Увези с собой февраль

Увези с собой февраль
Мира Оз

В 16 лет мы испытываем свою любовь на созданных нами кумирах. Они идеальны, несравненны. Век их не долог, потому как для того и посланы они нам, чтобы мы научились любить. Это история о девушке, которая нашла своего кумира в лице подруги. Дружба, граничащая с любовью. А может, это и есть самая что ни на есть любовь?

Мира Оз

Увези с собой февраль

Глава I

Второй час дня, середина февраля. Сегодня мы возвращаемся с учёбы раньше обычного. В городе пасмурно: серое влажное небо темнеет над крышами домов, в воздухе разливается запах приближающейся весны. Зима начала сдаваться. Мы идём по главной улице города, я держу левой рукой руку Лизы, а второй вожу по влажному февральскому воздуху, как дирижёр, помогая себе удержать равновесие. Ноги, не слушаясь, еле как проносят меня через кучи влажного грязного снега, пальто морщится складками, того и гляди порвётся. Слева от Лизы ещё две девчонки – Света и Маша. Мы все учимся в одном колледже на первом курсе, всем нам по шестнадцать. В таком возрасте ребячество особенно ярко проявляется в людях, будто они пытаются всеми силами вцепиться в уходящее детство и стать на последний год самым беззаботным в мире ребёнком, потому что потом – нельзя. Мы проходим по снежной грязи, крепко держась за руки, и смеёмся звонкими девичьими голосами. Детство ещё живёт в наших душах, в наших словах, хотя внешне мы уже женщины: тонкие наши талии хорошо видны через грубые ткани верхней одежды.

– Может ко мне на чай зайдём? – притормаживая рукой выстроенную цепочку, обращается к нам Маша.

Она была самой красивой из нас. Даже сейчас, с растрёпанными волосами и с раскрасневшимся лицом, она красива. За Машей бегал чуть ли не весь курс мальчишек. Она привлекала их не только своим миловидным кукольным лицом и стройной выточенной фигурой, но и голосом: мягкий низкий тембр, в котором чувствовалось спокойствие и уверенность. Она отличалась от нас многим. Хотя бы тем, что никогда не носила шапок, даже береты обходила стороной, считая, что эти вещи отнимают женственность. Инстаграм её был такой же популярный, как и она сама. Три тысячи подписчиков, бесконечные комплименты. Многие девушки ей завидовали, но тайно, не показывая этого ни Маше. Ведь завидовать Маше означало бы признать её превосходство, а этого бы они не потерпели.

Я не могу сказать, какой была Маша – хорошей или плохой. Иногда она могла язвительно что-то ответить, а иногда подарить искренний комплимент. В учёбе она была так же легка, как и в общении. Оценки не особо её волновали: она без особых усилий зарабатывала как тройки, так и пятёрки. Маша хотела отучиться и переехать жить в Питер, потому что считала, что к её утончённому вкусу из всех городов России к лицу только он. Мы все мечтали куда-то уехать, но никто и не думал планировать переезд дальше центра нашего района – Нижнего Новгорода, о таком позволительно было мечтать только Маше.

Из нас четверых лишь для Маши Заволжье не был родным городом, она приехала из небольшого поселения. Родители её нашли по объявлению комнату за три тысячи, которую снимала старушка, и отправили с небольшой суммой денег в наш город поступать в колледж. Маша была из большой семьи, помимо неё были ещё два младших брата восьми и шести лет и маленькая годовалая сестра. Маша умудрялась на три тысячи, которые отправляли ей родители ежемесячно, покупать себе красивую одежду и каждый день на большой перемене ходить в столовую нашего колледжа. Одежда её была элегантна. Как минимум, раз в месяц она покупала себе новое платье и новый свитер. Штанов она никогда не носила кроме, конечно же, уроков физкультуры. Но даже для физкультуры она приобрела брюки полуклассического кроя. Она одевалась со вкусом, вещи на ней сидели как влитые. Я, Лиза и Света выглядели на фоне Маши простушками.       Характер её был живой, напористый. Маша была заводилой в нашей компании: куда идти и зачем решала именно она, а мы всегда с ней соглашались. В этот раз мы тоже не отказались от её предложения зайти на чай. К тому же, мы много раз бывали друг у друга дома, а у Маши – ни разу.

