Возвращение Арсена Люпена

– А еще какое-нибудь слово вы отгадали?

– Да. В последней строчке две рядом стоящие гласные «а» и «я» дают нам прилагательное женского рода. Это такие слова, как «новая», «голая», «полая», «сотая».

– Действительно, вы правы.

– И наконец, в последнем слоге две согласных и две гласных, причем последняя – «а». Я долго думал над этим, перепробовал все согласные одна за другой и в конце концов пришел к двум возможным словам – «игла» и «игра». Составив теперь из прилагательного и существительного словосочетание, мы методом исключения придем к наиболее вероятному, как мне кажется, решению: «полая игла».

– Возможно, вы и разгадали слова, однако в чем это может нам помочь?

– Ни в чем, – задумчиво проговорил Ботреле. – Пока ни в чем… может быть, позднее… посмотрим. Почему-то мне кажется, что в этих двух загадочных словах «полая игла» заключено нечто очень важное. Сейчас меня больше занимает сам листок бумаги, на котором все это написано. У меня такое впечатление, что в наше время этот зернистый пергамент уже не выпускают. Цвета слоновой кости… А линии сгибов… будто бы очень давнишние… и здесь вот, с обратной стороны, похоже на отпечатки красного воска…

Тут Ботреле прервали. Секретарь Бреду приоткрыл дверь, чтобы сообщить о неожиданном приезде генерального прокурора.

Господин Фийель поднялся.

– Господин генеральный прокурор здесь, внизу?

– Нет, господин следователь, господин генеральный прокурор остался в машине. Он ехал мимо и просил вас выйти к воротам на два слова.

– Странно, – пробормотал господин Фийель. – Ладно, схожу посмотрю. Извините, Ботреле, я сейчас вернусь.

Он вышел. Слышны были его удаляющиеся шаги. И вдруг секретарь затворил дверь, запер ее и положил ключ в карман.

– Что такое?! – удивленно вскричал Ботреле. – Что вы делаете? Зачем запираться?

– Так нам будет удобнее разговаривать, – ответил Бреду.

Ботреле кинулся к внутренней двери, ведущей в соседнюю комнату. Он все понял. Сообщником оказался Бреду, сам секретарь следователя!

Тот усмехнулся:

– Э-э, мой юный друг, только пальцы себе обдерете, у меня и от той двери ключ.

– Ну, тогда в окно! – выкрикнул Ботреле.

– Поздно, – возразил Бреду и с револьвером в руках загородил проход к окну.

Все пути отступления отрезаны. Ничего не поделаешь, надо обороняться от врага, наконец сорвавшего с себя маску. Изидор, охваченный тревожным предчувствием, скрестил руки на груди.

– Так-то лучше, – буркнул секретарь, – а теперь поживее.

И, вынув из кармана часы, пояснил:

– Наш славный господин Фийель топает сейчас к воротам. Там, конечно, никого, никакого намека на прокурора. Ну тогда он вернется назад. Все это дает нам четыре минуты. Чтобы выскочить вот в это окно, добежать через развалины до дверцы и вскочить на мотоцикл, мне хватит и минуты. Значит, остается три. Вполне достаточно.

Перед Ботреле стоял нескладный человек довольно странной наружности. На тонких длинных ногах колыхалось огромное, круглое, словно паучье, тело с несоразмерно длинными руками. Костлявое лицо, узкий низкий лоб, свидетельствующий о тупом упрямстве.

Юноша покачнулся, ноги его сделались как ватные. Он рухнул на стул.

– Говорите, что вам надо?

– Бумагу. Уж три дня ее ищу.

– У меня ее нет.

– Лжешь. Я, когда входил, видел, как ты ее в бумажник запрятал.

– А что потом?

– Потом? Будешь паинькой. Ты нам надоел. Оставь нас в покое и занимайся своими делами. Наше терпение вот-вот иссякнет.

С нацеленным на Ботреле револьвером он шагнул к молодому человеку. Голос бандита звучал глухо, отрывисто, в нем чувствовалась недюжинная сила. Жесткий взгляд, жестокая усмешка. Ботреле вздрогнул. Впервые в жизни чувство близкой опасности посетило его. И какой! Он чувствовал, что вступает в противоборство с лютым врагом, со слепой и беспощадной силой.

– Ну а после? – сдавленно прошептал он.

– После? Ничего… Будешь свободен…

И так как Ботреле не отвечал, Бреду напомнил:

– Осталась минута. Решайся. Но смотри, приятель, без глупостей… Мы все равно сильнее, и будем такими всегда и везде. Быстро бумагу…

Изидор не пошевелился. Волнуясь, смертельно бледный и охваченный ужасом, он, однако, не терял ясности ума и способности рассуждать. В двадцати сантиметрах от его глаз зияло дуло пистолета. Согнутый палец начал нажимать на курок. Достаточно лишь одного маленького усилия…

– Бумагу! – повторил Бреду. – А не то…

– Вот! – сказал Ботреле.

Вынув бумажник, он протянул его секретарю. Тот живо схватил добычу.

– Так-то лучше. Вот теперь мы благоразумные. Нет, с тобой можно иметь дело, труслив, конечно, немного, но парень не дурак. Скажу ребятам. А пока, прощай. Я побежал.

Он убрал револьвер и дернул за оконный шпингалет. Из коридора послышался шум.

– Прощай, – повторил он, – пора.

Но что-то его остановило. Он быстро заглянул в бумажник.

– Разрази меня гром! Нет бумаги! Провел-таки!..

Он спрыгнул обратно в комнату. Но тут раздались два выстрела. Это Изидор выхватил свой пистолет.

– Промазал, парень! – завопил Бреду. – Дрожит рука-то, страшно небось.

Они схватились и покатились по паркету. В дверь громко стучали.

Изидор слабел, противник оказался сильнее. Конец близился. Он увидел занесенную руку с ножом. Последовал удар. Резкая боль обожгла плечо. Он разжал руки.

Теряя сознание, юноша чувствовал, как кто-то залез во внутренний карман пиджака, вытащил документ. Последнее, что он различил сквозь пелену, туманящую взор, – как человек вспрыгнул на подоконник.