Очерки из жизни советского офицера

Несмотря ни на что, Вощажниково для меня, как для ребенка, было большим шагом в развитии и, по сути, определило мой дальнейший жизненный путь. Здесь я научился играть в шашки и шахматы, стал читать и читал очень много. Мне до замирания сердца нравились исторические романы. Моим первым романом был «Троянская война и ее герои». Я прочитал его, находясь в местной больнице, куда угодил с почками. В дальнейшем, я перечитывал это роман раз 5-7. Так же моими любимыми книгами были романы «Зори над Русью», «Иван третий – государь всея Руси», «Железный век». В подростковом возрасте, отдыхая на летних каникулах у бабушки, я перечитал все, что было в местной библиотеке про историю. Наши игры от пластилиновых танков и солдатиков так же перетекли в реальную плоскость. Мы мастерили мечи, делали щиты из полукруглых стенок фанерных бочек (такие находили у больницы), самострелы, и даже шлемы из толстого картона, на что уходили все коробки, что имелись в доме и у соседей. Полями наших баталий были двойные кусты, расположенные за кладбищем, а так же большой массив деревьев, расположенный за прудами. Он был огорожен, и там паслись свиньи, которые нам совершать ратные подвиги совсем не мешали. Еще, на дальнем краю малого пруда, что в 50 метрах за нашим огородом, в то время стояла старая мельница, тоже значимое место. Теперь ее нет. В наших играх, кроме трагического случая, произошедшего с Сережей Шишкиным, могла произойти еще одна трагедия, но там бог был на нашей стороне. Во время одного из рыцарских поединков, я выстрелил из самострела в Игоря Яблокова. В то время мы делали самострелы достаточно хорошо, по классике: лук, приклад, цевье с желобом для стрелы. Тетива натягивалась на выступ, на котором лежал кожаный язычок (благо от деда кожи осталось много). Натягиванием язычка производился спуск тетивы (выстрел). Стрелы были разные. Некоторые, над которыми мы успели хорошо поработать, имели на конце гвоздь. Вот такая стрела полетела в Игоря и, пробив картонный шлем, воткнулась ему в лоб. Не припомню каких то истерик по этому поводу – значит все обошлось.

И еще в деревне я попробовал кое что, от чего моя душа была на такой вершине блаженства, какую не испытывал от чего то еще. Никогда в последующей жизни я не пробовал ничего вкуснее этого. Это была сырокопченая колбаса! Ее, только что приготовленную, нес мимо нашего дома какой то мужик, и отчего то решил меня угостить. До этого момента я совсем не знал что такое колбаса. А тут свежая и сырокопченая, еще теплая!

Кроме рыцарских игр, шашек/шахмат, чтения книг и экскурсий по садам, был еще один интерес. Мы интересовались жизнью птиц. Спусковым крючком этого интереса послужили бабушкины гуси. На всех дворах в начале лета были маленькие гуси, где-то побольше, где-то поменьше. До приличного возраста они не доживали, но в начале лета ходили стайками по принадлежности к хозяйству, такие дружные маленькие гусята. И у каждой стайки была своя территория, за которую они отчаянно сражались. Мимо мальчишек, по определению, такое пройти не могло. Мы стояли, каждый за своих гусей, вынуждая их, порой против воли, вступать в схватки друг с другом. От гусей наш интерес стал расширяться и достиг галок, которые жили под крышей клуба. Весной у них в гнездах птенцы. Попасть на чердак клуба для завсегдатаев села не составляло проблемы: в туалете клуба была дыра в потолке. Многие птенцы из гнезд перекочевали к нам. В бане, что стояла за огородом, мы сделали свое гнездо из старого стула, перевернув сиденье вверх дном. Стул был допотопный, и нашпигован не ватой, а соломой. Короче, гнездо соответствовало самым изысканным требованиям. Мы помещали туда птенцов и заботливо кормили их, выкапывая из навозных куч на огороде червяков, жуков и все такое. Но после каждой ночи птенцы погибали. Мы приносили других птенцов, но они не проживали у нас больше суток. В конце концов, нам это надоело, и мы оставили птиц в покое. По прошествии лет, мне кажется, надо было дать птенцам питье.

Печка

Мое повествование было бы не полным, если бы я ничего не рассказал о русской печи, которая была у бабушки. Структуру печи я уже описал в предыдущей главе. Печь была очень большая и тяжелая, к ней примыкала еще лежанка. В какое то время дом из-за нее стал проседать, и отцу пришлось с помощью домкратов подводить под печь бетонные столбы. Теперь я расскажу об ощущениях, когда ты спишь и живешь на печи. Да, у меня не было кровати в бабушкином доме, и я спал на печи. Гладкие до блеска красные огнеупорные кирпичи не раздражали, на них лежал тоненький матрасик, который, как и печка был всегда теплым или горячим. Сверху я ничем не накрывался, так как было более чем тепло. Одной топки печи хватало на несколько дней. Каждое утро я просыпался, когда радио начинало играть гимн. За гимном следовали слова «В эфире пионерская зорька». Я думал, что Пионерская Зорька, это корова, потому что бабушкину корову тоже звали Зорька. Эта печка, среди прочего уберегла меня от серьезной болезни, которая могла настигнуть меня в один из зимних дней.

