Любовь Онегина к бабушке Кларе

Мы поехали домой. По дороге бабушка ничего не говорила. Я смотрел из окна на иерусалимские огни. Они плавно лились по горизонту длинными округлыми линиями, как морские волны. Я думал о бабушке Кларе в качестве морской девы, выходящей из пучины. Длинные чёрные волосы обступали всю её фигуру, как платье, и лицо тоже было скрыто. В сиреневатом блеске была видна только линия бёдер, а вместо двух колонн в форме дуги у неё был огромный рыбий хвост. Ещё почти темно, и на берегу тишина. Восход озаряет её фигуру сзади. Медленными шагами она приближается к берегу, и я слышу звук прибрежной волны – она разбивается мощным ударом о сушу. Мне хочется пойти ей навстречу и помахать рукой, но тут я вспоминаю, что бабушка Клара рассказывала мне, что в реках России не такие высокие волны, как у нас на море, и что они бьются о берег ласково и неслышно.

10. На том берегу

Не потому, что на пляже в Ашдоде много русских, мама любит ездить туда, а потому что это пляж большой и просторный. Город находится далеко, не слышен гул машин, как в Тель-Авиве, и совсем не чувствуется, что находишься в городе.

Как только мы подъехали, дядя Гарик вышел из машины и замер: море открылось перед ним во всю ширину горизонта. Гарик замолчал, как будто вдруг оказался один, а нас рядом нет. Его взгляд удалялся дальше и дальше. Он смотрел, будто пил глубокую синеву своими большими глазами, которые были сейчас широко открыты, и не мог напиться до конца.

А море и в самом деле было красивым. Оно было сине-зелёным и блестело, а волны пенились и бились о берег, как юноша, который трясёт своими кудрями, буйно играя. Мы все остановились и перевели взгляд на дядю Гарика. Я хотел поторопить его и сказать: «Мы идём вот туда!» – чтобы он шёл вместе с нами на наше обычное место. Мы и так задержались из-за его купальных плавок. Но папин взгляд остановил меня. Я замялся и стал ждать вместе со всеми, хотя мне уже не терпелось прыгнуть в воду, ощутить её прохладу, соль и удары волн. Они выглядели такими весёлыми, и казалось, звали меня поиграть.

Бабушка Клара предложила взять дядю Гарика с нами на море в Ашдод. «Он не так часто приезжает из Иерусалима и не всегда представляется случай», – сказала она.

Мама тут же согласилась: «Но что будем делать? У него нет купальных плавок».

«Это не страшно, – сказала бабушка, – что-нибудь придумаем».

В нашей семье все большие и крупные, а дядя Гарик – скромных габаритов. Папины плавки ему не подойдут. Впрочем, у папы и нет запасных плавок, потому что он редко ходит на море. Дедушкины плавки тоже не в счёт: дедушка высокий и толстый, а мои – конечно же, слишком маленькие! В конце концов, мама с бабушкой поехали в магазин при бассейне, там продают купальники и плавки даже по субботам.

Когда дядя Гарик прошёл в ванную переодеться, я заметил, что он носит носки с сандалиями.

«Он, видимо, не привык к жаре, – сказал я маме. – Надо объяснить ему, что без носков летом намного менее жарко». Однако мама возразила, что сандалии дяди Гарика советского производства, то есть низкого качества, и они натирают ему ноги до крови. Поэтому он вынужден носить носки, чтобы не пораниться. «Надо бы купить ему новые сандалии», – добавила мама задумчиво и тихо, чтобы дядя Гарик не услышал из ванной. Но как купить человеку новые сандалии без его ведома?

«Я дам ему померить твои, – обратилась мама к папе, – как будто они тебе уже не годны, и если они ему подойдут, купим тебе новые…»

«Нет, как же! – Папа был недоволен. – Ты всё хочешь отдать своим родственникам!» Папа забыл, что Гарик совсем даже не родственник, а только дедушкин и бабушкин друг. «Я люблю мои сандалии! – провозгласил папа. – Я не хочу новых! Купи ему новые, если тебе так хочется, я не против, но оставь мои сандалии в покое!»

