Черный монастырь. Книга третья: Аустраберта

Этот год был для меня серьезным испытанием. Не раз мне казалось, что судьба заводит меня в тупик, выйти из которого можно лишь попятившись. Однако вновь и вновь я обнаруживал, что стена, казавшаяся твердой и неприступной, сначала размягчалась, а затем, истончившись, рассыпалась под натиском трудолюбия, упорства и веры.

В своем письме, говоря о доверии, Вы как будто читаете мои мысли. Моей первой и главной трудностью было именно отсутствие доверия. Я не бросаю камня в тех, кто не хотел меня принимать: для них я был всего лишь монахом, говорящим непонятные слова и сулящим манну небесную. Как пробиться к человеческому сердцу? Как обрести доверие? Мне пришлось стать одним из них. Да, моя госпожа, я не оговорился: мне пришлось научиться тому, что умеют крестьяне, а затем использовать эти умения в своих целях. По большому счету, все их навыки сводятся к примитивной обработке земли и собиранию скудного урожая. Как я уже писал, почва здесь заболоченная и гнилая, поэтому урожаи собирают скудные. Весной я облюбовал участок на правом берегу, который решил превратить в место для своих опытов. Оно привлекло меня необычным видом и ровным ландшафтом, показавшимся мне слишком ровным, чтобы быть естественным. Мои подозрения оправдались: оказалось, что когда-то здесь, на этом самом месте, стоял каструм, чем и объясняется своеобразный вид правобережья. Старые дренажные канавы давно заросли и исчезли. Поэтому я начал с того, что принялся рыть землю. Несколько дней я занимался этим в гордом одиночестве, стирая руки и изменяя цвет своей рясы: из черной она превратилась в белесую от выступившей на поверхность соли. Зато я научился пользоваться бороной и мотыгой и смастерил накидку, спасавшую от мошкары – ее на болоте настоящие тучи, а в жаркий день эти твари просто сходят с ума и едят тебя поедом. Мелких животных, кстати, могут сожрать заживо.

С этой накидки и началось мое настоящее сближение со здешним людом. Я показал им, как согнуть прут, чтобы на него можно было натянуть подходящую ткань, через которую видно всё вокруг. По краю я продевал тесьму, которую потом завязывал сзади на шее. Для пущей верности, сетку я натирал анисом. Когда мои первые спутники поняли, что их страдания остались позади и что странный монах не требует возвращать сделанные по его совету накидки, они пришли в неописуемый восторг. Из-за этих накидок чуть было не началось рукоприкладство, поскольку обладатели накидок немедленно перешли в более высокий ранг; те же, у кого их не было, считали себя незаслуженно обделенными и ополчились на своих вчерашних соседей. Пришлось клятвенно пообещать, что накидки появятся у всех желающих. Выполнить это оказалось довольно легко: Ригунда – мать того самого ребенка, которому чистая вода принесла немедленную и очевидную пользу, – с готовностью согласилась освоить новую премудрость и через два-три дня не только изготовила защитные накидки на всех родственников, но и стала принимать заказы из других деревень.

Таким образом, я получил признание нескольких десятков мужчин и женщин, которые раньше спасались в лесу одними только дымными кострами, портившими легкие и служившими причиной лесных пожаров. Теперь же они получили возможность проводить в лесу по многу часов и тем самым пополнять свой довольно скудный рацион ягодами, грибами и кореньями. Конечно, пропитание было и остается важным для тех, кто влачит полуголодное существование, но главным результатом моей победы было именно доверие. А настоящее доверие проявляется в том, что за тобой идут, не сомневаясь и ничего не требуя.

Окрыленный изменившимся ко мне отношением, я раскрыл своим новым подопечным ближайшие планы. Некоторые уже знали, что я затеял нечто необычное – приходили на старицу и, сбившись в кучу поодаль, стояли, почесываясь и сумрачно наблюдая за моими непонятными действиями. Теперь, когда всё переменилось, я объяснил, что собираюсь построить здесь храм, где можно будет молиться Богу и Его Сыну. Та часть моего сообщения, которая касалась божественных существ, осталась без внимания, зато слова о строительстве были встречены с большим интересом. Узнав, что я собираюсь строить из камня, а не из дерева, крестьяне развеселились: монах, оказывается, не только чудак, но и фантазер! Как же он собирается добывать камень и обрабатывать его? Признаюсь, я и сам этого не знал. Но я знал, что там, где есть воля и убежденность, приложится и остальное.