Большой пруд

За нашим огородом есть два пруда: маленький – прямо напротив, метров 50 диаметром, на дальнем берегу старая мельница, и большой, тоже за огородом, но чуть правее, метрах в 50 от нашего забора. Он имеет форму эллипса метров 300-400 в длину и 100-150 в ширину. Каждую весну большой пруд разливается, и вода заполняет пойму между прудами, так что она становится на какое-то время не проходимой. Но в данном случае, дело было зимой. Я гостил у бабушки в зимние каникулы, и делать особо было нечего. На льду большого пруда стояла и пыхтела грузовая полуторка, а за ней стайка мужиков, покуривая, травила свои байки. Они приехали за льдом для хранения молока со всеми причитающимися инструментами: бензопилами, баграми. Утром прошел легкий пушистый снежок, который покрывал лед тонким слоем. В понурые и короткие зимние дни любое выделяющееся событие привлекает пацанов, особенно таких активных, как я. Преодолев зимний огород, я ступил на лед пруда, чтобы поближе ознакомиться с деятельностью этого коллектива. Когда до машины оставалось метров 25, я провалился под лед. Оказывается, днем ранее, именно в этом месте они работали, и льда там, по сути, не было. Легкий снежок, который выпал утром, все замаскировал. Первое, что я почувствовал, оказавшись в холодной купели, что мне не хватает воздуха, и я не могу кричать. Те звуки, которые я издавал, были не слышны рабочим из-за работающей машины. Спас меня случай, ну или опять же божий промысел. С другой стороны пруда на лошади с бочкой за водой ехал колхозник. Он то и увидел меня и позвал рабочих. А дальше случилось необъяснимое. Мне тянули багор, чтобы я за него схватился, а я упорно не желал этого делать. В результате, рабочие, как-то изловчившись, вытащили меня за шиворот. Почему же я не воспользовался багром? Разгадка тут ведет в город Ростов. Этой же зимой, но чуть ранее, мы с мамой шли из центра города мимо гимназии (в то время СШ № 1). Тогда часть школьного сада от школы и до керосинки огораживал низенький, но массивный чугунный забор. В двухтысячные годы этот забор, как и все подобные заборы в городе, алкаши снесли в утиль. Так вот, какой то ребенок, видимо, дотронулся до забора языком в морозный день, и кончик языка остался на заборе. Мама мне показала на него и сказала, что если я буду до трогаться языком до забора, то у меня его отрежут. Очень быстро это непреложное правило я мысленно распространил и на другие свои части тела. Поэтому взяться за багор для меня было табу – отрежут руку! Сырой до нитки, но живой, я добрался до дома. Все остальные проблемы решила добрая русская печь Я даже не заболел.

Вот так прошло мое дошкольное и младшее школьное детство у бабушки в селе Вощажниково.

Я, как ребенок, временно прощаюсь с ним, и вернусь сюда уже юношей.

Ростов

К семи годам мы перебрались из Вощажниково на постоянное место жительства в Ростов. Сначала снимали квартиры. Не помню, сколько их было, запомнилась одна, в доме на ул. Декабристов, на углу с улицей Окружной (сейчас этого дома нет). Хозяин был карлик, горбатый и маленького роста, ходил все время скрюченный. Отец за глаза его сильно ругал. Вообще у папы была плохая привычка, он любил ругать за глаза, и это мне не нравилось. Где то через год-два мы перебрались в свою первую квартиру. Точнее это было общежитие музыкального пед. колледжа, где работал отец. Оно находилось на Советской площади, дом 8, на втором этаже. Вход был там, где теперь ресторан Славянский/Самовар. Это была одна комната, убранства ее я не помню. Только помню, что на все государственные праздники наше окно завешивали большим красным плакатом, и дома без включенной лампочки ничего не было видно. Здесь же, на втором этаже было и студенческое общежитие. С ним у меня связаны теплые воспоминания, но об этом позже. В общежитие мы прожили недолго и, наконец педагогам муз.пед. училища дали свои квартиры. Это было там же, только на первом этаже и вход под аркой здания, со двора. Комната была в типичной коммуналке: в общем коридоре стояли примусы4 и столики для приготовления пищи и по правой стороне коридора находились двери в комнаты жильцов. Нашими соседями был цвет ростовской музыкальной интеллигенции того времени: известный дирижёр Сергеев, его именем после смерти назовут ростовский симфонический оркестр. Он мне запомнился тем, что носил черные прямые усики а-ля Гитлер и часто «на скору руку» ходил за пивом в синих обвисших трико, от пива он и умер (отказала печень). Сергеев прожил в этой коммуналке, по неизвестной нам причине, дольше всех нас. Другими нашими соседями были Лихтеры. Глава семьи Владимир Семенович преподавал в музыкальной школе сольфеджио. У него, потом, учились мы с сестрой Наташей. Так же Струлисы, их папа тоже был музыкант, его выделяли нервно бегающие глаза, возможно вследствие такой то травмы. Его старшая дочь Марина дружила с моей младшей сестрой. И еще там жила Семья Румянцевых (Дмитрий и Ксения Михайловна). Он был директором музыкальной школы, где совмещал отец, а она – преподавала фортепиано и мы с сестрой Наташей так же у нее учились. Румянцевы имели родственников в селе Вощажниково. Это известный в районе врач Валуев и его жена с редким отчеством Кузьминична. Валуевы имели самый большой в селе дом, как раз напротив больницы, огромный сад и, среди прочего, увлекались пчеловодством. Мне приходилось вместе с их сыном Сергеем наблюдать процедуру выкачки меда. Еще Кузьминична классно готовила пироги с вареньем. С этой семьей многое связывало и нашу маму. Вощажниковская больница была первым местом ее работы, куда она приехала после окончания медучилища, вслед за старшей сестрой Еленой. В Вощажникове же она познакомилась с папой и в этой больнице родила меня.

