Агнесса. Исповедь жены сталинского чекиста

– Спасибо, большое спасибо. Я вам эти деньги верну.

И Абрам Ильич сам повесил нам ковер над тахтой. Но все это было не то, не то, не то… Я ждала, я не могла поверить, что все кончено после таких встреч и таких писем!

Не могло этого быть! Я не выдержала, спросила у Лили:

– Женя тебе пишет?

– Пишет. А что?

Я промолчала. Но через некоторое время:

– Дай мне его адрес.

– Зачем тебе? – насторожилась она.

– Я что-то хочу у него спросить.

Она дала – неохотно. Уж что она вообразила, не знаю. Я запросила Женю о Зарницком. Он мне ответил: “Я ничего о нем не знаю. Мы с ним уже два месяца как расстались, теперь мы в разных частях, в разных местах…”

Как же я переживала!

И вдруг… Вижу, идет почтальон по двору, машет издали голубым конвертом… я сразу кинулась искать мелочь. Какая же это была радость, как сразу отлегло, как стало весело, хорошо жить!

Зарницкий писал, что три месяца лежал в сыпняке, что еще очень слаб, но выздоравливает. А затем пришло еще письмо, что он обосновался в Ростове надолго. “Приеду за вами 16 августа, ждите”.

– Ну что? – сказала я Лене и Тане. – Что? Кто говорил, что, мол, напрасно ты ждешь? Они молчат.

И вот шестнадцатое августа.

Мы жили около вокзала. Вижу в окно – извозчики подтягивают свои фаэтоны к вокзалу, к ростовскому поезду. Мысленно представляю себе: вот пришел поезд, сейчас поедут обратно с седоками. Вот едут! Один проехал – не он… Другой, третий… Все уже проехали, а его нет.

Так я просидела весь день. Были и другие поезда, я все ждала – может быть, с этим приедет или с этим? Он не приехал.

– Ну, мадам Зарницкая, – спросила Лена на другой день, – где же ваш жених?

Теперь уж я молчу.

Через несколько дней я написала Зарницкому письмо: вы, мол, не приехали в назначенный день, вероятно, я вам не нужна и мы оба можем считать себя свободными.

Ответа нет. Опять почтальон, когда заходит во двор, ко мне не обращается или шутливо: “А вам пишут”. Сколько лет этому “утешению”!

Но я думаю: не может Зарницкий мне не ответить на такое письмо.

И письмо пришло! “Вы напрасно на меня обиделись, – писал Зарницкий. – Я не мог приехать за вами. Я сейчас имею должность начальника штаба погранвойск Северного Кавказа. Командующий погранвойсками уехал, и я не могу оставить штаб. Я пришлю своего адъютанта. 20 октября он приедет за вами”.

Но опять двадцатого никого не было. Через день или два я ушла из дому, а мама до вечера была на базаре. Приходим домой, соседка нам говорит: “Тут к вам военный приходил, целый день вас ждал, сказал, что зайдет завтра утром, сказал, чтобы вы ждали его до двенадцати”.

По описанию – не Зарницкий. Значит, сам не смог, значит, его адъютант. На следующий день жду его. Приходит. Молоденький, розовощекий (между собой мы стали называть его “поросеночком”). Он был татарин, с татарской фамилией, но я ее забыла. Потом он стал наркомом Татарской республики на Волге. У Евгении Гинзбург в “Крутом маршруте” он упоминается[23 - Никто из упоминаемых в воспоминаниях Евгении Гинзбург лиц не подходит под это описание.].

Он принес мне письмо от Зарницкого, чтобы я ехала с ним к Зарницкому в Ростов. Я заволновалась, пригласила “поросеночка” на обед, побежала к маме на базар (она там распродавала вещи – этим мы и жили).

Бегу к маме, а она навстречу. Несет судака. Обрадовалась: вот хорошо, будет чем угостить. Приготовили на первое борщ, на второе – судака в соусе. Мама рада, волнуется.

– Только вот что, Ага, как же ты поедешь? Ведь у тебя ничего нет, даже простыню и ту… не возьмешь же с собой свою латаную?

И порешили так. Я сейчас не поеду. Напишу Зарницкому, что еще не готова. Через месяц буду готова, тогда и присылайте за мной. Так и сделали.

Срочно стали собирать приданое. Для этого мы продали рояль. Когда нас выселяли из особняка генерала, мы въехали в небольшую квартиру, поставить рояль было некуда и он стоял у знакомых. Мы его продали.

Купили материала и нашили простынь, на старое ватное одеяло сшили пододеяльник, сшили мне платья – черное, голубое, белое. Ложки, посуду купили на толкучке. Кое-какое серебро у мамы оставалось. Она мне его дала. И старинное большое зеркало, что некогда стояло еще в Барнауле, в доме тех богатых поляков, которые сделали своим наследником дедушку.

Лена сказала:

– А я? А мне? А мне ничего? Вот это будет мне. Мама, дай мне это зеркало.

Ей всегда все отдавали. Но на этот раз мама напомнила Лене, что в свое время она получила приданое, еще при папе, и гораздо больше и лучше было это приданое, чем мое.

