Очерки из жизни советского офицера

Компота кружку

Да мягкую подушку

Аминь!

Сельцы

В Рязани мы сдали 4 экзамена и с нетерпением ждали, когда вывесят списки. О счастье! В списках поступивших я увидел свою фамилию. Свершилось то, о чем я мечтал с детства. Я стану офицером. Я, счастливый, в то время еще не представлял, с какими трудностями мне предстоит столкнуться, прежде чем я достигну своей цели. Но «курок» уже был взведен.

В училище мы нашлись с Володей Волокитиным, который поступил сюда годом ранее, и он сразу же взял надо мной, как над своим земляком, шефство. Во время учебы в школе мы не общались, но здесь быстро сделались друзьями и в дальнейшем, пронесли эту дружбу через всю нашу жизнь. Он помогал мне советом, предупреждал о различных «подводных камнях», которые в горячке молодости я мог не заметить, и, порой, выручал в сложных ситуациях. Так, при его поддержке, начались мои военные будни. Нас одели в форму и где то через неделю мы отправились в полевой лагерь, где нам предстояло пройти курс молодого бойца (КМБ)9. Путь туда был не прост. Сначала мы ехали, где то, час на поезде, а потом пешком шли порядка 10 километров до реки Оки. Через реку нас переправили на пароме и, наконец, мы оказались в летнем лагере. Он представлял из себя огороженную колючей проволокой территорию, в центре которой располагалась столовая из красного кирпича с высокой трубой, на вершине которой (на красном фоне) чьей то заботливой рукой, белой краской, было написано непонятное нам слово «КЕС-Э». Содержание этого секретного слова мы раскрыли потом. А пока был лагерь. Нам рассказали, что в годы войны здесь формировалась польская дивизия имени Тадеуша Костюшко, о чем говорил и памятник, стоявший невдалеке. Ровными рядами простирались брезентовые палатки на десятерых, немного в отдалении – давно не крашенные деревянные бараки учебных корпусов, где нам предстояло учиться. Немного поодаль находился спортивный городок, со всеми необходимыми причиндалами: полосой препятствий, турником, брусьями. Ну и, конечно, плац. Армия просто не может существовать без плаца. Где вы еще сможете научиться ходить, если не там? Ха-ха! Да я умею ходить! – Нет, дружок, ты ходишь не правильно, нужно поднимать ногу так, чтобы от пятки до земли было не менее 20 см. Как-то так. В прохождении курса молодого бойца был глубокий смысл, я потом его понял. Казалось, все в нем было придумано для того, чтобы посильнее поиздеваться над нами. Утро начиналось с кросса. Земли под ногами не было, везде песок, ноги буксуют и вязнут. Хочется блевать. Бесконечные спортивные занятия и плац, снова плац, опять плац! Ноги стерты мозолями в кровь. На щеке от грязи созрел фурункул. Некоторые ребята стали задумываться, а туда ли они попали? Был у меня ситуационный друг, Гена Рябцев (там дружить то, особо, было некогда). Так, иногда, мы оказывались с ним рядом во времена коротких передышек. Он совсем сник. Бурная радость от поступления сменилась у него жесточайшей депрессией. Он собирался писать заявление об отчислении. Я его отговаривал и предлагал еще потерпеть. Глядя на страдания новоиспеченных курсантов, командиры нас «по-отечески» жалели и говорили: «Если трудно, не надо себя насиловать. Еще не поздно написать рапорт об отчислении, и поступить в какой-нибудь институт. Там не будет кроссов, полосы препятствий, а будет пиво, девочки и все такое…». И некоторые такое решение принимали. Теперь я понимаю смысл курса молодого бойца: надо было избавиться от хлюпиков и слабаков. К концу этого курса в лагере остались только парни, которые имели шанс стать мужчинами, и защитниками. Помню, в то время меня занимал вопрос, в какое подразделение, после этого курса, мне предстоит попасть. В каждой первой роте батальона формировался десантный взвод. Они, кроме всего прочего, что