Наша квартира в Ростове состояла из одной комнаты на два окна. Гуляя по улице (2-й проезд Толстовской набережной), я ее находил по одному из окон, которое находилось на месте бывшей заложенной кирпичом двери. Из кирпичной кладки выступали деревянные косяки, по которым можно было это определить. В последствие, в 2013 году, работая директором ресторана Славянский (теперь Самовар), я нашел то место, где была наша комната, там в этот период была уже кухня ресторана. Прямо через дорогу от наших окон располагался Рождественский Девичий монастырь. Он и сейчас там. Только в то время это был не совсем монастырь, в его административном здании располагался детский садик, куда мне иногда приходилось водить сестренку. Сам я в то время ходил в детсад на углу Пролетарской и Окружной. Часто туда меня водила бабушка Аня, которая нянчила меня.

В Ростове жил и брат отца Аркадий. Его квартира находилась на улице Ленинской, на самой верхушке имеющейся там церкви, можно сказать под самым куполом. Я был внутри один раз, когда отец, после скандала с мамой, забрал меня и спрятал у брата. У Аркадия была прописка в этом храме и, многими годами позже, когда храм уже отошел РПЦ, я пытался помочь Аркадию получить другую квартиру в Ростове. Но, неожиданно, натолкнулся на сопротивление самого Аркадия. В то время он проживал в селе, в комнате, отделенной тонкой перегородкой, которую я описал в первой части этой повести, и, видимо, его или все устраивало, или, ему было уже все равно. Преодолевая сопротивление папиного брата, все же удалось добиться выделения ему квартиры в старом доме по улице Окружной. Дом, по сути, был без удобств. Это было нарушением, и можно было судиться из-за этого. Но ответчиком в суде выступала районная администрация, где я в то время работал, и, по понятным причинам, я не мог судиться от лица Аркадия со своим работодателем, а он сам этого делать наотрез отказался и не подписал доверенность, чтобы это сделали другие люди. Вот такая получилась история. Так легко мы уступали государству свои квартиры. Но вернемся снова во времена детства.

Безумству юных поем мы песню…

Дом 8, под левой аркой которого был наш двор, не имел в своем составе мальчиков моего возраста и мне приходилось как то взаимодействовать с мальчишками другого двора, который был по соседству, под другой аркой дома. Рядом с этой аркой есть дверь. За ней жила семья моего главного врага Юры Борисова. С ним у меня была вялотекущая война, которая продолжалась все время, пока я жил в этом доме, да и после переезда на новую квартиру, что на улице Спартаковской. Юра, да еще его друг с Подозерки, по кличке Грека, доставляли мне постоянную головную боль в виде тумаков, сломанного велосипеда и т.п. Переехав на новую квартиру, я не отказался от борьбы и «нанимал» для набегов на Подозерку «кодлы» друзей, используя в качестве расчетной валюты те пятирублевки, которые нашел в ларце деда. Как говорится, безумству юных поем мы песню. В дополнение к этому так же скажу, что дедушкины крест и медаль у меня выпросил дядя Леня, бабушкин младший брат (что жил в Данилове). Теперь, видимо, ими владеют его потомки, которые к моему деду, по сути, не имеют никакого отношения. Не могу себе простить этого.

Христова заповедь – не укради!