Мы сошли с главной дороги. Маша провела нас через заснеженный старый двор, состоящий из двух пятиэтажных сталинок, которые представляли собой две больших буквы «П», стоящих напротив друг друга и опоясанные двумя узкими переулками. Дома бледно-жёлтые с облупленными стенами, вымазанными по низу яркой коричневатой краской, в которых большинство наличников – деревянные, только около пяти или шести – пластиковые. Посередине двора стояла большая зелёная качель, которую использовали, судя по всему, для чистки ковров, так как сейчас на ней висел старый советский ковёр. Рядом гуляла молодая пара с собакой и женщина лет тридцати пяти с коляской, из которой доносился плач ребёнка. Женщина укачивала дитя, нервно подёргивая головой.

Маша подвела нас к подъезду, закрытому на взбухшую от сырости деревянную дверь. Мы зашли внутрь и устало стали подниматься на четвёртый этаж. Стены подъезда были покрыты светлой синей краской, под которой проступала старая – более тёмная. Этажи высокие, на лестничных площадках большие окна. Маша подошла к обшитой тёмно-коричневой искусственной кожей двери и сделал три коротких стука своей маленькой ручкой:

– Это наш с тёть Лидой код, – поворачивая свою хорошенькую голову, объяснила она нам.

Прошло секунд десять, дверь открылась, и на пороге показалась невысокая сухая старушка лет восьмидесяти в зелёном шерстяном платье. Внешность её выдавала особу интеллигентную: аккуратно убранные на макушке седые волосы в пучок, в которых кое-где проглядывали чёрные угольные волоски – остатки прежней молодости, золотые серьги с голубыми камнями овальной формы дёргались на вытянутых мочках. Желтоватое лицо женщины было покрыто сухими мелкими морщинками, особенно их было много в уголках губ. Видимо, женщина она добрая и за жизнь свою много улыбалась. Такие морщинки, как у неё, я всегда наблюдала у хороших людей.

Женщина обвела нас взглядом, потом посмотрела на Лизу и улыбнувшись, ласковым дрожащим голосом, который свойственен людям пожилого возраста, восторженно проговорила:

– Здравствуй, Машенька! Ты сегодня с подружками. Как хорошо! Я поставлю чайник.

Она развернулась и медленными шагами, с трудом отрывая ноги от пола, направилась на кухню.

– Вешайте сюда, – слегка торопливо проговорила Маша, указав на три небольших крючка на стене.

Мы повесили верхнюю одежду и прошли по полуосвещённому коридору, который вёл в комнату. Я почувствовала лёгкий запах корвалола, и чем ближе мы подбирались к комнате, тем запах этот становился отчётливее. Комната представляла собой вытянутый прямоугольника. Вдоль почти всей стены располагался большой шкаф-стенка, состоящий из множества маленьких, объединённых между собой шкафов. Такие стоят в большинстве домов стариков. У каждого шкафа на верхних дверцах стеклянные вставки. Я привыкла, что обычно в таких стенках красуются старые советские посудные сервизы, которые в давние времена являлись признаком зажиточной семьи. Но в этой квартире вместо ярких чайных сервизов стояли книги, много книг – от советской энциклопедии, до стихов Бродского. Это была настоящая огромная домашняя библиотека. В середине комнаты стоял тоже большой круглый стол, накрытый белой скатертью, поверх которой была постелена цветастая клеёнка. Маша усадила нас за этот стол, а сама ушла на кухню и в скором времени вернулась вместе с хозяйкой квартиры, неся на подносе пузатый заварочный чайник и маленькие фарфоровые кружки с розовыми цветами по бокам. Старушка поставила на середину стола миску с баранками и конфетами «Ласточка».

Каждой налили по чашке чая, и мы приступили к чаепитию.

– Как хорошо, девочки, что вы пришли в гости, – улыбаясь белой вставленной челюстью проговорила старушка, – я уже боялась, что у Маши совсем нет подруг. Ведь она не местная, по дому, наверное, очень скучает и по друзьям, которые остались там.       Маша, закусывая каждый свой медленный глоток конфетой, проговорила глухим тоном:

– Бросьте, Лидия Фёдоровна, по дому я совсем не скучаю. Там нет ничего хорошего: семья, в которой нет спокойствия, дом, в котором нет даже отдельной комнаты, и маленькое село, в котором нет нормальных мест для отдыха. Что касается друзей, – я не умею дружить. Ну какая из меня подруга? Для меня есть только товарищи, а друзей у меня никогда не было и не будет. Друзья – это слово слишком серьёзное, чтобы нарекать им людей.

Мы с девочками переглянулись в недоумении, не зная, стоит ли что-то ответить на это или лучше промолчать.

– Машуля, зачем ты так? Девочкам это очень неприятно слышать. Они, наверняка, считают тебя своей подругой, – нравоучительным тоном проговорила старушка. Её серьги болтались в такт частым кивкам головы, а лицо приняло укоризненный вид. Она злилась на Машу, но даже эта злость не меняла её доброго выражения лица.

