Смерть пахнет сандалом

Воспользовавшись перерывом в плевках государя, суровый старый евнух на помосте легким движением руки, словно прихлопывая муху мухобойкой, заставил всех коленопреклоненных перед помостом чиновников шести министерств и тьму-тьмущую придворных девиц с силой втянуть воздух, как при сосании молока, и хором прокричать:

– Десять тысяч лет нашему императору, десять тысяч раз по десять тысяч лет!

Я только тогда понял, что мне лишь казалось, будто находившиеся под помостом стоят, склонив головы, и не смеют их поднять. На самом деле они украдкой следили за происходящим на помосте. Государь кашлянул:

– Все сановники могут подняться.

Начальники отвесили земной поклон и хором прокричали:

– Благодарим за милость, государь!

Затем, снова кланяясь и взмахивая рукавами в виде копыт, они поднялись, и склонившись в поясе, разошлись на две стороны. Из их рядов вышел начальник министерства наказаний, его превосходительство господин Ван, взмахнул рукавами, опустился на колени, отбил поклон и отчетливо доложил:

– Ваш покорный слуга, начальник министерства наказаний Ван Жуй по приказу государя велел изготовить «засов Янь-вана», выбрал известных и умелых палачей, которые прибыли во дворец с орудием казни и готовы совершить ее. Извольте дать указание, государь.

– Знаю, встань! – сказал правитель.

Его превосходительство Ван снова поклонился, поблагодарил за милость и отошел в сторону. В это время государь что-то невнятно произнес, на слух не разберешь. У государя явно была чахотка, и жизненных сил не хватало. Старый евнух протяжно, как в театре, передал указание:

– Государь приказал начальнику министерства наказаний Ван Жую преподнести этот «засов Янь-вана» на высочайшее одобрение.

Его превосходительство Ван маленькими шажками подбежал к твоему отцу, вырвал у него из рук завернутый в красный шелк «засов Янь-вана» и, держа тот на вытянутых руках, словно котел с пышущей жаром бараниной, подошел к помосту, осторожно и медленно ступая, и поднял руки с «засовом Янь-вана» гораздо выше шарика у себя на шапке. Вперед выступил старый евнух. Нагнувшись, он принял орудие казни, поднес к государю, поставил на столик, развернул несколько слоев шелка, и наконец эта штука предстала перед всеми. Сверкая режущим глаз блеском, засов смотрелся очень величественно. Денег на него потрачено было немного, зато я получил за работу немало. Только что сделанный засов был невзрачный и измазанный, смотреть было не на что. Твой отец три дня чистил его наждачной бумагой, пока он в конце концов не засиял. Семьдесят л я н о в получены были не задарма.

Протянув смуглую руку, государь указательным пальцем с длинным желтым ногтем потрогал эту штуковину. Не знаю, от тепла или от холода, но государь свой палец тут же отдернул. Я слышал, как он опять что-то невнятно произнес. Старик евнух взял засов и поднес его к глазам каждой из женщин государя. Они по его примеру стали трогать замок кончиком указательного пальца – этакими яшмовыми ростками – и делали вид, что им страшно, отворачивая застывшие безо всякого выражения лица в сторону. В конце концов старик евнух передал эту штуковину все так же стоявшему на коленях под помостом его превосходительству Вану, а тот, почтительно приняв ее, встал с согнутой спиной, стал пятиться в мою сторону и вернул ее мне.

На помосте старик евнух склонил голову к государю и что-то спросил. Было видно, как государь кивнул. Евнух вышел вперед и пропел:

– Государь дал указание: подвергнуть совершившего тяжкое преступление Сяо Чунцзы смертной казни!

Привязанный к столбу Сяо Чунцзы зарыдал и громко возопил:

– Ах, государь, государь, смилуйтесь, пощадите собачью жизнь раба своего… Раб никогда больше не посмеет…

В этот момент на помосте и перед ним императорские телохранители стали грозно смыкать ряды. Лицо Сяо Чунцзы побледнело, губы побелели, он уже больше не кричал, только, вконец обмочившись, хлопал глазами и негромко молил нас:

– Братцы, братцы, кончайте быстрее, ваш брат даже в преисподней будет поминать вашу доброту…

До того ли нам было, чтобы слушать его лепет? Да и смели ли мы слушать его? Задушит его веревка, он возрадуется, а нам несдобровать. Может, государь и пощадит нас, а вот его превосходительство Ван – вряд ли. В смятении развернув орудие казни и встряхнув его, мы с бабушкой подняли замок. После прикосновений государя и его жен эта штуковина неожиданно прибавила в весе. Каждый из нас держал один конец сыромятной тесемки. Заранее выверенными движениями мы сперва встали лицом к сидящему на помосте государю и его женам, потом – лицом к сановникам и министрам, наконец – лицом к коленопреклоненным евнухам и фрейлинам. Все как в театральном представлении. Тут ведающий казнями старший евнух вместе с начальником министерства наказаний его превосходительством Ваном, переглянувшись, возгласили:

– Начать казнь!