делали все мы, еще прыгали с парашютом. Я с детства боялся высоты (может, когда упал в деревне с бревна на дворе) и мучительно пытался представить, как я буду прыгать с самолета. Врожденная осторожность победила, хотя временами я снова и снова возвращался к этой мысли. Наконец, стали формировать роты. В нашем (втором) батальоне было сформировано три роты (4-5-6), где то в среднем по 100 человек каждая. В 4-ю роту попали те, кто будет учиться на радистов, а в 5-ю и 6-ю – все остальные. До распределения по ротам проводили профессиональный отбор. Он был прост: заставляли воспроизводить различные звуки, последовательность хлопков в ладоши, например. Я похлопал правильно, ведь у меня к этому были все предпосылки (имел хороший слух, учился в музыкальной школе). Таким образом, я оказался в 4-й роте (радистов), что являлась первой ротой батальона. Всего в роте было 4 взвода по 29 человек каждый. Первым взводом был десантный взвод, о котором раньше я так бредил. Я попал во второй взвод. За каждые два взвода отвечал офицер, командир взвода. У 1-2 взвода (т.е. у меня) это был старший лейтенант Купцов, которого вскоре сменил незабываемый Виктор Рафаилович Хусаинов, а 3-4 взводами командовал ст. л-т Павлушкин. В течение всего курса обучения в училище (а это 4 года) командиры взводов менялись, но мне запомнились именно эти. В каждом взводе у офицера был заместитель в звании сержант, который в его отсутствие командовал нами («замок»). Обычно сержантами делали тех, кто пришел в училище из армии (т.е. уже служил). В нашем взводе это был Володя Бескулов, низенький, тщедушный, обидчивый и злопамятный человек, который придирался к каждому пустяку. Во взводе было 3 отделения, которыми командовали в разное время Володя Жеков, Коля Ельчанинов, Саша Терещенко, Коля Зубков, Валентин Половнев, Сергей Тепляков и Коля Анохин. Я попал в отделение к Н.Анохину. Николай был адекватным командиром, все вопросы решал по справедливости и мы старались его не подводить. Бескулов же, использовал свою власть сверх всякой меры. Если к чему прицепится, то жди или наряда вне очереди, или останешься без увольнения. Мы загадывали, что когда получим погоны и станем равны, заставим его новым офицерским кителем вымыть туалет. Но когда это, наконец, случилось, на радостях, простили ему. После училища большинство ребят где-то, порой, пересекались друг с другом, и сейчас мы все в группе WhatsApp. Бескулова же никто нигде не встречал, и ничего о нем не слышал, нет его с нами и сейчас. А командиром нашей роты был назначен удивительный человек, майор Казаев Евгений Степанович (К.Е.С). О нем слагали легенды. Он любил разглагольствовать, курсируя перед строем взад-вперед, и, держа правую руку за лацканом кителя, выдавал длинные тирады речи, разделяя предложения глубокомысленным и протяжным звуком «Э-Э-Э». Теперь нам стало понятно, о чем нас предупреждала надпись на трубе в полевом лагере Сельцы (КЕС-Э). Это выпускники 4-й роты, которые стали офицерами и отправились в войска, оставили нам свое послание. И мы его получили. Ничего не написал о самом главном, и, как по жизни вышло, о самом талантливом человеке нашей роты. Это был старшина Саша Исайкин. Мужчина богатырского роста. Не мальчик, а именно мужчина. Он был старше нас, служил в развернутых по штату военного времени боевых частях (прибыл из Группы советских войск в Германии), и его авторитет в роте был непререкаем. Как старшина, он был всегда с ротой, и надобность в Евгении Степановиче возникала только тогда, когда требовалось подвести какие-то итоги, что он делал блестяще, указанным выше способом. Саша же Исайкин, единственный из роты, дослужился до генерала. К большому сожалению, его уже нет с нами. Теперь о моих бывших одноклассниках: Володя Бодулев попал в мой взвод, а вот В.Шокель в 6-ю роту.