И действительно – приложилось. Совсем рядом, в полулье к северу от старицы, на более высоком восточном берегу, я обнаружил вышедшие на поверхность, сверкающие своей белизной пласты роскошного мягкого известняка. Закипела работа. Мы вбивали в расщелины металлические клинья, откалывая крупные и средние глыбы, из которых, стесав лишнее, изготовляли каменные блоки для будущего здания. Как и при рытье канав, мне пришлось осваивать новое ремесло. Возможно, настоящим каменотесом я не стал, но полученных навыков оказалось достаточно для того, чтобы заразить своим примером нескольких крестьян покрепче, которые с большой охотой взялись за это начинание. Приложилось и другое. Я не раз замечал, что если какое-то дело начинается особенно споро и удачно, то оно тут же привлекает к себе тех, кто иначе остался бы в стороне. В нашем случае так и произошло. Не успел я обеспокоиться отсутствием каменщиков, как Уэн, навестивший нас на праздники и поразившийся двум вещам – крестьянам, осваивающим новое ремесло, и знакомому монаху, работающему не в рясе, а в рабочей рубахе, – прислал из Руана ремесленников, только что отстроивших новое здание епархии.

Число работников росло, росли и потребности в пропитании. Сена богата хорошей рыбой, но вот незадача: на всём нашем берегу нет ни одной гавани, куда могли бы заходить рыбацкие лодки и баркасы. Идея гавани не давала мне покоя, пока я не разговорился с одним из рыбаков, дюжим краснощеким парнем, который, как оказалось, годом ранее участвовал в строительстве крупной речной гавани у са?мого моря – кстати, в Ваших краях, моя госпожа. Он быстро прикинул, сколько нужно людей и тягловых животных, чтобы за лето обустроить небольшой причал, да так, чтобы он еще и защищал при половодье…

Но не буду утомлять Вас подробностями, а лучше поделюсь своими впечатлениями от местного люда. Уэн был о нём весьма невысокого мнения: ленивы, вспыльчивы, невежественны. Мое первое ощущение было таким же, но со временем – и надо сказать, очень коротким – оно изменилось. Ведь кто такие эти люди? Несчастные, коим выпала незавидная участь жить в гнилых местах, влачить жалкое и бесправное существование и – что самое страшное – не иметь никакой веры. Язычники и те верят в своих идолов, а значит, надеются на них. Эти же не верят ни в черта, ни в ангелов. Не доверяют они ни клирикам, которых не видно даже по праздникам, ни королю, никогда не посещающему эти окраины своего королевства, ни даже собственным соседям, норовящим стащить то, что плохо лежит, или облаять друг друга хуже дворовых псов. Поэтому столь ценным было именно доверие – сначала в малом, а потом и во всём остальном. Сначала вода, затем защитная накидка, затем совместный труд. Я стал для них отцом, братом и волшебником: ко мне стали обращаться по любому поводу, будь то лечение нарыва, рытье канавы или строительство дамбы. Моя память не подводила меня, услужливо извлекая из своих кладовых нужные знания, даже такие, от которых, как мне казалось, никогда не будет никакого прока. Я вспоминал составы мазей, вычитанные в Боббио, прописывал настои, рецепты которых были почерпнуты в Люксёе, делился летучими маслами, привезенными из Леринского аббатства. Мне удалось наладить хорошие отношения с руанским кузнецом, обладателем красноречивого имени Анион*, и переманить его в Жюмьеж; с его помощью мы не только отремонтировали местный крестьянский инвентарь, но и изготовили хорошие и прочные инструменты, прослужившие нам несколько лет при возведении монастыря.

За лето и осень были поставлены три часовни, и звук их колоколов рассекал весь полуостров, от одной излучины реки до другой, очаровывая людей и животных. Колокола были отлиты на славу. Пожалуй, нигде я не слышал такого чистого, звонкого, светлого и радостного звучания, какое наполняло собой и старицу, и поля, и травяные луга вдоль окраины леса, и даже водную гладь Сены, которая подергивалась рябью, услышав это проникновенное воззвание к небесам.