Вот уж и вправду Небо услышало наши молитвы. Сверкающий железный обруч пришелся прямо по голове Сяо Чунцзы, не свободно и не туго. Надели мы засов на него без особых усилий. Выразительные глаза Сяо Чунцзы выглядывали как раз через два отверстия обруча. Нахлобучив обруч на провинившегося, мы с бабушкой Юем отступили на шаг, натянув сыромятные тесемки. Сяо Чунцзы еще лепетал:

– Братцы… Братцы… Доставьте радость…

До него ли было кому-то в этот момент! Твой отец смотрел на бабушку Юя, бабушка Юй смотрел на твоего отца, мы понимали друг друга без слов и лишь чуть кивнули друг другу. В уголках рта бабушки Юя заиграла легкая улыбка – его привычное выражение при выполнении работы. Он палач благовоспитанный. Легкая улыбка – сигнал к действию. Мускулы руки твоего отца тут же напряглись, но лишь немного, и сразу чуть расслабились. Профану эти наши напряжения в основном незаметны, но на самом деле бечевка все время должна натягиваться… Сяо Чунцзы издал странный звук, пронзительный и высокий, превосходящий по громкости волчий вой в зверинце. Мы понимали, что государю и его женам этот звук понравился, и стали потихоньку натягивать и отпускать бечевку – это было не столько убиение человека, сколько извлечение музыкантом-виртуозом увлекательных звуков из своего инструмента.

Этот день пришелся как раз на осеннее равноденствие. Голубое небо, яркое солнце, вокруг красные стены и глазурованная черепица, все ослепительно сверкало, как огромное зеркало, отражающее небо и землю. Неожиданно я почувствовал бьющее в нос зловоние и тут же понял, в чем дело: этот ублюдок Сяо Чунцзы еще и наделал себе в штаны. Твой отец украдкой окинул взглядом помост и увидел, что глаза государя

Сяньфэна округлились, лицо сделалось цвета чистого золота. Из его жен кто смертельно побледнел, кто разинул зияющие, как черные пещеры, рты. Сановники и министры стояли, вытянувшись в струнку, и дыхнуть боялись. Евнухи и фрейлины стукались лбом о землю в поклоне так быстро, будто толкли чеснок, а несколько слабонервных уже упали в обморок. Мы с бабушкой Юем обменялись взглядами и снова поняли друг друга без слов. В этой ситуации мы думали почти одинаково. Настало время, чтобы Сяо Чунцзы получил за свою вину почти сполна. Нельзя было, чтобы его зловоние оскорбляло чувства государя и его жен. Некоторые из них уже закрывали шелковыми платками рты. Обоняние у жен было тонкое, не такое, как у государя, который любил воскурить. Надо было срочно заканчивать работу, пока порывом ветра вонь дерьма Сяо Чунцзы не достигла носа государя. Государь начнет искать виноватого, и нам придется всю эту пакость расхлебывать. Внутренности подлеца Сяо Чунцзы, наверное, уже сгнили. Зловоние проникало прямо в мозг, от человека так нести никак не могло. Твоему отцу, по правде говоря, хотелось отбежать в сторону и проблеваться как следует, но это было никак не позволительно. Если бы мы с бабушкой Юем не сдержали рвоту, это неизбежно вызвало бы рвоту у тех, кто был на помосте и под ним, и тогда – полный провал. То, что нас с бабушкой Юем пустят в расход, – еще пустяки, то, что с головы его превосходительства Вана полетят перья, тоже не столь важно, по-настоящему важно то, что это может повлиять на здоровье государя. Это только пришло мне в голову, а бабушка Юй успел подумать об этом давно. Замечательное представление надо было заканчивать. Поэтому мы, наставник с подмастерьем, прилагая безостановочную силу, заставили обруч раз за разом впиваться в череп Сяо Чунцзы. С виду голова невезучего Сяо Чунцзы стала похожа на стянутую посередине тыкву-горлянку. Пот, катившийся с негодника, давно высох, теперь с него текло нечто похожее на лак, вонючее и смердящее, почти как вонь из штанов. От вопля, который издал из последних сил негодяй, твоему отцу, привыкшему лишать людей жизни, стало плохо. «Засова Янь-вана» не вынес бы никто, сделанный из меди или железа, разве что Сунь Укун, которого ничем нельзя было пронять, который даже провел у Верховного достопочтенного владыки Лао в печи для изготовления пилюли бессмертия семью семь сорок девять дней, но не покорился злому духу. Но даже царю обезьян было не по силам противостоять обручу, который на него возложил заклятьем Сюаньцзан[48 - Царь обезьян Сунь Укун и буддийский монах Сюаньцзан – персонажи одного из четырех классических китайских романов «Путешествие на Запад», опубликованного в 1590-е годы без указания автора. Заклятием «крепко сожми» Сюаньцзан сжал железный обруч на голове Сунь Укуна, чтобы привести того к повиновению.]

