Загадка замка Орнекен

В четверг 30 июля в Шомоне состоялось их бракосочетание. Количество гостей было сведено к минимуму, потому что все ожидали начала войны, хотя граф д’Андевиль, располагавший самыми достоверными сведениями, утверждал, что о войне не может быть и речи. На свадебном обеде Поль познакомился с Бернаром д’Андевилем, братом Элизабет, которому недавно исполнилось семнадцать лет. Бернар учился в колледже, у него только что начались каникулы, и он очень понравился Полю своей энергией и открытостью. Было решено, что через несколько дней Бернар также приедет в Орнекен.

В час дня Элизабет и Поль сели в поезд и покинули Шомон. Крепко держа друг друга за руки, они направились к своему замку, где намеревались провести первые годы совместной жизни и обрести счастье и покой, к которым всегда стремятся ослепленные любовью молодожены.

В половине седьмого они подъехали к замку и обнаружили стоявшую на крыльце жену Жерома, Розали, полную даму с красными прожилками на щеках. Выглядела она весьма бодро и производила впечатление очень доброй женщины. Перед ужином супруги совершили короткую прогулку по саду, а затем пошли осматривать замок.

Элизабет не могла сдержать охватившего ее волнения. От прежней жизни у нее практически не сохранилось никаких воспоминаний, и, тем не менее, что-то все же напоминало ей о матери, которую она почти не знала и даже не помнила, как она выглядела. В этом месте мать прожила свои последние счастливые дни, и девушке казалось, что тень покойной продолжает шествовать по аллеям, что лужайки продолжают хранить знакомый с детства запах, что листья на деревьях колышутся на ветру и шепчут что-то такое, что ей уже доводилось слышать именно в этом месте, в те же часы, когда здесь звучал голос ее матери.

– Вы загрустили, Элизабет? – спросил Поль.

– Нет, мне не грустно, просто я взволнована. Ведь мы приехали в дом моей матери, она мечтала жить здесь, а теперь нас привела сюда та же самая мечта. И еще я чувствую какое-то беспокойство. Меня преследует ощущение, что я здесь чужая и нарушаю царящие в этом месте мир и покой. Нет, вы только подумайте! Ведь моя мать так давно живет в этом замке. Она здесь совсем одна. Отец отказывается приезжать сюда, и мне кажется, что, возможно, мы тоже не имеем права сюда являться, ведь мы совершенно безразличны ко всему, что не касается нас двоих.

Поль улыбнулся:

– Элизабет, друг мой дорогой, просто на вас навалилось тяжелое чувство, которое всегда приходится испытывать, приезжая в конце дня в незнакомое место.

– Даже не знаю, – ответила она. – Возможно, вы правы… Однако я не могу избавиться от неприятного чувства, которое мне совсем не свойственно. Пьер, вы верите в предчувствия?

– Нет, а вы?

– Ну и я тоже, – ответила она, смеясь, и подставила губы для поцелуя.

Их поразило, что в гостиных и комнатах замка сохранилась жилая атмосфера, словно хозяева вовсе не покидали этот дом. В свое время граф приказал, чтобы в замке все оставалось в неизменном виде, как при жизни Эрмины д’Андевиль. Все безделушки, вышивки, кружевные скатерти, миниатюры, прекрасные кресла XVIII века, фламандские гобелены, роскошная мебель, которую когда-то коллекционировал граф, все осталось на своих местах. Казалось, что вся эта очаровательная интимная обстановка была создана специально для них двоих.

После ужина молодожены опять вышли в сад и стали прогуливаться в томной тишине. С террасы открывался вид на долину. Над ней сгущались сумерки, сквозь которые пробивались одинокие огоньки. Мощные руины разрушенной главной башни глядели в небо, на котором угасал свет уходящего дня.

– Поль, – тихо проговорила Элизабет, – а вы обратили внимание, когда мы осматривали замок, на одну дверь, закрытую на большой висячий замок?

– Ту, что находится в середине главного коридора, рядом с вашей комнатой?