Жизнь под аркой городского двора, конечно, была более разнообразная, чем конфликты с соседями. Мы активно осваивали территорию, что лежала вокруг. И первым местом притяжения было, конечно, студенческое общежитие, которое в то время находилось на втором этаже нашего здания. В центр нашего внимания попадали в первую очередь комнаты девочек. Не потому, что проснулось какое-то гендерное влечение, до этого еще было далеко. А по двум банальным причинам. Во-первых, если тебя поймают парни, но хороших тумаков не избежать. Во-вторых, в комнатах девочек много всего такого, чего нет у пацанов. Это духи, помада, лаки для ногтей, зеркальца. Словом много чего такого, что могло считаться солидной добычей. Попадали мы к ним в общагу через чердак. Спускались с чердака, когда они были на занятиях и воровали. Потом, уже у себя на дворе, рисовали помадой на стенах, духами поливали затылки. Словом, пожинали плоды удачного набега. От студенческой общаги мы сделали следующий шаг, ведущий, как теперь я понимаю, в пропасть. За нашим двором, в сторону озера, на валу, стояла церковь (Храм св. Николая Чудотворца). Это сейчас храм, а тогда в его здании было пекарное производство, и пекли вкусные пряники. На каком-то шаге этого пекарного процесса пряники, еще горячие и не покрытые глазурью, на противнях выставляли на широкие церковные подоконники, чтобы они остывали. Внизу, под окнами, на корточках сидели мы и ждали этого момента. Как только работники пекарни теряли бдительность, мы, помогая друг другу, подтягивались на окне, хватали пряников, сколько удается, и убегали. Так было не раз и не два. Так, потихоньку мы превращались в заправских воришек. Для меня кульминация этого процесса наступила, когда я, гуляя по Подозерке5 и увидел оставленный без присмотра портфель с инструментом. Его хозяин готовил лодку к спуску на воду и, видимо, за чем-то пошел в дом. Этот портфель я своровал и спрятал в одном из сараев, которых в изобилии было на нашем дворе. Иногда я доставал его и рассматривал инструменты, которые там лежали. Не знаю, в какой момент это произошло, но появилось чувство большой опасности из-за этого инструмента. Я стал бояться, что произойдет что-то страшное из-за него. Эта тяжесть была невыносима. Вернуть инструмент на место я не мог – после всего сделанного, я как огня боялся подходить к этому дому. И я решился инструмент утопить. Для этого очень подходил вонючий ручей, протекающий между валов в нашем районе. В средние века это была река Пига, которая огибала крепостные валы. Теперь же это был вонючий ручей, в котором мы ловили тритонов. Вот в нем я утопил инструмент и у меня отлегло. С воровством для меня было покончено раз и навсегда.

Друг

Пока я жил на Советской площади, был у меня друг солдат. К Советской площади примыкает большой торговый комплекс, который называется Гостиный двор. Он был построен, как торговый комплекс, но в советское время часть его, как раз примыкающая к площади, использовалась под воинские склады. Там постоянно дежурили солдаты-срочники, и с одним из которых я познакомился. Он оказался очень разговорчивым. Обычно мы сидели на каменной арке, свесив ноги, и разговаривали о жизни. У него так быстрее пролетало время, а я получал необходимую мне информацию. То есть мы нашли друг друга. А интересовало меня все, начиная от оружия, и, заканчивая устройством казармы и, конечно, мы говорили о танках и другой технике. Танков в воинской части не было, так как это была саперная часть, но солдат не упал в грязь лицом и я заслушивался его глубоким знанием дела. Для усиления эффекта он давал мне подержать свой штык-нож, что не давало мне ни малейшего шанса сомневаться в правдивости его рассказов. Сказывался мой давний интерес к оружию, который я почерпнул из потрепанной книги, спрятанной на чердаке деревенской бани. Автоматов у солдат на этом посту не было, они вооружались только штык – ножами. Несколькими годами позднее я убедился, как это было правильно. А случилось вот что. Воинские склады были не только в центре города, но и за городом, за железной дорогой, на, так называемой, химбазе. Охрану там нес караул из саперной части при полном боевом снаряжении (т.е. с автоматом). Часть находилась на подозерке. Каждая смена караула следовала на химбазу практически через весь город. И однажды случилась беда. К несчастью, на пути караульной смены оказалась группа девчат, которые стали поддразнивать солдат, и один из них решил напугать их, произведя, как он думал, холостой выстрел из автомата. Но выстрел получился настоящий. Девочка погибла. Что еще, что было удивительным, несмотря на то, что часть постов охранялась без огнестрельного оружия, в баню солдат водили в сопровождении часового, вооруженного автоматом. Так получалось, что мы с отцом, когда по субботам ходили в баню, постоянно пересекались там с воинской частью. Пока отец тестировал пиво в буфете на первом этаже, у меня находилось время протиснуться поближе к часовому и рассмотреть автомат. Это был классический АК-47.

С другом солдатом мы встречались, где то, в течение года. Потом он пропал, видимо демобилизовался.