– Если это так, то я этому очень рада. Я люблю девчонок, мы с ними не разлей вода в колледже. Они мне помогли адаптироваться к этому несчастному городку, который тоже, конечно, ужасен, но не настолько, как моё село.

Сказав это, Маша с недовольным лицом отпила из крошечной чашки чай. Мы переглянулись с Лизой и Светой ещё раз.

Было видно, что девочки не в восторге сейчас от Машиных слов. Я же не была на неё зла. По факту, Маша была права. Какие мы подруги? Рассказывали ли мы когда-нибудь друг другу то, о чём принято молчать? Говорили о своих страхах, неудачах, просили совета? Нет. Маша была прямой, только она могла сказать о наших взаимоотношениях правду. За это я её и любила. Я любила и девочек, но они мне казались скучными. Света и Лиза были ближе друг к другу. Возможно, между собой они иногда и секретничали, а я тянулась к Маше, ненавязчиво мелкими шагами, но она шла неохотно мне навстречу. Мне нравилось её чувство свободы, нравилось, что она никогда не плакала из-за мальчиков, наоборот – мальчики страдали по ней. Маша всегда с особой лёгкостью относилась к любым проблемам. Я чувствовала, что она сильная, что в ней есть тот стержень, которого нет у нас. Это чувствовали все, даже преподаватели. Они относились к её словам серьёзнее, чем к словам любых других студентов, и говорили с ней мягче.

Все хотели дружить с Машей. И я была очень горда, что мы сидели с ней за одной партой. Мы не обсуждали ничего личного, как я уже говорила, но одно её присутствие рядом радовало меня. И сейчас, сидя в этой старой квартире напротив неё, и попивая из чашки чай, я снова думала, что она лучше всех. Я всегда хотела быть как она, но понимала, что у меня для этого нет никаких данных: ни внешних, ни внутренних. Не имея возможности самой быть такой, я наслаждалась человеком, который может себе позволить это.

Мы просидели около часа за пустыми разговорами об учёбе, городе и новостях мира. Лидия Фёдоровна говорила увлекательно, речь её была красива, легка. Очевидно, прочитанные ею книги воспитали в ней вкус к красивой речи. Она рассказала нам о своей студенческой молодости. Лилия Фёдоровна училась в местном институте, который давно закрыли, после лет десять работала в школе, а остальные тридцать – библиотекарем в родном институте до самого его закрытия.

– Жалко, конечно, – с досадой говорила она, – что институт закрыли, последнее высшее заведение в городе. Муж мой двадцать с лишним лет этому институту отдал да и меня туда устроил. Хороший у меня был муж, Никита Тимофеевич: умный какой и вежливый. Боже, как мне завидовали другие женщины! Я и сама себе завидовала, что отхватила себе такого галантного мужчину. Жили мы с ним вместе счастливо, душа в душу. Умер три года назад, старше меня на семь лет был. Думала, что не переживу эту потеряю. И детей то у нас с ним не было. В самом деле я осталась одна, поэтому Машенька мне как дочь. Очень я её люблю, радуюсь, как ребёнок, что у неё есть такие хорошие друзья, хоть она вас и называет просто товарищами. Вы на неё не злитесь, она глупости иногда говорит, не подумав.

Старушка говорила ласковым спокойным голосом, но глаза выдавали её боль. Она была одинока и, увы, Маша не была тем человеком, который способен к поддержке и сопереживанию. Маша всегда сама по себе. Холодность своей соседки Лидия Фёдоровна принимала спокойно. Мне казалось, что она знает Машу лучше, чем мы все вместе взятые. Старушка обладала проницательностью, которой её одарил возраст.

Лидия Фёдоровна вытирала накопившиеся слёзы тыльной стороной сухой морщинистой руки и запивала лёгкое дрожание в голосе чаем. Я видела, как девочки залились краской и грустно опустили головы, в то время как Маша ни разу не взглянула на свою домовладелицу и, кажется, даже не пыталась вникнуть в её слова. Она смотрела в окно, и мысли её были где-то далеко. Я, как и Лиза со Светой, чувствовала себя напряжённо, но, всё же, не владея искусством поддержки, довольно скоро предприняла скудную попытку.

– Лидия Фёдоровна, это так печально, что Ваш муж умер. Мне Вас очень жаль. Мне кажется, вы и правда с ним были прекрасной парой.

– Спасибо, доченька, спасибо!

Она положила свою тонкую руку на моё плечо и приобняла.

– А скажите, – продолжила я, желая перевести тему разговора, – откуда у вас такая большая библиотека?