– Да. Там была спальня моей несчастной матери. Отец приказал, чтобы Жером закрыл спальню и смежную с ней комнату на висячий замок и отдал ему ключ. С тех пор туда никто не заходил, и все там осталось на своих местах, все, чем пользовалась моя мать, ее вышивки, книги и прочие вещи. А на стене, в простенке между двумя накрепко закрытыми окнами, висит ее портрет. Отец заказал его за год до смерти матери своему другу, очень известному художнику. Портрет написан в полный рост, и мне сказали, что мать на нем изображена очень похоже. Сбоку от портрета стоит ее скамейка для молитв. Сегодня утром отец отдал мне ключ от ее спальни, а я обещала ему преклонить колени на этой скамейке и помолиться перед портретом.

– Давайте зайдем туда, Элизабет.

Когда они поднимались по лестнице, ведущей на второй этаж, рука молодой женщины подрагивала в руке мужа. Все лампы в коридоре были зажжены. Они дошли до спальни и остановились.

Широкая и высокая дверь спальни была устроена в толстой стене, а расположенную над ней перекладину портала украшал позолоченный барельеф.

– Откройте, Поль, – сказала Элизабет. Голос ее дрожал.

Она протянула ему ключ. Он повернул ключ в замке и взялся за дверную ручку. Но внезапно она вцепилась в руку мужа.

– Поль, подождите секунду… Для меня это такое потрясение! Подумайте только, я впервые в жизни окажусь перед изображением моей матери… а вы будете рядом со мной… любимый мой… У меня такое чувство, словно я вновь становлюсь маленькой девочкой.

– Да, маленькой девочкой, – сказал он, прижимая ее к себе. – А еще вы становитесь взрослой женщиной…

В объятиях мужа Элизабет успокоилась и прошептала:

– Все, дорогой мой, заходим.

Он толкнул дверь, потом вернулся в коридор, снял со стены одну из ламп, зашел в комнату и поставил лампу на небольшой круглый столик.

Элизабет уже успела пересечь комнату и стояла перед портретом.

Лицо матери оставалось неосвещенным. Элизабет взяла лампу и направила свет на портрет.

– Поль, до чего она красива!

Он приблизился и взглянул на портрет. Элизабет почувствовала, что силы оставляют ее, и опустилась на колени. Поль, молча, стоял рядом с ней. Через некоторое время она взглянула на него и поразилась.

Он стоял совершенно неподвижно, бледный, с широко раскрытыми глазами. Казалось, что его посетило ужасающее видение.

– Поль! – воскликнула она, – что с вами происходит?

Поль, не отрывая взгляда от портрета графини Эрмины, стал пятиться к двери. Его качало, словно он был пьян. При этом он, не переставая, колотил руками по воздуху.

– Эта женщина… эта женщина… – бормотал он хриплым голосом.

– Поль! – закричала Элизабет, – что ты хочешь сказать?

– Эта женщина… Это та самая, что убила моего отца.

III. Приказ о мобилизации

После того, как Поль произнес эти страшные слова, повисла гнетущая тишина. Элизабет неподвижно стояла рядом с мужем и пыталась понять сказанное им. Смысл услышанного еще долго оставался ей непонятным, но постепенно значение слов, произнесенных мужем, стало доходить до Элизабет, и она ощутила нарастающую боль, словно на ее теле раскрылись глубокие раны.

Она шагнула вперед и, глядя ему прямо в глаза, проговорила очень четко, но так тихо, что он едва расслышал:

– Что ты сказал, Поль? Это чудовищно…

Он в тон ей откликнулся:

– Да, я сказал чудовищную вещь. Я и сам пока в это не верю… не хочу верить…

– Значит… ты ошибся, ведь так? Ты ошибся… признайся…

Она умоляла его с таким отчаянием в голосе, словно хотела разжалобить.

Он взглянул поверх плеча жены, вновь впился взглядом в проклятый портрет и содрогнулся.

– Да, это она, – твердо сказал он, сжимая кулаки. – Это она… я узнаю ее… это она убила…

Элизабет от возмущения даже подскочила на месте. Она ударила себя в грудь и закричала:

– Это моя мать! Моя мать могла кого-то убить?.. Та, которую мой отец обожал и обожает по-прежнему!.. Моя мать, которая качала меня в колыбели и целовала меня! Да, я забыла ее, но я помню ее ласки и ее поцелуи. И она могла кого-то убить?

– Да, это она.

– Ах, Поль, то, что вы говорите, подло! Как вы можете утверждать такое, ведь с момента преступления прошло слишком много времени? Вы были ребенком, а ту женщину видели лишь в течение нескольких минут!..