Мама вздохнула, но не успела ответить, потому что тут дядя Гарик вышел из ванной в новых плавках. Было видно, как мышцы его ног двигались и играли при каждом шаге.

Плавки были тёмно-синие. Такой цвет, без рисунка и орнамента, был в самый раз, потому что в России мужчины тоже не любят носить разноцветную и яркую одежду, считая её слишком женственной.

По дороге в Ашдод дядя Гарик рассказал мне, что он любит плавать и нырять, что у него была лодка, которую он построил сам, и серфер. Я спросил у него, почему он не привёз свой серфер с собой в Израиль, если он так его любил. Но дядя Гарик только рассмеялся. Кроме того, я не понял, как можно ходить на серфере в России, ведь там нет моря! Но дядя Гарик объяснил мне, что в России есть большие и широкие реки, что они почти как море – противоположный берег даже не видно.

Когда мы проходили пункт аренды оборудования для ныряния, Гарик замедлил шаг. Он шёл, повернув голову назад, будто что-то упустил. Мама сейчас же сообразила и произнесла ясно и безапелляционно, что серфер на море – дело опасное, особенно для тех, кто не привык. «Тут тебе не Чёрное море, – заявила она, – наше Средиземное – непредсказуемо, и волны в нем высокие, – произнесла она, не обращаясь ни к кому конкретно. – Вот нырять – это другое дело, – сменив тон, продолжала мама. – Кто нырять умеет – это везде одно и то же».

Мама указала рукой на станцию. «Бобик пойдёт с тобой», – без колебаний добавила она. Мама достала из кошелька купюру и быстрым и решительным жестом протянула мне. «Не беспокойся, это недорого стоит», – бросила она в сторону дяди Гарика и подтолкнула меня тихонько в спину, чтобы я пошёл первым.

Я ещё не умею нырять, но, когда мама возвращается с ныряния, она со всеми приветлива, у неё замечательное настроение и от неё исходит солёный и свежий запах моря. Мама в восторге от рыбок и от растительности в воде, один раз даже привезла фотографии, которые кто-то снимал под водой. На снимках рыбы устроили вечеринку. Они водили хороводы, весёлые и жизнерадостные, а их плавники беззаботно развевались в воде, как разноцветные бальные платья.

Дядя Гарик коротко кивнул. Он не терял времени. «Так ты идёшь со мной?» – он тут же обратился ко мне, будто ища поддержки, и я подумал, что он, наверное, не уверен, что разберётся там на иврите с ребятами на станции. «Я недолго», – добавил он.

«Да, конечно», – ответил я. Мне тоже хотелось поддержать дядю Гарика. Кроме того, я люблю море, а остальное мне не важно. Я плаваю и плещусь в воде. Солнечные лучи преломляются в волнах так, что пена становится белой-белой. Волны брызжут и играют со мной: они подбираются к берегу и тут же убегают, их и не поймаешь.

Парни, которые работали на станции ныряния, были не израильтянами и даже не говорили на иврите. Судя по цвету волос, они приехали из Скандинавии или из Шотландии. Они были молодыми, стройными, с красивой осанкой, и сразу бросалась в глаза гибкость и выносливость их тел. Загар у них был такой, каким израильтяне не загорают: загар светлой белёсой кожи, которая сначала розовеет, краснеет на солнце, потом становится бордовой и только потом принимает бархатный коричневый оттенок. Их волосы побелели настолько, что были похожи на люффу, которую папа покупает на рынке в качестве мочалки для душа.

«Спортивные ребята!» – произнёс дядя Гарик восхищённо. Он тоже заметил, но цвет загара он различить не мог – он ещё слишком мало времени в Израиле.

Парень у стойки с оборудованием обратился к Гарику по-английски, и Гарик посмотрел на меня. Но я тоже не понял, из-за акцента. Однако не это было важно. Парень повернулся к нам спиной, чтобы взять ласты, которые лежали за ним, и повернул к Гарику голову. Он посмотрел вниз, Гарику на ноги, и произнёс по-английски почти про себя: «Тридцать девять – сорок или сорок один – сорок два…» Гарик ничего не ответил, только посмотрел на свои ноги. Я тоже опустил глаза и увидел, что ступни у него маленькие, но словно выточенные из камня, жилистые и с выпуклыми мышцами.