Штурм

Ростовский Кремль – известная достопримечательность Золотого кольца. Его посещают многочисленные экскурсии со всей страны и не только. Однако к показу в советское время был открыт только музей, часть палат и небольшой отрезок стены. Большая же часть этого уникального сооружения хранила тайну неизвестности. Но только не для нас, мальчишек. Маршрут проникновения в кремль прорабатывался очень тщательно. К одной из башен кремля, прямо под звонницей, примыкало сооружение более поздней постройки, где в наше время делали железные пуговицы. Сейчас сложно представить, где эти пуговицы могли применять, но было так. К этому производству был наш давний интерес, так как его отходы, а именно, большие листы из тонкого железа с дырками от пуговиц, служили нам материалом для изготовления брони. Зачем пацанам была нужна броня, я думаю не надо объяснять. Справа от этой постройки стояли ворота, через которые попадаешь прямо к Успенскому собору с тыльной его стороны. Эти ворота есть и сегодня. Слева, сразу за воротами, стоял большой ларь с металлической стружкой, которая оставалась от производства пуговиц. Сам ларь был не очень высокий, в пол-стены производственной постройки. Итак, в назначенный день с помощью деревянных ящиков, которые в изобилии валялись по всем углам, мы забрались на ларь, поставив ящики друг на друга. Что это были за ящики? Это сейчас для транспортировки грузов применяют пластмассовую тару, а в то время это были ящики, сделанные из деревянных брусков, скрепленных между собой тонкими металлическими лентами. Подтянув ящики на ларь, мы снова подставили их и оказались уже на крыше. С торца производственное помещение примыкало частично к башне, а частично к крепостной стене. Проделав на крыше уже описанный прием с ящиками, мы оказались вровень с бойницами стены, и пролезть внутрь нам не составило большого труда. Наш труд и упорство были вознаграждены. Мы побывали на стенах со стороны озера и центра города, посетили смотровые площадки имеющихся там нескольких башен. Зрелище было неописуемое. К крепостным воротам, что смотрят на Советскую площадь, сбоку примыкает другое здание. Если встать на площади лицом к воротам, то оно справа, сразу за стеной. Вот чтобы туда попасть, нам пришлось потрудиться. Часть конструкции здания оказалась разрушенной изнутри, и мы двигались, перепрыгивая с одного куска стены на другой, что было очень опасно. Но кого в нашем возрасте останавливали опасности. Ничего такого, что можно было бы прихватить с собой, мы тогда не нашли. Остались только впечатления, а они бесценны.

Шпион

Живя, по сути, на берегу озера, мы всегда находили возможность покататься на лодке. Лодки были у многих моих друзей, была и у моего отца. Мы любили рыбачить с «дорожками». Это когда блесна на леске опускается за борт за движущейся лодкой, и другой ее конец цепляется за упругую проволоку, которая называется «строжком» и выполняет, по сути, функции поплавка. Получается такой спиннинг, который все время работает. Если строжок резко дернулся – значит, щука уже там. Если плавно прогнулся – значит, трава зацепилась, пора вытаскивать и очищать. Но не всегда мы занимались рыбалкой, иногда катались просто так. Интересно было это делать напротив городского парка, там ходило много веселой и шумной молодежи. Было на что посмотреть.

В тот день я и занимался как раз тем, что катался на лодке напротив парка. По берегу за парком находилась лодочная станция и рыбинспекция. Там можно было лодку взять в прокат. Так вот, как раз напротив этой лодочной станции со мной поравнялась лодка, на которой сидел взрослый мужчина, по акценту иностранец. Глядя на меня, он совершенно серьезно выдал такую речь. Дословно я уже не вспомню, но основные его мысли изложу:

Вы все помешаны на войне.

У вас у каждого пулемет.

Уже взрослым вспоминая этот случай, мне трудно поверить, что это было со мной. Или это был псих, или туристов перед поездкой в нашу страну так примитивно накачивали.

Но в то время у меня был только один вариант ответа на этот вопрос. Это шпион! Бодро взмахнув веслами, я быстро добрался до лодочной станции, оставил там лодку и, обогнув парк по дальнему периметру, чтобы «шпион» не проследил за мной, припустился в местный отдел милиции, что на Коммунальной 11, и появился там с криками «Шпион». «Задержите его»! Понятно, что меня успокоили и сказали, что со всем разберутся. Но, как я теперь понимаю, не разобрались, поскольку шпионы в нашей стране до сих пор не перевелись.

Мама

Мама была младшей девочкой в семье. Присматривала за ней и защищала старшая сестра Елена. Так за Леной мама и тянулась, везде была ее «хвостом». Поступила Лена в Ярославское мед. училище, мама тоже. В Ярославле часто приходилось пережидать бомбежки, но беда прошла мимо. Поехала Лена по распределению в с.Вощажниково Борисоглебского района, Варенька за ней. Обе работали в местной больнице и жили в доме, в 20 метрах от работы. Позднее Лена вышла замуж за Николая (Оттовича Мезиса) и мама осталась одна. Приходилось ей, в свои девичьи годы нелегко. Кроме необходимой работы по профессии, приходилось делать еще много чего еще. Так, девчонки медики вручную вырыли рядом с больницей пожарный пруд. Когда я был подростком, мы постоянно бегали на этот пруд купаться. Он был глубокий, и мы смогли сделать трамплин (в виде длинной качающейся доски) и нырять с него, не боясь сломать себе шею. Уже в наше время, я заходил в фельдшерский пункт, который существует на месте этой больницы. Там на стене есть старое фото времен войны, и я нашел на нем свою маму.

Но вернемся опять в сороковые годы. Мама – молодая, красивая девушка. У нее (со слов отца) была самая тонкая талия из всех сельских девчонок. Ей интересуются парни.

Старшая сестра Елена, уже родила двух девочек и сына (Нину, Володю и, младшую, Эмилию), а мама все сидела в девках.

Вспоминает Эмилия, младшая дочь тети Елены: «Я любила бывать у Вари в больничном общежитии, у нее была небольшая комнатка, а готовила она на общей кухне. Однажды, она меня уговорила остаться у нее ночевать, мне было около трёх лет, Она накормила меня оладьями, а ночью я запросилась домой. Пришлось Варе на руках нести меня домой огородами».

