Агнесса. Исповедь жены сталинского чекиста

Я жила у Агнессы и вносила свою долю. Я прожила у них три месяца.

Они жили тогда небогато, помню, когда Агнессе удалось купить где-то черный крепдешин, это был настоящий праздник, она в восторге писала подругам в Майкоп об этом крепдешине и о том, что она из него сошьет.

Иван Александрович работал в милиции писарем, но он вообще хотел уйти со всякой военной работы и поступил на курсы бухгалтеров. Занятия были вечерние. Агнесса тоже туда поступила, но Иван Александрович кончил, а она – нет, терпения не хватило. Она иногда где-то работала, потом уходила. Работать ей казалось скучно.

Иван Александрович был очень пунктуален, очень собран, аккуратен. Помню, как я удивилась, когда однажды увидела его записную книжечку, а там было: “Верочке – 5 коп. на трамвай, Марии Ивановне – 10 коп. на свечку…” и т. д.

Я удивилась, что он досконально учитывает такие мелочи, записывает. Может, он был скуп? Не думаю. Просто, наверное, бюджет у них был так напряжен, что ему с трудом удавалось сводить концы с концами, балансируя на этих копейках.

Он был высокого роста и еще довольно строен, но начал полнеть.

Вечерами, когда не было занятий на курсах, мы ходили гулять по улицам. Иван Александрович в центре, мы с Агнессой по бокам – он вел нас под руки. Он был в милицейской форме, и никто не смел к нам приставать.

Мы шли по вечерним улицам Ростова. Из подворотен нет-нет да и показывались проститутки, высматривали клиентов. Агнесса все время оглядывалась на них – уж очень ей было интересно.

С Иваном Александровичем, мне казалось, живут они душа в душу. Агнесса, бывало, все вокруг него ласково воркует: “Муша, Муша!” – так она его называла с нежностью.

И вдруг она с заговорщическим видом сказала мне:

– У меня есть к тебе секретная просьба. Отнеси, пожалуйста, письмо в гостиницу и там отдай его в пятнадцатый номер Ми-ро-но-ву. Запомнила? Но никому ни слова, хорошо?

Я, конечно, обещала молчать, но мне это было так странно, так неловко, так непонятно, я идти никак не хотела, страшно стеснялась. Но Агнесса меня уговорила. Адресата, к моему счастью, не оказалось (а то бы я сгорела от неловкости), и я отдала письмо швейцару, чтобы тот передал.

Лена уже тогда жила в Ростове, но как бы в пригороде, в деревне, за пустырем – Нахичевань. И вот раз Агнесса сказала, что пойдет ночевать к Лене, и ушла… И вдруг вернулась в два часа ночи. А я уже после этого письма в гостиницу начала все понимать и очень волновалась. Сейчас, думаю, все проснутся и догадаются, что она была не у Лены. Но ничего. Утром она сказала, что задержалась у подруги и побоялась идти к Лене через пустырь, поэтому и возвратилась домой. Все поверили без малейших сомнений, только мне она лукаво подмигнула, и я поняла, что мои тревожные догадки верны.

Как же я волновалась, что вот-вот что-то откроется, и будет скандал, и будет так стыдно, так стыдно! Но ничего не открылось.

9 Иван Александрович работал в милиции, а затем ему сказали: у вас высшее образование, вы человек знающий, толковый. Лучше вам пойти в промышленность, у нас не хватает грамотных людей.

И послали его на обувную фабрику заместителем директора. Но фактически директором был он, всеми делами вершил, потому что в директорах там был малограмотный выдвиженец, который ничего не понимал, ничего не делал, только шумел и ругался матом.

Вскоре Иван Александрович стал приходить очень мрачным. Наш ге-ни-аль-ней-ший [с презрением и ненавистью – это Агнесса о Сталине] тогда начинал кампанию против вредителей и саботажников[32 - Вероятно, это 1928 год, после так называемого Шахтинского дела, процесса над “вредителями” в угольной промышленности. После процесса повсюду началась широкая кампания по борьбе с “вредителями” в промышленности.]. Обнаружили “вредительство” и на обувной фабрике. Нашли какие-то сопревшие кожи и тут же состряпали дело. Якобы кожи опрыскали каким-то раствором, способствующим гниению, и дали им залежаться, а лаборатория делала фальшивые анализы – признавала годным то, что не годилось.

Обвинили во всем Ивана Александровича и с ним еще нескольких человек. Лет через пять они ни минуты не пробыли бы на свободе с таким обвинением, но тогда еще были другие времена, и их до суда не арестовали.

Главным “вредителем” сделали Ивана Александровича. Ну, конечно же, беспартийный, попович, с отцом связь поддерживает – как же не вредитель!

Назначили суд. Иван Александрович на работу не ходил, сказал нам с мамой: “Десять дней меня не трогайте”. Десять дней оставалось до суда.