Да хранит Вас Господь!

Филиберт

Год 656, март

Мой господин!

Звук Ваших колоколов поет во мне! Тот свет, которым проникнуты Ваши письма и Ваш путь, теперь обрел звучание. Мне даже кажется, что я слышу три разных тона, от каждого колокола свой. Когда они звучат вместе, они сливаются в радостный аккорд.

Я уже освоилась со своими новыми обязанностями, чему немало способствует отношение нашей наставницы. Сестры меня тоже, в основном, поддерживают, но некоторые затаили обиду. Им кажется, что я пустила в обитель чужих. Да, крестьянские девушки на нас не похожи и совсем не знают Писание, но у них многому можно научиться. Когда ветром сорвало крышу с сенного сарая, Арлета – она новенькая, прожила у нас всего несколько недель – до самого рассвета, под холодным проливным дождем, устраивала временный навес. Утром ей принялись помогать остальные «гостьи» (так их называет аббатиса), и за день им удалось сообща привести сарай в приличный вид. А сестры наши лишь пугливо вздрагивали ночью под порывами ветра, а утром следили за ними, выглядывая из окон.

Или другой случай: у наставницы раздуло живот, и пару дней мы уже думали, что она скоро преставится. Так вот, Зинерва (она появилась у нас одной из первых) два дня не отходила от нее, хотя по ночам и клевала носом, а на все уговоры передохнуть только наливалась краской и злилась. В общем, оставили ее в покое, а вскоре и настоятельнице полегчало.

…Ула не являлась ко мне всю зиму, а совсем недавно, когда я уже села за это письмо, привиделась мне под утро, когда пропели первые петухи. Она многое мне рассказала, и хотя я всё помню и с тех пор часто об этом думаю, я не всё могу понять. Ула сказала, что она – от меня, а я – от нее. Я попросила объяснить. Она сказала: я от тебя, потому что ты кормила мое тело и прижимала к своей груди; а ты от меня, потому что я – твой дух. Я спросила: ты мой ангел? Ула сказала, что она выше ангелов, но что мне это трудно понять. Еще она сказала, что уже помогала многим и что еще будет многим помогать. Я очень просила рассказать побольше, и она раскрыла мне, что каждый раз это будет женщина, и каждый раз – дева. Я сказала, что с таким помощником все ее подопечные будут счастливы. Ула ничего мне не ответила, но на следующую ночь я увидела странный сон. В этом сне молодая девушка стояла в огромном светлом зале, а перед ней возлежали мужчины в тогах. Они по очереди что-то говорили, а девушка отвечала. После каждого ответа к возлежавшему мужу подходил стражник и уводил его. Наконец, в зале остался только один мужчина: всё это время он возлежал отдельно от остальных на возвышении, наблюдая за происходящим. Он подошел к девушке и протянул ей руку, но она заложила обе руки за спину и что-то ему сказала. Мужчина швырнул на пол кубок, и темная жидкость залила светлый пол. А девушку увели стражники, и один из них занес над ее головой меч…

Я проснулась вся в слезах, а вечером того же дня увидела Улу своим внутренним зрением. Я рассказала ей свой сон, и она долго молчала. Затем она сказала, что я увидела одну из ее прошлых подопечных. Я обрадовалась, решив, что Ула помогла ей избежать смерти. Но Ула сказала, что даже при самом большом желании она не смогла бы ничего изменить – на это у нее нет права. Я снова заплакала, и Ула объяснила мне, что страдание одного человека может принести пользу другим. Нам не дано знать, что приносит вред, а что – пользу. Мы можем только полагаться на мудрость и любовь Творца. Наверное, это и есть самое трудное в жизни: каждую минуту полагаться на Господа. Ведь если бы это удавалось, то не было бы ни слез, ни стенаний.

Вчера я снова говорила с Улой. Она чувствует, что я ищу ответы на свои вопросы. Она сказала прямо: ты станешь прародительницей многих женщин. Я спросила, как это возможно, ведь я дала обет. Она объяснила: ты не можешь родить, как женщина, но твой дух может перейти к другим. Я попросила рассказать еще о ком-нибудь, но Ула не ответила, и я перестала ее видеть.