И дождалась мама самого привлекательного кавалера из всей деревни, моего отца. Почему он был самый-самый? Потому что он был баянистом! А баянист (гармонист) в деревне, в условиях отсутствия других музыкальных утех (кроме балалайки), был первым парнем, и пользовался вниманием прекрасного пола. У папы на тот момент была другая девушка, но она решила получить высшее образование и уехала в Ленинград учиться. Такого парня, как мой папа (в условиях высокой востребованности), одного без присмотра оставлять было нельзя, и это было ее ошибкой. Так папа познакомился с мамой, и они оставались вместе долгие годы, пока смерть не разлучила их. Мама проводила его в армию, дождалась со службы и они сыграли свадьбу.

Вспоминает Эмилия: На свадьбе я была, мы были всей семьёй и бабушка Эмма тоже, я тоже сидела за столом.

В 1954 году появился я, а через 5 лет, моя сестра Наташа. Семья из деревни переехала в Ростов, где папа работал в музыкальном педагогическом училище и в музыкальной школе, а мама устроилась работать в школу фельдшером. Видимо, она еще в этот период работала в городской поликлинике (точно сказать не могу), так как некоторые пожилые врачи до сих пор помнят ее. В городе мы, бывало, ходили все семьей в концертный зал посмотреть, как папа выступает там с оркестром. Он дирижировал. Его коронным номером была пьеса «Рассвет на Москве-реке». Это о хорошем. Теперь о плохом.

В Ростове маму ждали тяжелые испытания. Папу часто привлекали, как баяниста, играть на различных торжественных мероприятиях (свадьбах, юбилеях) и, зачастую, там угощали спиртным. Он стал приходить домой выпивши. Каждый такой случай заканчивался скандалом, который, наверное, слышал весь дом. Мы с сестренкой ревели и прятались от их разборок под столом. Когда отец уходил, мы просили маму, чтобы она развелась с ним. Но она, не слушая нас, боролась с этой напастью. Помню, они даже летали, на самолете, куда-то в Сибирь, к какому то экстрасенсу. Но это помогло ненадолго, и все продолжалось по худшему сценарию. В результате, папа ушел из музыкального училища и, так же, у него начались проблемы и в музыкальной школе, хотя директор школы Дмитрий Румянцев, был нам почти родным человеком. Я подрастал и начал пытаться защищать мать. Два раза доходило до того, что я ударял отца (и потом убегал, конечно). Отец, при всех своих недостатках, мог скрутить любого мужика на дворе, что он часто и демонстрировал, находясь в подпитии. Потом у меня был десятый класс, и я поступил в военное училище. Я еще проходил курс молодого бойца (т.е не приступил к занятиям), как мама написала мне, что отец бросил выпивать. Я отнесся к этому с известной долей скепсиса, так как бросать он начинал много раз и все безуспешно. Тем не менее, на мою присягу, родители приехали всей семьей. И папа был трезв! Трезвым он оставался на всю свою жизнь. В этом году ему исполнилось 94 года. Я посчитал, во сколько лет он бросил выпивать. Ему было тогда 42 года. Конечно, это по жизни мне послужило примером. Опираясь на пример отца, я в 1981 году бросил курить, а в 64 года и полностью выпивать. Правда, справедливости ради скажу, что в настоящее время я немного снизил планку требовательности, в компании могу себе позволить выпить немного сухого вина. Но сейчас разговор о маме. И в школьные годы и в период моей учебы в военном училище мама очень пристально наблюдала за мной. И это мне не всегда нравилось. Так с 6 по10 класс я был очарован и влюблен. Мама поощряла эти отношения (я стал лучше учиться), приглашала мою девочку и ее подруг к нам домой. В курсантские годы, когда я в сентябре был в отпуске6 в Вощажникове, там в это время в совхозе работали студенты Ярославского пед. института. Я познакомился с одной из девочек, и мы дружили, без каких либо поползновений на близость. Мама, прознав про это, предприняла вояж в Ярославль, чтобы узнать все про эту девочку. Такого бесцеремонного вмешательства в свою личную жизнь я стерпеть не мог, и мое отношение к маме на какое-то время заслонила обида. Я понял маму только тогда, когда у меня у самого появились дети. Забота матери сопровождала меня всю мою жизнь. Я служил в разных местах, в том числе и не всегда подходящих мне по климату (Туркмения, Азербайджан). Когда я болел, мама активно переписывалась с моей женой, Натальей, искала и присылала необходимые лекарства. Когда у меня были проблемы в семье, а такое тоже было, мама всегда находило что-то, за что я мог уцепиться и жить дальше. Такие они, наши матери.