Он сел за стол, обложился бумагами, справками, отчетами и все десять дней готовился защищать себя и других на суде. Ему разрешили защищаться самому. Он был очень аккуратен, собран – Иван Александрович. Все бумажки подобрал, разложил, распределил, рассортировал.

И вот суд. На скамье подсудимых Иван Александрович и его сослуживцы. Иван Александрович подтянутый, чисто побритый, в полувоенном, держится прямо. Один вид его сразу производил впечатление.

Допрос. Судья спрашивает имя, фамилию, кто отец… Иван Александрович прямо, громко:

– Поп!

Заметьте, не “священник”, а “поп” – четко, мне показалось, с вызовом, а может, наоборот, на их языке – не прятаться за форму, не смягчать.

Сперва обвинение. Всякого бреда накуролесено.

А “свидетели” подтверждают.

Иван Александрович просит слово. Дали.

– Разрешите зачитать справку?

Читает официальную бумагу. Он, Зарницкий Иван Александрович, зачислен на фабрику в мае 1927 (или 1928?) года. А кожи-то прогнили раньше!

Крыть нечем. Сразу весь бред этот, что обвинитель и свидетели несли, бит. От него и перышка не осталось. Впечатление в зале! Судья:

– Подшить к делу!

Потом начали про лабораторию, какие там липовые анализы делали, безграмотные; все это, конечно, клонят к саботажу и вредительству. Но Иван Александрович опять:

– Разрешите зачитать?

В зале сразу все стихло – уже ждут с напряжением, как он сейчас “отбреет”. И верно. Зачитывает Иван Александрович свой приказ – четко, кратко. Приказ зам. директора, в котором камня на камне не оставляет от работы лаборатории: анализы такие-то и такие-то сделаны неквалифицированно, то есть понимай – халтура, безграмотно, попросту липа. И в результате такие-то и такие-то недочеты. В конце его, Ивана Александровича, заключение: переменить весь стиль работы, анализы делать строго, объективно (то есть не давать то, что в лагере у нас называлось “туфта”).

Судья:

– Подшить к делу!

И пошло. Обвинение – ушат лживой грязи. Иван Александрович – официальный документ, точный, четкий. И вся эта грязь, сразу всем видно, – сплошная ересь. Впечатление – как в театре или на ринге. В зале уже с нетерпением ждут, как будет Иван Александрович парировать, ждут, затаив дыхание, знаете, как выхода сильного актера или борца, ждут эффекта. А Иван Александрович – ну я просто любовалась! – само воплощение разума.

Так бил их Иван Александрович три дня, пока длился суд. Голос спокойный, официальный, не громкий, но, как скажет, – сама истина. В зале тишина.

Остальные подсудимые в первый день пришли небритые, опустившиеся, хвосты повесили, еле чего-то бормотали. Но по мере того, как Иван Александрович разрушал одно обвинение за другим, они головы подняли, приободрились, и уже на следующий день все были побритые, хорошо одетые, головы держат прямо.

И всем уж ясно, что сопрели кожи и прочее по вине директора, его разгильдяйства, халатности, невежества. Но его и не подумали обвинить – выдвиженец[33 - Выдвиженец – так называли людей без образования, выдвинувшихся на руководящие посты.]! Пролетариат! Разве он может быть вредителем? И подозрение на него не пало. А что невежество, так ведь это понятно, оправданно – пролетарского происхождения, “академиев”-институтов не кончал – где же ему было знаний-то набраться?

Но симпатии уже с первого дня были на стороне подсудимых, и когда суд их оправдал, в зале загремели аплодисменты.

Судья улыбнулся Ивану Александровичу, а затем и мне. Он меня с первого дня заметил, проследил взглядом, как Зарницкий переглянулся со мной после первой же победы.

Я преклонялась перед силой разума Ивана Александровича.

Но когда я с восторгом рассказала Мироше о суде, он вдруг нахмурился, словно его стегнули.

– И я мог бы так! – сказал он самолюбиво. Но сейчас я вам расскажу о Мироше.

Мироша

1 Мирошей Сережу звали в семье, друзья, близкие. Настоящее имя его было Мирон Иосифович Король. Но он взял псевдоним (тогда многие так делали) и стал Сергеем Наумовичем Мироновым[34 - Миронов Сергей Наумович (Король Мирон Иосифович) 1984–1940 – крупный чекист, с декабря 1936 начальник Управления НКВД Западно-Сибирского края, с августа 1939 полномочный представитель СССР в Монголии. Расстрелян 22 февраля 1940.].

Впервые я увидела Мирошу на митинге в Ростове. Было это, вероятно, в 1923 или 1924 году. Иван Александрович еще служил начальником штаба погранвойск Северного Кавказа.

Митинг проводили по поводу годовщины Красной Армии. Ораторы были малокультурные, неинтересные – наши ростовские, партейные.