Мама поставила два условия: во-первых, венчаться в церкви и, во-вторых, меня сопровождать поедет Лена. Это Лена настояла, ей очень хотелось поехать в Ростов, а мама была рада – все-таки приличнее как-то с сестрой.

2 Ровно через месяц, теперь уже без опоздания, “поросеночек” приехал за мной. Это было 20 ноября 1922 года. Мне было девятнадцать лет, почти двадцать.

И вот мы отправились в путь – “картина, корзина, картонка…”[24 - Строчки из известного стихотворения советского детского поэта Самуила Маршака: “Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, корзину, картину, картонку…”]Чемоданов у нас тогда не было, только маленький чемоданчик при мне. В нем я везла самое ценное – серебряные ложки, – не выпуская из рук. Были баулы, узлы, упакованное в солому и в рогожу, перевязанное зеркало, и т. д., и т. д.

Вокзал. Поезд. Посадка.

Посадка! Это был ужас что такое! Тогда люди ехали даже на крышах. А мы с такими вещами – и в классный вагон. Мы бы с Леной, конечно, не сели, если бы не “поросеночек” и еще один военный – артиллерист, который сразу вызвался нам помогать. В драке, в свалке они втолкнули вещи, затем втиснулась Лена, а я – последняя вскочила на ступеньки, когда поезд уже тронулся. (Я не лезла вперед, я держалась скромно, в душе сознавая свое право самого главного лица здесь, но из-за этого своего “достоинства”, которое хотела соблюсти, чуть не осталась.) Когда я уже прыгнула на ступеньки, слышу вопли и рыдания нашей майкопской соседки из толпы оставшихся: “Лена, Ага, вы едете, а я вот с детьми остаюсь!” Но я ничем не могла ей помочь.

Посадка была дикая, но в вагоне неожиданно оказалось спокойнее и просторнее, чем можно было ожидать. Конечно, мест не было, но хоть не стояли впритычку.

Я протолкалась вперед, смотрю – наши сопровождающие заняли места на нижних полках, вещами завалили все на полу – и под полками (прежде под сиденьями не было ящиков для вещей) и между полками. На третьи полки вещи поднять было нельзя – всюду люди. Завалили все нашими вещами. Артиллерист, он был одессит, предупреждает:

– Приглядывайте, а то могут “ножки приделать” коробкам вашим под полками. И мы все время проверяли – тут ли они? Тогда кражи были страшные.

Поехали. А на средних полках и наверху ехали какие-то интеллигентные люди, как оказалось, инженеры и один музыкант. Как только они разглядели Лену и услышали ее реплики, они тотчас спустились вниз, наши вещи подняли на свои полки, а сами примостились с нами внизу на наши лавки и на два узла, которые поднять не удалось. Эти мужчины и артиллерист сосредоточили свое внимание на Лене, как это всегда бывало. Только “поросеночек” оставался мой. И Лена заблистала в центре нашего общества.

Моя сестрица меня всегда забивала, я всегда была на заднем плане и к этому привыкла. Но тут она ко мне снизошла. “Ты ложись, Ага, – сказала она мне по-сестрински, – за наши спины и спи, я тебя укрою своим пальто”. Я легла, но спать не могла – мешали волнение и взрывы смеха, которые всю ночь потрясали наше купе.

Конечно, Лена рассказала, что мы едем в Ростов на свадьбу. Когда она сказала, что невеста не она, а я, они не поверили, решили, что Лена их разыгрывает.

На станциях опять люди лезли с мешками и ящиками, но и тех, кто втискивался, наши к себе в купе старались не пустить, а когда у них требовали снять с полок вещи, безапелляционно заявляли, что это их полки и что они сейчас там лягут. Надо сказать, наши интеллигенты весьма агрессивно отбивались – кто бы мог подумать! “Поросеночек” и артиллерист тоже не сплоховали. Еще помогало то, что купе было далеко от двери, почти последнее, и пока до нас доходили, люди успевали рассосаться. В общем, ехали мы по тем временам очень комфортабельно.

В Армавире была у нас пересадка. Мы вытряхнулись на перрон со всеми нашими баулами, узлами и пакетами. Сели на вещи, решили, что тут и будем ждать поезда. И вдруг на площади появляется роскошный выезд. Лошади белые, холеные. Соскакивает стройный военный (очень интересный, если бы не прыщи), спрашивает: “Кто тут Агнесса Аргиропуло?”

Оказывается, из Ростова позвонили, что едет невеста Зарницкого, чтобы местное отделение ЧК[25 - ЧК – ВЧК СНК РСФСР – Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров РСФСР, созданная в 1917.]приняло хорошо. Ведь Зарницкий был для них высоким начальством.

Военный, который нас встретил, сразу влюбился в Лену и все вился вокруг нее, называл “невестой Ивана Александровича”.

Лена возражала: “Да что вы? Разве я невеста? Вот невеста”. А он смеялся и тоже, как те, в поезде, не верил. Мол, не может быть, э, меня не проведешь!