Сельцы остались не только в нашей памяти, но и в песне, которую сочинил неизвестный автор. Когда то мы ее пели, проходя пыльными грунтовыми дорогами, от Оки и до железнодорожной станции, прежде чем сесть в поезд, и покинуть это чудесное место:

Мы выходим на рассвете,

из Селец нам дует ветер

поднимая нашу песню до небес.

Только пыль летит за нами,

с нами бог, и с нами знамя,

и тяжёлый АКМС наперевес

Командир у нас бедовый,

несмотря на то, что новый,

только нам на это наплевать.

Нам же лучше – может легче

выпить что-нибудь покрепче.

Чёрт один, от какой заразы

нам помирать.

Ну а если кто и помер,

на него сыграем в покер,

и вообще, мы не жалеем ни о чём.

Есть у каждого в резерве

деньги, слава и консервы,

и могила занесённая песком.

Куплет, про могилу, занесенную песком, я порой вспоминал, продвигаясь по барханам Кара-Кумов (когда служил в Туркмении). Но повесть об этом, мной еще не написана.

Пожар

Год 1972 выдался сложным. Летом была засуха и осенью страну охватили пожары, дым от которых серым покрывалом висел в небе. Если собирался дождь, то смрад опускался ниже, и тогда становилось трудно дышать. Газеты писали, что такое происходило по всей стране. Смог, не пропускающий солнечные лучи, висел везде, даже над столицей. Нам, проходившим в Сельцах курс молодого бойца, особо было некогда интересоваться природными катаклизмами, но они пришли и к нам.

Где то в первой половине сентября над лагерем потемнело, и с неба стали падать серые хлопья пепла. В следующий день, или, может, в этот же день, над головами долго летал самолет-кукурузник. Потом, сбросил какой то вымпел. С этого момента наша жизнь изменилась: прекратились изнуряющие занятия, и стало происходить что-то непонятное. Мы терялись в догадках, но скоро все прояснилось. Первый курс военного училища направляли на борьбу с пожарами. По готовности, нас посадили в кузов автомобилей и мы поехали.

Первое место, где нам предстояло встретиться с огнем, была высоковольтная линия электропередач, проходившая через лес, где то в районе села Красное, Рязанской области. Мы стояли на просеке, перед этой линией, и нашей задачей было не пропустить к ней огонь, а так же к лесу, что стоял на другой стороне просеки. Бульдозеры перед нами подняли широкий пласт дерна, под которым открылась сухая земля. За нашими спинами стояли пожарные машины с брандспойтами, в готовности поливать. А мы? – А мы в руках держали веники, которыми должны были сбивать пламя. Огонь приближался, он шел и по верху и по низу. В какой-то момент пожарные подожгли траву и пустили встречный огонь. Шум горящего леса нарастал. Стало страшно. В какой-то момент захотелось все бросить, и убежать, куда глаза глядят. Но никто не убегал, и проявить трусость в глазах товарищей было еще страшней. Где то рядом стоял В. Бодулев. Мы договорились присмотреть друг за другом. Огонь открылся внезапно, в какие-то одну-две секунды. Стало нестерпимо жарко. Я, защищая лицо, упал в свежевырытую борозду, что оставил бульдозер. Я боялся, что вспыхнут волосы на голове, и, насколько мог, натянул на голову пилотку и зарылся лицом в землю. Нестерпимая жара продолжалась пару секунд. Затем резко отхлынуло. Я приподнялся, Вокруг потрескивали костерки горящих веток. Пожарные поливали. Мы стали работать вениками. Огонь не прошел! Позднее нам стало известно, что огонь все-таки пробрался через ЛЭП, он обошел нас стороной. Роту погрузили на машины и передислоцировали в другой район. В какой-то момент очаг пожара локализовали, и нашей задачей стало не выпустить огонь из этой ловушки. Этой работой мы занимались достаточно долго, почти месяц, патрулируя по двое или вчетвером определенные маршруты. Возникали, конечно, и происшествия, о которых хочется теперь вспомнить. Ходили обычно цепочкой, след-в-след. Идешь так ночью, а из-под сапог впереди идущего, вдруг появляются светящиеся желтые следы. Стоп! Назад! Здесь торф, обходим это место. Старались ходить по дорогам, если они были. Так было безопаснее, кроме того, по дорогам ездили машины, которые нас высаживали на дежурство и забирали. Но иногда хождение по дорогам могло закончиться трагически. Так однажды случилось и со мной. Дежурство подходило к концу, и мы (не помню, с кем я был) ждали машину. Ноги гудели от усталости, и мы присели на край глубокой дорожной колеи. Незаметно заснули. Заснуть было легко, так как хронический недостаток кислорода в воздухе способствовал этому. Я проснулся от громкого мата, относящегося, как я понял, к нашим персонам, и увидел недалеко от своей головы автомобильное колесо, а прямо надо мной ярким лучом разрезала темноту автомобильная фара. Какое счастье, что Бог был со мной! Возникали и курьезные случаи. Так, однажды ночью, мы бросились тушить возгорание, которое открылось на охраняемой стороне леса. Когда мы приблизились, оказалось, что это пень, а в нем светятся гнилушки. Теперь я знаю, что гнилушки светятся.