В последние годы своей жизни мама болела, но старалась не досаждать никому своими проблемами. У нее сильно опухли ноги, что говорило о проблемах с сердцем. Иногда поутру просыпаясь, они тихо плакала, знала, что жить осталось не долго. Я, уезжая от нее, всегда крепко обнимал ее, как бы стараясь унести с собой ее тепло. Такой я и запомнил ее в последние годы жизни. За день до ее смерти я звонил ей, мы поговорили. Мама сказала, что работает на огороде. Была суббота, я подумал навестить ее, потом отбросил эту мысль. А утром позвонила сестра Наташа и сказала, что мама умерла. Было 14 июня 2010 года. Отпевали ее в сельской церкви. Священник мало сказал о ней. Самое главное, по его мнению, было то, что она вырастила хороших детей. Может в этом и состоит предназначение всех матерей. Хоронили ее на сельском кладбище 16 июня. Слез не было, на душе был камень. Прорвало меня через несколько дней, когда мы ужинали у тестя и заговорили про маму. У меня случилась истерика! Ей было 83 года.

Отец

С моего отца нужно брать пример огромной воли. Как он смог, когда уже все было потеряно, когда он стал уже, по сути, запойным пьяницей, и потерял работу, он смог остановиться на краю этой пропасти. В таких случаях пьяницы, обычно, вешались. Много случаев было по городу (в том числе и среди моих одноклассников), когда отцы семейства, не в силах избавиться от этой пагубной привычки, и, осознавая, какую беду они принести в семью, лезли в петлю. Отец же смог все переломить, и все начать с нуля. Об этом мой рассказ.

Родился папа 28 января 1930 года. Эта дата записана в свидетельстве о рождении. В действительности же датой рождения его нужно считать декабрь 1929 года. В детские годы папе многое пришлось пережить. Семью раскулачили. Рассказывает папа: «У нас была лошадь, две коровы и теленок, а так же другая живность: овцы, поросенок, куры. Когда раскулачивали – забрали лошадь, соль, мануфактуру, много чего еще забрали. Потом всем этим торговали в магазине, в Вощажникове. Мы ходили в конюшню кормить нашу лошадь, так как она стояла там голодная. Старуха, Катька Иванова, все ходила в магазин за нашей мануфактурой, там хорошие отрезы были. Как то увидела меня и, так ехидно, говорит: «Что не здороваешься, богатым, что ли стал?». Из-за этого меня и в комсомол не приняли».

Мудрая бабушка Аня, папина мама, оказывается, была очень дальновидным человеком, в этом я убеждаюсь не раз. Хотя кто из нас раньше всерьез воспринимал старую бабушку? В эпоху войн и революций, занижение возраста ребенка могло спасти его от призыва на войну. Так и произошло. В военные годы папу привлекли на территориальные сборы, где подросткам предавали основы военной подготовки. И, если бы война продлилась еще год-два, он попал бы на фронт.

Однажды, папа вспоминал: «Где то в 1944 году всех мальчишек из нашего села собрали в деревне Кондаково (Борисоглебского района), что недалеко от Углича. Там с нами занимались долго, почти год, может больше. Из нас готовили кавалеристов и пулеметчиков. В Рождественской церкви – был штаб, а жили мы в частных домах, подселением. Иногда отпускали ненадолго домой. Если кто-то задерживался дома, то искали и наказывали. Отпустили нас только, когда закончилась война».

Еще до попадания на эти сборы, в первые годы войны, папа чудом не оказался в списке потерь. А дело было так. Немецкая авиация часто летала бомбить Ярославль, который уже в то время являлся крупным промышленным центром. Маршрут пролета немецких самолетов, как самый короткий, проходил как раз над нашим селом. В наше время, мы часто наблюдаем в небе инверсные следы пассажирских лайнеров – здесь проходит один из важнейших авиамаршрутов страны. А тогда здесь летали немцы. Через четверть часа после их пролета можно было наблюдать на востоке красные всполохи зарева. Ярославль. Потом немцы летели обратно. Сельские мальчишки старались забраться как можно выше, чтобы ближе увидеть эти страшные машины с крестами. Для этого они облюбовали колокольню храма, что стоит в центре села. Я уже не могу воспроизвести все подробности, почему это произошло. Возможно, немецкий летчик увидел движение на колокольне, или отблеск какого то металлического предмета (пряжки ремня и т.п.). Но один из самолетов спикировал на колокольню. Он не стрелял. Или немец до этого израсходовал весь боекомплект, или пожалел, видел что мальчишки. Напугал сильно. А мог убить.