На самом деле самым впечатляющим эффектом от действия «засова Янь-вана» было то, что произошло с глазами преступника. Твой отец наклонялся телом назад и чувствовал, что дрожь Сяо Чунцзы передается от сыромятной бечевки на руку. Какая жалость, что эти выразительные глаза, которые могли говорить сами за себя и покорять сердца девиц и замужних женщин, постепенно выдавливались через отверстия «засова Янь-вана». Черные, белые, с выступившими кровяными прожилками. Вылезая, глаза становились все больше, как яйцо, появляющееся в гузке несушки. Они лезли и лезли… Один за другим раздались хлюпающие звуки, и наконец глазные яблоки Сяо Чунцзы повисли на «засове Янь-вана». Мы с бабушкой Юем такого результата и ожидали. По предварительной договоренности мы растягивали и растягивали этот процесс. Небольшими усилиями морковка проникала в задний проход все плотнее и плотнее. По достижении ключевого момента мы сделали резкое усилие, и раздалось чмоканье. Лишь тогда мы с бабушкой Юем позволили себе долгий выдох. Не знаю когда, но оттого, что мы обливались потом, петушиная кровь на лицах растворилась и капля за каплей начала стекать нам на руки. Казалось, что это из наших голов льется кровь. При взгляде на лицо бабушки Юя было понятно, что творится на лице у меня.

Сяо Чунцзы еще не испустил дух, но уже был в обмороке, глубоком, почти смертельном. Череп его уже треснул, из дыр сочились мозг вперемешку с кровавой пеной. Слышно было, как на помосте вырвало какую-то даму. Пожилой сановник с красным шариком совсем непонятно к чему бухнулся головой в землю, и его шапка отлетела далеко в сторону. На этом мы с бабушкой Юем хором крикнули:

– Казнь закончена, просим его превосходительство засвидетельствовать!

Начальник министерства наказаний его превосходительство Ван прикрыл уголком рукава лицо, глянул в нашу сторону, повернулся к переду помоста, встал навытяжку, взмахнул рукавами, опустился на колени и сказал, обращаясь вверх:

– Казнь закончена, прошу государя засвидетельствовать!

Государь напряженно кашлянул, выдержал паузу, потом обратился к находившимся на помосте и рядом с ним:

– Все видели? Это вам урок!

Говорил он негромко, но все на помосте и рядом с ним ясно услышали его.

Судя по словам государя, обращался он к евнухам и фрейлинам, но все начальники шести министерств и вельможи один за другим попадали на колени, словно у них ноги подломились. Они наперебой безостановочно отбивали земные поклоны, кто кричал «нашему императору десять тысяч лет, десять тысяч раз по десять тысяч лет», кто – «виновный чиновник заслуживает десяти тысяч смертей», кто – «благодарим вседержителя за драконовую милость». Этот гвалт продолжался довольно долго и позволил нам с бабушкой Юем разглядеть всю суть этих высокопоставленных чиновников.

Государь встал. Старик евнух громко возгласил:

– Возвращаемся во дворец!

Государь отбыл.

За ним отбыли и жены.

Отбыли и евнухи.

Осталась лишь кучка соплеподобных сановников и тигроподобный Сяо Чунцзы.

Ноги твоего отца одеревенели, перед глазами затанцевали золотые искорки. Если бы меня не подхватил бабушка Юй, то я бы еще до отбытия государя со свитой рухнул бы прямо рядом с мертвым телом Сяо Чунцзы.

2

Вы еще смеете пялиться на меня?

Я так долго распространялся, чтобы вы поняли, почему ваш отец так обращается с этими посыльными. Какой-то незаметный начальник уезда, незначительный чиновник посылает двух мелких пособников и думает, что таким образом вызовет меня на поклон. Слишком он высокого мнения о себе. Твой отец, еще не достигнув двадцати лет, осуществил перед лицом государя Сяньфэна и нынешней императрицы Цыси такую потрясающую работу, что потом во дворце ходила молва, будто государь, раскрыв золотые уста, сказал следующее:

– И все же палачи министерства наказаний сработали на совесть! Слаженно и четко, размеренно и аккуратно, где отпустят, где затянут, целое представление для нас устроили.