И еще, мой господин, хочу рассказать Вам о вещах необычных и немного даже пугающих. Хотя пугаться не следует – ведь ничего, кроме добра, они пока не приносят. Дело вот в чём. Как-то раз, проходя по двору, я увидела ту самую Зинерву и отметила, что она какая-то скрюченная, да и на лице мало радости. Я спросила, не случилось ли чего. Зинерва ответила, что ей попало бревном по спине, и теперь она не может разогнуться. Я хотела было посоветовать ей трав и мазей, но вдруг увидела ее спину сквозь одежду, а там – огромное вздутие, которое давит на хребет. Я смотрела на эту рану, не отрывая глаз, пытаясь хорошо ее рассмотреть. И тут, на моих глазах, она начала уменьшаться и вскоре исчезла совсем. А Зинерва медленно и удивленно распрямилась, а затем упала на колени и завопила, чтобы я ее пощадила, грешную. А я сама была еле жива от изумления. Ведь всё это произошло на моих глазах. Я попросила Зинерву никому ничего не говорить, но она держалась недолго, и вскоре ко мне стали приходить со всякой хворью. Но помочь я могу далеко не всем: иногда что-то удается, но чаще всего я ничего не вижу. А когда вижу, то это бывает рана или просто какой-нибудь неприятный цвет – черный или ядовито-зеленый. И если это цвет, я смотрю на него, пока он не начинает светлеть и растворяться, и тогда боль или жар проходят. Скорей бы увидеть Улу! Обязательно у нее спрошу. Может быть, Вы тоже что-то знаете?

Пишите мне обязательно.

Да хранит Вас Господь!

Раба Божья Аустраберта

Год 656, октябрь

Моя дочь во Христе!

Удивительные вещи, которые происходят в Вашей жизни, действительно понять нелегко. И если кто-то скажет, что всё это можно исчерпывающе объяснить простыми словами, то такой человек либо лукавит, либо ничего не знает о духовном мире. Но поскольку Вы, моя госпожа, просите меня истолковать свои видения и пытаетесь проникнуть в смысл увиденного и услышанного, я предложу то объяснение, которое пришло мне на ум после прочтения Вашего письма.

Вы живете в святости, а она всегда приносит радостные, светлые плоды. Должно быть, Вы уже давно на примете у Всевышнего Ока, и наша встреча была не случайной; возможно, вовсе не моя заслуга в том, что Вы встали на путь монашеского служения – я мог послужить лишь исполнителем божественного замысла, скрепив печатью то, что уже давно было записано на небесах. Если это так, то образ, который Вы периодически видите и слышите, есть образ божественный, и не мне судить о его чине в небесной иерархии. Конечно, более осторожный человек, тем более духовный наставник, не должен исключать и иного происхождения Вашего помощника… Именно поэтому всё это время я воздерживался от комментариев – мне хотелось убедиться, что Ваша жизнь будет руководствоваться не страхом, а любовью. Да, моя госпожа: даже среди тех, кто ушел из мира и посвятил себя Господу, многие испытывают страх – из-за прошлых грехов, из-за нынешней лености, из-за недостаточно крепкой веры. Долгие часы, проведенные в истовой молитве, могут объясняться не религиозным рвением, а боязнью не выполнить ритуал, произнести неверное слово, забыть что-то важное, без чего Творец якобы разгневается на несчастного или припомнит ему все прегрешения на Страшном Суде… Однако, я отвлекся. Прошло достаточно времени, чтобы я мог с уверенностью сказать: Вас направляет не страх, а любовь. Вы не просто живете по золотому правилу, но являете собой дух притчи о добром самаритянине, рассказанной нашим Спасителем. Ваши сестры чувствуют это и тянутся к вам. И неважно, что Вы еще очень молоды: святость не имеет возраста. По той же причине настоятельница, которую я знаю и помню, доверила Вам стать ее помощницей – и вы видите, как восприняли это остальные! Меня нисколько не удивляет почти всеобщее признание, как не поражает и то, что это стало неожиданностью для Вас – души не только светлой, но и скромной. Я знаю, что ясновидение не числится среди моих талантов, но мое предчувствие никогда меня не обманывало, а ведь оно уже давно подсказывает мне, что Ваш новый сан является не последним – и не самым высоким.

