до Владимира. Там, может быть, вас посадят на поезд и отправят в Ижевск.

– Нет, ребята, – возразил я. – Я никуда не пойду. Я москвич. Я из Строгина. Немцы рядом, и я должен защищать свой дом.

На «Красной площади» (есть такое место в МВТУ) я прочитал объявление, что формируется рабочий батальон Бауманского района, куда принимаются добровольцы из числа членов партии и комсомольцев. Я был комсомольцем и вместе с моими товарищами (всего около ста человек) пошел в райком. Меня определили в специальный взвод истребителей танков 3-й Московской коммунистической дивизии, сформированной из батальонов народного ополчения.

Тем временем операция «Тайфун» – германский план решительного наступления на Москву – стремительно развивалась. Немцы взяли Орел, Брянск, Вязьму.

15 октября Государственный Комитет Обороны, во главе которого стоял И. В. Сталин, принял постановление об эвакуации высших органов власти СССР, РСФСР и гражданских учреждений, посольств из Москвы.

Предстояло заминировать около тысячи объектов в городе. Но все знали, что Сталин не уехал, что он все еще в Москве.

Постановление об эвакуации вызвало в городе панику, которая усиливалась из-за самых невероятных слухов. Радио молчало. Началось мародерство. С заводов и фабрик тащили все, что попадало под руку, особенно продовольствие. Как позже стало известно, были случаи уничтожения некоторыми коммунистами своих партбилетов.

15 и 16 октября шоссе Энтузиастов было забито «эмками» начальства и толпами людей, бежавших из города на восток.

В один из этих дней я поехал в Строгино.

Так как метро прекратило работать, пришлось ехать в трамвае. Давка была такая, что, пока добирались до Покровского-Стрешнева, два-три стекла выдавили. Проезжая по Ленинградскому шоссе, мы видели, как толпы людей куда-то бегут, тащат мешки с продуктами.

В Строгине было необычно тихо, спокойно. Катер, как всегда, ходил. Я переправился на катере из Щукина. Смотрю – за мной метрах в пятидесяти идет молодой человек с винтовкой. Я отнесся к этому с пониманием.

Дома я опоясался отцовским ремнем времен Первой мировой войны и попрощался с тетей Анисьей. Этот ремень сослужил мне потом добрую службу.

Иду обратно – а парень с винтовкой ждет меня.

– Ну что ты меня ждешь? – спрашиваю. – Видишь, я свой, местный. Приехал попрощаться. Завтра, может быть, как и ты, пойду на фронт.

Только после этого он успокоился:

– Я понимаю, но приказ есть приказ.

Вот такая у людей была бдительность: раз появился новый человек, да еще и молодой, – надо проследить: ведь рядом Тушинский аэродром!

На следующий день в школе на Большой Почтовой улице нас сформировали. Никакого обмундирования не дали. Как был я в зимнем пальто, костюме и спортивных ботинках, так и отправился к месту назначения.

Вооружили нас трофейными винтовками системы времен Первой мировой войны. Интересная была винтовка. Вдоль ствола располагался магазин для девяти патронов. Ствол длинный, и ремень почему-то находился ближе к концу ложа. Когда мы надевали винтовку на плечо, то, образно говоря, штыком задевали телеграфные провода.

С 20 октября Москва была объявлена на осадном положении. Расхитителей и паникеров приказано было расстреливать на месте, но к этому времени главная масса их уже покинула Москву. Остались только подлинные ее защитники. Город как-то сразу утих и успокоился.