Гарик не успел ничего сказать, как парень протянул ему небольшие ласты, которые, видимо, были предназначены для женщин. Он напоминал продавщицу в магазине, которая знает на глаз, какой размер брюк нужен покупателю.

Гарик осторожно натянул ласты и сказал: «Они должны сидеть точно, иначе пропускают воду и нога становится тяжёлой». Я не понял, как же это точно, если такой интервал между размерами, но промолчал. Гарик тоже молчал. Это было для него событием, и он был взволнован.

Он приладил маску и зашёл в воду, задом, так, как всегда заходят в ластах. Я помахал ему рукой, и он исчез в воде.

Все вокруг громко говорили и смеялись, и никто не обращал на меня внимания. Небо было очень синим, ясным и большим. Облака тихонько плыли по нему и, как старые приятели, махали мне сверху. Далеко-далеко на краю пляжа был виден порт. Расплывчатый, он возникал из утреннего тумана – индустриальное чудовище, огромное и таинственное.

Сейчас мне не хотелось заходить в воду. Я сидел на песке и смотрел, как море движется и над его поверхностью нет никакого намёка на дядю Гарика. Таким образом я тоже путешествовал там под водой вместе с дядей Гариком. Я смотрел на разные растения и на живые существа, которых нет даже в самых глубоких реках России. Солнце нежно гладило поверхность воды, укачивая и успокаивая её, и как бы охраняло дядю Гарика сверху.

Я подумал, что, может быть, мама преувеличивает насчёт опасности серфинга в море, если дядя Гарик так это любит: море сегодня было спокойным. Принято считать, что лето кончается к праздникам, но как раз в праздники, когда жара спадает, море – самое лучшее. Оно спокойно и приветливо, волна пенится, но не бьёт больно и жестоко, как летом, так, что кажется, что море – существо живое, сильное и властное, а я против него тщедушен и слаб. Пляж пустеет, уже нет огромных семейств, которые едят арбузы и бросают корки и полиэтиленовые пакеты вокруг, так что потом они всплывают в воде, как мёртвые медузы.

Я подумал о лодке и о серфере дяди Гарика, которые он сам построил. Он чинил их и следил, чтобы не испортились, лёжа на антресолях в течение длинных зимних месяцев, ведь лето в России такое короткое!

Стало жарко, и я не заметил, как прошло время. Дядя Гарик вышел на берег, мокрый и гладкий от воды, он весь блестел от моря и солнца. Его лицо светилось точно как мамино, когда она возвращается из заплыва. Он довольно вздохнул, наклонился ко мне – прохладная вода приятно потекла на меня – и поцеловал меня, не знаю, от наслаждения или чтобы поблагодарить меня, будто я сделал для него что-то важное.

Мы сдали маску и ласты и отошли от станции. По дороге, издалека, я увидел папу. Он лежал на подстилке и читал свою книгу по философии искусства.

«А где Тина?» – спросил дядя Гарик, когда мы подошли.

Папа оторвал голову от книги и указал далеко в глубь синевы. Через некоторое время я разглядел там маленькое белое пятнышко.

«Вот она! Вот она!» – указал я по направлению так, чтобы дядя Гарик тоже увидел. Я же знал, что он не различит маму в огромном синем пространстве, но когда мама плывёт, всё её тело прыгает вверх и вниз, и белый кусочек попки выглядывает из-под купальника, поблёскивая на синем, как капелька пены, которая оторвалась от волны и играет в одиночку.

11. Горбушка

Гарик указал на дно своей сумки. Я посмотрел вовнутрь, но ещё перед тем, как что-нибудь увидеть, почувствовал запах хлеба. На пляже, у воды, запах моря и ветер затмевают всё, но всё-таки я почувствовал запах, сильный, насыщенный. Горбушка чёрного хлеба, лежавшая на дне сумки дяди Гарика, была того же сорта, который бабушка Клара покупает в магазине у Олега, недалеко от дома. Плотный хлеб темно-серого цвета, и каждый ломоть в несколько раз тяжелее того воздушного, который мама приносит из супермаркета.