…Наша «троица» – три часовенки, построенные за прошлый год, – стали хорошей проверкой сил, и весной я приступил к своему основному замыслу: строительству монастыря. Однако я забегаю вперед, ведь главным занятием в течение всего лета было осушение заболоченных участков. Если первую канаву пришлось рыть долго – в первую очередь потому, что крестьяне не видели в этом никакого смысла, – то дальше всё пошло как по маслу: когда вода начала уходить практически на глазах, простодушные мужики побросали свои дела и отправились рыть новые канавы с удвоенной силой. На счастье, лето и начало осени выдались сухими и солнечными, что не только поднимало настроение, но и помогало получить быстрый и наглядный результат. Между прочим, слухи о наших трудах дошли до Люксёя, и в сентябре у новой гавани высадилось несколько тамошних монахов, которые предложили свою помощь. Я был несказанно рад этому «нашествию», как ревниво заметил Уэн, поскольку это не просто хорошие каменщики, но люди достаточно молодые, так что я положил на них особый глаз. Что именно я задумал, пока говорить не буду; впрочем, Вы и сами можете всё увидеть, если только захотите.

Приток новых работников заставил задуматься об их жилищах. Мне вновь пришлось осваивать новое для себя дело: я научился рубить и пилить стволы, очищать их и высушивать на открытых местах. Ко мне быстро подключились сначала братья из Люксёя, а затем и местные крестьяне, и вскоре, чуть севернее гавани, на берегу Сены появились добротные домики, крытые сухим мхом. Как и в случае с Ригундой, нашелся человек, пожелавший превратить плотницкое дело в свое новое ремесло: этого молодого человека зовут Анант, и от других местных мужиков он отличается двумя особенностями: гигантским ростом и какой-то совершенно непонятной угрюмостью. Мы быстро сошлись с ним, пару недель проработав вдвоем в лесу, и заготовленных нами стволов хватило на бо?льшую часть новых домов. За первые два дня Анант не произнес ни слова и только кивал в ответ на мои распоряжения, и при этом вид у него был какой-то отсутствующий и вместе с тем сердитый; поначалу я даже заподозрил, что бедняга вышел ростом, но не умом, и что мне придется с ним помучаться. Но оказалось совсем наоборот: он схватывал всё налету и вскоре обошел меня в сноровке и практических навыках. Угрюмость же объяснялась обстоятельством весьма забавным: оказалось, что этот великан просто не знает, как он выглядит – никто ему этого никогда не объяснял. Когда же я, набравшись духу, рассказал и даже показал, каким он представляется окружающим, реакция была самой неожиданной: Анант замер, затем медленно посмотрел на меня и вдруг расплылся в широкой улыбке. «Я и вправду кажусь вам суровым и бесчувственным, учитель?» – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил окорять ствол, но теперь уже с застывшей на лице, по-детски растерянной улыбкой. Она, эта улыбка, появлялась на его лице каждый раз, когда нам доводилось встретиться глазами.

И вот теперь, поделившись некоторыми впечатлениями от общения с местными жителями, я с превеликим удовольствием расскажу вам о строительстве монастыря, начатом этой осенью. Еще во время обустройства гавани я научился обтесывать каменные глыбы и постепенно нашел такой размер блоков, который позволял поднимать их вдвоем с напарником на нужную высоту. Конечно, к месту строительства мы подвозили всё необходимое на животных, но дальше приходилось рассчитывать только на собственные силы, поэтому так важен был правильный размер – не слишком маленький, ведь стены я задумал мощные, но и не слишком большой, чтобы не надорваться. Кстати, эти стены чуть было не стали яблоком раздора. Крестьяне хотели, чтобы внешняя стена была почти вровень с колокольнями, однако братья из Люксёя, на которых я очень рассчитывал по вполне понятным причинам, категорически отказывались подниматься на такую высоту, ссылаясь на связанные с этим трудности. И всё же я подозреваю, что причина была в ином: обитель в Люксёе относительно невысока, не более 30 пье в самом высоком месте, и стремление «вознестись до небес», как выразился один из братьев, коренастый Тревор, казалось им затеей скорее суетной, нежели благопристойной. Но местные и тут показали свой нрав, и, не дожидаясь решения «учителей», быстро обтесали такое количество блоков, что было уже непонятно, куда их девать. Пришлось пойти на небольшую хитрость и, сославшись на недостаточную подготовленность фундамента и магический характер числа «70», договориться о предельной высоте в 70 пье. Но поскольку заготовленный материал нужно было как-то использовать, я решил пустить его на внутренние стены для крытой аркады. В итоге, монастырь только выиграл, так как братья получили в свое распоряжение просторный внутренний двор с четырехсторонней галереей. Позднее, гуляя по ней жарким летним днем, я не раз благодарил провидение за спасительную прохладу, тишину и гулкий отзвук шагов…