Второе мудрое решение бабушки. Видя, что папа интересуется музыкой, она купила ему баян. Это была очень дорогая вещь. Приходилось экономить на всем. Таким образом, она мягко и ненавязчиво определила его жизненный путь, по которому он идет всю свою жизнь. В армии папа служил в войсках связи, он был высококлассным радистом и много мне рассказывал об интересных случаях, происходивших с ним во время службы, о своих друзьях: Жоре Щеголькове и др. О вредном старшине-хохле. В армии папа тоже, как баянист, привлекался на концерты, и, благодаря этому, не раз побывал в отпуске и навестил маму. Служил он в городах Ельце и Курске. На память о службе он привез с собой шикарный телеграфный ключ, который подарил мне. Может быть, благодаря этим рассказам отца, и этому ключу, я поступил в военное училище связи и стал радистом. Хотя, не только по этому. Обычно, отцы стремятся, чтобы сыновья шли по их стопам. Мой отец, здесь, не был исключением. Являясь музыкантом, он таки привил мне любовь к музыке. Еще ребенком я выступал с ним на сельских концертах и пел под баян. У меня была всего одна песня «Хотят ли русские войны». Моя маленькая сестренка, наслушавшись такого, всем рассказывала о «русских котятках». Во втором классе школы меня отдали в музыкалку, где я проучился до 8-го класса. Учиться хорошо по музыке было некогда, надо было пожинать плоды юности, и отца это сильно раздражало. На пианино передо мной ставили будильник, и час в день я должен был отыграть. Сестра следила за временем и, если я пытался соскочить раньше, закладывала меня. Еще хуже было, когда отец был дома, особенно если в подпитии. Любая неправильно нажатая нота влекла за собой прилет по рукам. Короче, папа перестарался. Любовь к музыке у меня осталась, но становиться музыкантом я расхотел. У папы появился последний шанс таки достичь своей цели, и он решил отдать меня после 5-го класса в Московское суворовское военно-музыкальное училище. Там готовили дирижеров военных оркестров. Мне было некуда деваться, и я поехал, но, к счастью, завалил экзамен по математике (учился-то я тогда так себе). Но вернемся снова к проблемам отца, о которых я рассказал чуть ранее.

В относительно короткое время из-за пьянства папа лишился всего: работы, любви и уважения семьи. Как-то проходя домой из школы, я увидел, как он пьяный лежит и ворочается в луже. Я прошел мимо и не стал его поднимать. Наконец, наступил такой момент, когда я уехал в военное училище в Рязань. Я не знаю, как это произошло. Но отец вдруг бросил пить. Я спрашивал его потом, что вдруг его сподвигло, может, заболело что? Нет, говорит. А факты таковы: уйдя из музыкальной школы, отец бросил пить и устроился каменщиком на стройку. То есть фактически начал жизнь с нуля. Проработав некоторое время на стройке, он достиг высшего для каменщика (пятого) разряда. О нем стали писать городские газеты.

С отказом от вредной привычки стала налаживаться и жизнь. Папу вновь пригласили преподавать в музыкальную школу, и он согласился, и работал там до и после ухода на пенсию. Он стал очень старательно и ответственно относиться к семейному бюджету. Все семейные деньги были у него. Он кропотливо планировал все покупки, каждую неделю составлял на листочке план, что требуется приобрести. Денег стало хватать и на транспорт: он купил себе автомобиль «Москвич», затем внедорожник «Ниву» и т.д. Если папа распоряжался деньгами, то мама распоряжалась папой. Такое распределение ролей мне напомнило притчу о голове и шее. Папа был головой, а мама шеей. Голова смотрела туда, куда повернется шея. Как то так.

Когда мамы не стало, папа заскучал. В то время он жил в деревне Никифорцево, где Наташа имел шикарную (но очень дорогую в эксплуатации) усадьбу. Стали думать о переезде снова в Вощажниково. Папа ухватился за эту мысль. В Вощажникове стоял старый родительский дом, в котором уже, вследствие ветхости, было небезопасно жить. Теперь на этом месте стоит новый дом, который обходится значительно дешевле, и папа в нем почувствовал себя существенно лучше. Когда разбирали дом старый, имели в виду, что он полон всяких нераскрытых тайн (о них я расскажу позже). Там находили всякие интересные вещи и старые монеты, но тайны так и не были раскрыты. Какие же это тайны? Их три. Первая: дядя Леня, бабушкин брат, привез с фронта пистолет ТТ. В какой-то день, потеряв осторожность, мужчины решили на пруду пострелять уток. Поступок не остался незамеченным, приехала милиция. Пистолет они не нашли. С тех пор ничего не знаем о нем и мы. Вторая тайна: дедушку раскулачивали. О том, что его будут раскулачивать, он знал, а значит, скорее всего, самое ценное спрятал или зарыл. Тоже не нашли. И, наконец, у папиного брата, Аркадия, в конце жизни стала развиваться мания преследования. Ему стало казаться, что его хотят убить. А поскольку он был очень грамотным инженером, то начал кустарно изготовлять для себя различные миниатюрные пистолеты, типа «стреляющая ручка». Папа видел у него один такой. Этого тоже ничего не нашли. В азартном порыве раскрыть эти тайны, я нашел человека, у которого есть профессиональный металлоискатель. С его помощью он находил у себя на участке, в черте города Ростова, много старинных монет и других ценных вещей. Он был готов приехать к нам и поискать. Но в этом во всем был один существенный минус. Обнаруженные таким способом вещи ТРЕБОВАЛОСЬ ВЫКАПЫВАТЬ. Это и сыграло ключевую роль. Хозяйка дома и участка, моя сестра Наташа, сказала «Я перекапывать участок не дам». Действительно, там стриженый газон и посажены деревья. А тайны, ну их! Так и живем.

П.С. У этого очерка есть продолжение. Когда я переслал еще сырой его текст Эмилии (дочке старшей маминой сестры), она мне ответила и, неожиданно для меня, раскрыла секрет, как папа бросил пить.