Услышав этот вопрос, старушка мгновенно повеселела. Кажется, она только и ждала случая, когда об этом спросят:

– О, это от мужа! – проворно проговорила она. – Уж как он много читал! В день по большой книге. Придёт с работы, поужинает, поговорит со мной обо всём на свете, подбодрит, если необходимо, и уходит в свой мир на пять часов. Сидел он всегда вот там, в углу, – она указала пальцем на правый угол комнаты, в котором впритык к окну стояло небольшое деревянное кресло, укрытое светло-зелёным пледом. – Сядет, укроет ноги вот так пледом (постоянно у него ноги мёрзли) и читает. В такие моменты нельзя его было отвлекать. Уж очень раздражался. Сам по характеру он был мягким, миролюбивым. Но в такие моменты ой как сильно злился. Поначалу я обижалась на него из-за этого, а потом привыкла – перестала его отвлекать. По крайней мере, все выходные он проводил со мной. Часами гуляли по городу, особенно в парке любили гулять. А там каждый раз заходили в кафе «Мимоза». Очень я то кафе любила. Там подавали вкусный цветочный чай… Так вот, муж покупал книги. А потом, когда институт закрыли, мне разрешили взять несколько понравившихся с собой. Я захватила пару десятков. Сейчас развлекаю себя чтением. Начинаю понимать мужа. Увлекательное это занятие.

Тут Маша неожиданно вступила в разговор:

– Я недавно книгу «Последняя леди» прочитала. Интересная.

– Да, Машенька, хорошая книга. Я её как раз из институтской библиотеки взяла. Понравилась обложкой.

Тут Света и Лиза встали из-за стола. Лиза обратилась к Лидии Фёдоровне:

– Спасибо Вам большое за гостеприимство, за чай. Мы уже пойдём домой, нужно к завтрашнему семинару подготовиться.

– Да, да, конечно, девочки, – проговорила старушка.

Лидия Фёдоровна с Машей проводили нас до двери. Мы сняли с вешалки свои куртки и пальто, оделись и, поблагодарив хозяев, вышли из квартиры, спустились быстрым шагом с четвёртого этажа и вышли из подъезда. Деревянная дверь была открыта.

На улице темнело. Во дворе было тихо. Три больших фонаря освещали детскую площадку и дорогу, ведущую на главную улицу.

Вечером в городе подтаявший снег снова замерзает и начинает пахнуть пресной грязной водой. Я, как и все молодые, всегда любила весну. Ожидание её было для меня приятнее самого наступления. Люди всю жизнь живут ожиданиями. Как подумаешь – в ожиданиях и проходит вся наша жизнь.

Глава II

На следующий день я проспала. Не позавтракав, быстро собралась и поехала на маршрутке в колледж. Семинар шёл уже около двадцати минут. Я зашла в аудиторию, извинилась перед Наталья Рудольфовной – высокой худой женщиной, и села за свою парту, рядом с Машей. Она поздоровалась со мной и продолжила записывать план доклада, который рассказывал, стоя у кафедры, Никита – один из двух мальчишек нашей группы. Он, как и его дргу, держались обособленно, поэтому казались нам странными. Мы не знали, чем они занимаются в свободное от учёбы время, но предполагали, что тоже учёбой. Оба шли на красный диплом. Даже с Машей они не общались, хотя мальчишки с других групп рьяно пытались завести с ней хотя бы минутный разговор.

Наталья Рудольфовна стояла сбоку от кафедры, сложив свои длинные худощавые руки на груди, и внимательно слушала доклад Никиты, изредка кивая головой. Никто не любил её. Она была одной из тех преподавателей, живущих работой. Семьи у Натальи Рудольфовны не было, поэтому всё свободное время она проводила за написанием статей и проектов, которые, по правде говоря, не были нужны ни нам, ни колледжу. Но каждое занятие она зачитывала нам свои творения. Кажется, в такие моменты Наталья Рудольфовна чувствовала себя чуточку счастливее, и на её бледном вытянутом лице вечно сжатые губы слегка разжимались. Однако, до улыбки всё же дело не доходило. Она была строгой и излишне требовательной, ждала, что мы будем отдавать столько же сил учёбе, сколько она отдаёт этому колледжу. Мне её было жаль. Эта женщина точно заслуживала большего, чем обычный среднестатистический педагогический колледж в маленьком провинциальном городке. Я не знаю, что заставляло её оставаться здесь. Думаю, Наталья Рудольфовна была из того рода людей, которые боятся перемен. Возможно, из-за этого страха она однажды не вышла замуж и не родила детей.