С тех пор моим главным зримым делом было и остается строительство монастыря. Но Вы, наверное, помните тот обет, который я дал сам себе в Боббио: помогать ближнему. Поэтому зримое стало для меня выражением незримого, его следствием, а часто и фундаментом, на котором я воздвигал материальные стены, скрепленные духовными опорами… Перечитал и понял, что в этих словесах легко и запутаться. Простите, моя госпожа, великодушно – порой душевное волнение уводит меня в сторону, подсказывает какие-то высокие и торжественные слова, и в такие мгновения во мне всегда звучит музыка. Я не мог бы ее напеть или сыграть на известных мне инструментах, хотя при дворе Дагоберта меня хвалили за природную музыкальность. Она исполняется огромным, невиданным ансамблем, перекрывающим весь музыкальный диапазон – от глубоких и торжественных басов до солнечных, искрящихся птичьих трелей; она учащает дыхание и заставляет сильней биться сердце. И еще она рассказывает о неизвестном мне, но прекрасном мире – будущем или существующем, но только не здесь…

Но я опять сбился со своего рассказа. Чтобы не повторяться, скажу только, что одновременно со строительством монастыря, рассчитанном на несколько лет, я продолжал, в меру отпущенных мне сил, улучшать жизнь крестьян. Те из заболоченных участков, которые находились подальше от Сены, удалось осушить малыми силами, однако многие крестьяне селились у реки, а потому мучились не только из-за скудной, вечно хлюпающей земли, но и от паводков, почти ежегодных в этих местах. Как оградить людей и скотину от реки, избавить от нашествия воды, затопляющей землю, корма, жилища? Задумавшись над этой проблемой, я увидел, что даже самые деятельные и бодрые опускают руки, принимая капризы природы как неизбежность, рок, наказание. А если я спрашивал их, чье же это наказание и за что оно ниспослано, то в ответ не слышал ничего вразумительного. И вновь Господь услышал мои молитвы и подсказал решение, столь же рискованное, сколь и действенное. Тем, кто был готов взяться за долгое и трудное дело устройства защитных дамб и рытья широких каналов, способных отвести воду из нескольких озер в Сену, я пообещал новые земельные наделы: превратил заболоченный участок в сухой и плодородный – получай его в собственное пользование.

Конечно, теперь, по прошествии нескольких месяцев, мне лучше видна и понятна вся непредсказуемость того, что я затеял. Нет, я имею в виду не земельные работы: я подразумеваю под этим только свое решение раздавать крестьянам землю. Вам, моя госпожа, душе по-небесному чистой, вряд ли интересны законы, опираясь на которые тот или иной человек становится владельцем земли. Достаточно будет сказать, что в некоторых случаях эти законы неясны, а потому вызывают множество споров и различных толкований. Так получилось и в Жюмьеже: эти королевские земли были подарены руанской епархии, то есть оказались в ведении Уэна, который, в свою очередь, передал южную часть полуострова в мое распоряжение. Но дальше произошло следующее. В начале сентября королева Батильда, совершая прогулку по Сене, неожиданно и без предварительного уведомления высадилась прямо у западной стены будущего монастыря и соблаговолила лично осмотреть наше скромное хозяйство. Видимо, она знала обо мне от придворных; так или иначе, она не только опознала меня среди каменщиков, но и попросила быть ее проводником. Разумеется, я с удовольствием выполнил эту почетную миссию, тем более что наша королева – женщина поистине мудрая и дальновидная, при которой Нейстрия может не беспокоиться за свое ближайшее будущее. Так вот, во время нашего общения, значительная часть которого происходила с глазу на глаз, королева недвусмысленно дала понять, что земля должна принадлежать тому, кто готов о ней заботиться. «Какой толк в том, что земля, которая может кормить крестьян и обогащать королевство, не только не возделывается, но гниет заживо, и, подобно прокаженному, распространяет вокруг себя зловоние?» Тогда я не придал ее словам большого значения, но когда, спустя месяц, задумался о том, как защититься от паводков, вспомнил эту фразу и тот голос, который ее произнес – немного певучий, растягивающий слова, одновременно располагающий к себе и не терпящий возражений… Перед возвращением на корабль королева ласково взглянула на меня и сказала: «Я вижу, что вы преданны своему Богу и своему делу. Я также вижу, что вы великодушны к моим подданным. А потому я хотела бы сделать нечто для того, чтобы ваши мечты почаще совпадали с вашими возможностями. Если вам будет нужна моя поддержка, обращайтесь ко мне напрямую. Король ценит людей, озаренных божественным светом». Я до сих пор считаю, что она имела в виду не короля – о котором лучше я не буду ничего говорить – а себя, мудрую и восхитительную женщину.