Министру Вану пожаловали титул младшего опекуна наследника престола, он получил повышение и стал одним из знатных людей, и на радостях пожаловал мне с бабушкой Юем два отреза красного шелка. Спроси вон у этого по фамилии Цянь, видел ли он царственный лик государя Сяньфэна? Не видел, он даже лик нынешнего императора Гуансюя[49 - Гуансюй («Славная преемственность») – девиз правления императора Айсиньгьоро Цзайтяня (годы жизни: 1871–1908; годы правления: 1875–1908). – Прим. ред.] и то не видел. Видел ли он грациозный образ нынешней императрицы? Не видел, он ее даже со спины не видел. Поэтому твой отец может позволить себе важничать в его присутствии.

Подождем немного, и полагаю, что начальник уезда Гаоми Цянь Дин, начальник Цянь, сам явится приглашать меня к себе. Не по своему желанию, а по приказу прибывшего из провинции его превосходительства Юаня. Твой отец с его превосходительством Юанем неоднократно пересекался, однажды выполнял для него работу, выполнил прекрасно, незаурядно, его превосходительство Юань был очень рад, пожаловал мне коробку жареной плетенки с коноплей с восемнадцатой улицы в Тяньцзине. Думаешь твой отец, всего полгода назад как вернувшийся, просто так из дома не выходит, ни с кем не общается? В твоих глазах какой-то замшелый пень. На самом деле твой отец все понимает, только притворяется дурачком. В душе у него высоко подвешено зеркало, и весь мир освещен, как на ладони. А ты, сноха, человек одаренный, как говорится, воруешь кур и ищешь собак, твои тайные любовные делишки тоже не прошли мимо моих глаз. Сынок бессилен, ничего удивительного, что красный абрикос свесился через стену. Ты женщина, к тому же молодая. Если молодуха ненасытная, то порока здесь нет. Отец твой родной – смутьян, навел шуму на всю округу, теперь в тюрьме, я все знаю. Он у немцев на счету как опасный преступник, так что ни уезд Гаоми, ни провинция Шаньдун не возьмут на себя ответственность отпустить его. Отец твой обречен. Юань Шикай, его превосходительство Юань – человек безжалостный, для него убить человека все равно что клопа раздавить. Сейчас он популярен в глазах иностранцев, даже нынешней императрице приходится доверяться ему, чтобы навести порядок. Я предполагаю, что он непременно устроит большое представление из лишения твоего отца жизни, чтобы его увидели не только немцы, но и весь народ уезда Гаоми и провинции Шаньдун. Чтобы они стали действительно покорными, а не разбойниками, убийцами и поджигателями. Немцы строят железную дорогу, императорский двор все с ними согласовал. Вот и остается один вопрос: как быть с твоим отцом? Он, что называется, плотник с надетой кангой[50 - Канга – деревянная колодка с прорезями для шеи, рук и ног, которую надевали осужденным на казнь.]. Сам заварил кашу, сам и расхлебывай. Не говоря уже о том, что ты не спасешь его, не спасти его и начальнику Цяню. Сынок, нам с тобой выпала благоприятная возможность появиться в обществе. Твой отец изначально собирался уйти от дел, скрыться под чужим именем, тупо умереть на родине своей смертью, но Правитель Небесный не согласился. Сегодня утром эти руки вдруг запылали и зачесались, и твой отец понял, что дела наши не закончены. На то воля Неба, от нее не уйдешь. Тебе, невестка, не надо ни плакать, ни досадовать. Я получил величайшее благодеяние от нынешней императрицы, не смею оказаться виноватым перед императорским двором. Я не буду убивать твоего отца, на это есть другие. Лучше было бы мне лишить его жизни, нежели поручать это каким-то дилетантам-недоучкам, этим «трехлапым кошкам». Как говорится, «кровь гуще, чем вода». Я могу пустить в ход все накопленное мастерство, чтобы его казнь прогремела как следует, чтобы и после смерти его славное имя вошло в историю. Сынок, твой отец еще хочет поправить вывеску над твоим домом, чтобы открыть глаза на истину всем соседям справа и слева от нас. Разве они нас не презирают? Вот и хорошо! Мы им и покажем, что работа палача – тоже вполне себе искусство. Этим искусством добрый человек не занимается, а плохой с ним и не справится. Это ремесло показывает состояние духа императорского двора. Если оно процветает, то императорский двор тоже переживает расцвет; приходит в запустение – существование императорского двора тоже подходит к концу.

Пока паланкин начальника Цяня еще не прибыл, сынок, отец расскажет тебе о делах нашей семьи. Если сегодня не расскажу, потом, боюсь, свободного времени не будет.

3