…Перечитал письмо с самого начала и ужаснулся своему многословию; поэтому не удивлюсь, если какие-то части моего пространного послания Вы, моя госпожа, пропустите за отсутствием интереса. И если это так, я нисколько не буду на Вас в обиде. Дел становится всё больше, а времени всё меньше, поэтому, улучив свободную минуту, я хватаюсь за перо, и мне уже трудно остановиться, ибо хочется поделиться с Вами всеми богатствами и всем разнообразием своей жизни. Каждый день я славлю Руку, ведущую меня по этому пути. И каждый день я вспоминаю Вас в своих молитвах.

Да хранит Вас Господь!

Филиберт

Год 657, январь

Мой господин!

Прочитала Ваше очередное письмо с извинениями за многословие. Прошу Вас, не оговаривайте себя понапрасну. Каждое письмо – это радость, исполнение долгого ожидания, пища для ума и души. Я читаю Ваши письма по многу раз – сначала быстро, потом медленно, потом еще несколько дней перечитываю, так что в итоге помню почти каждое слово наизусть.

…Скоро исполняется десять лет с тех пор, как я поселилась в обители. Сегодня я весь день думала об этом, и меня посещали самые разные чувства. Я впервые подумала о своем возрасте. Мне 27 лет – много это или мало? Если вспомнить, что я прожила больше половины того, что было отпущено моему деду, то это много. А если говорить о том, что я успела сделать за это время – то, наверное, мало. Вот так я весь день и повторяю молча: много… мало…

…Продолжаю спустя три дня. Позавчера в открытое окно часовни залетела черная птица – незнакомая в наших местах, с причудливым хохолком. Ее долго пытались выгнать, но она упорно садилась то на алтарь, то на скамью, то просто на пол. Мне казалось, что она пытается что-то рассказать, а мы не понимаем. Наконец, она затихла и позволила взять себя в руки. Настоятельница осмотрела ее и покачала головой, но ничего не сказала, велела только выпустить наружу. Мы так и сделали, но птица замерла на карнизе и не собиралась никуда улетать. Потом все ушли на ужин, а когда вернулись, то карниз был пуст. Птица не выходила у меня из головы, и я решила посмотреть… Я увидела рядом с Вами тень. Эта тень испугала меня, и вчера я весь день была сама не своя. Я поговорила с настоятельницей, и та сказала, что тень означает опасность. Знаете ли Вы что-нибудь об этом? Мне кажется, что это не болезнь, а человек. Но вижу я только тень, неясную, с размытыми контурами. И еще мне кажется, что этого человека пока еще нет рядом с Вами, иначе бы я видела его лучше. Под утро мне привиделась Ула, которая сидела на кровати и весело болтала ногами. Я хотела задать ей вопрос, но она подняла палец к губам и одновременно как будто к чему-то прислушалась. А потом она сказала, что теперь у меня есть Вестник. Я спросила, говорит ли она о той птице с хохолком, но она опять улыбнулась и прижала палец к губам. После этого я успокоилась и проспала до утра без сновидений.