Саксофон Гавриила

То, что происходит дальше – неважно. Всем остальным – неважно. Ведь все происходит только внутри меня, в моем сознательном, подсознательном, бессознательном, или как там ещё не называют то, что помещается в нашей черепной коробке объёмом полтора литра. Оно только моё, как ни крути, к счастью или несчастью. Обидно, что я не могу поделиться этим – например, с Леной, или ещё с кем-нибудь. Но и хорошо, что никто не может увидеть эти бесконечные провода электропередач внутри меня, бесконечные миры – красивые, и отвратительные, запутанные и сумасшедшие. Открывать эту коробку, как ящик Пандоры, опасно. И, наверное, бессмысленно. Может ли содержание моего мозга – опять же сознания, подсознания, бессознания – дать хоть что-то полезное кому бы то ни было? Там можно только запутаться, потеряться, увязнуть и сгинуть – в мыслях, картинках, чувствах, во всех связях, контактах, взаимодействиях между ними. Одно вытекает из второго, третье связано с первым и четвёртым, но на него ещё влияет картинка второго, и не она сама, а её придуманный фантазийный образ. И все изменится через долю секунду, потому что я увижу новую, седьмую картинку, и к тому же у меня вдруг поменяется настроение, которое вообще функционирует по очень странным законам. Которое вообще – как струйка дыма, поток воды, языки пламени – в постоянном движении и изменении…

Я лихорадочно огляделся по сторонам. Мой лоб покрылся испариной. Обильной испариной. Капли крупнели, начали скатываться вниз. Брови намокли и потяжелели. От набухших от пота бровей голову начало клонить вперёд. Все стало как-то утяжеляться. Стоп! Я вытер лоб рукой, посмотрел на Лену, с невероятным усилием воли улыбнулся. С невероятным усилием воли протянул руку вперёд, взял со стола салфетку, прижал её ко лбу, к глазам, щекам. Сделал глубокий вдох.

Плескалось. Что-то где-то плескалось – вино в бокалах, вода в трубах, амброзия в сосудах, озеро в берегах… Где-то на заднем плане, но отчётливо, как заданная форма бытия – вино в бокалах, вода в трубах, амброзия в сосудах, озеро в берегах… Здесь и сейчас стихия – вода. И даже Waters, Roger[7 - Роджер Уотерс(англ.; участник рок-группы Pink Floyd; игра слов: Waters переводится на русский язык как «Воды»], потому что вдруг заиграл бодренький ремикс на Another Brick in the wall[8 - «Еще один кирпич в стене» (англ.; песня рок-группы Pink Floyd)].

– Пойдём танцевать? – Я с медленной улыбкой посмотрел на Лену.

– Пойдём, – она с готовностью поднялась со стула и направилась к танцполу.

«We don’t need no…»[9 - Нам не нужно ни… (англ.; слова из песни «Еще один кирпич в стене» рок-группы Pink Floyd)]

Танец делает Лену счастливой.

«We don’t need no…»

Она полностью погружена в танец, закрывает глаза, забывается…

«We don’t need no…»

Танец соответствует гармонии её внутреннего фэншуя. И все счастливы.

«We don’t need no…»

Но в какой-то момент мне начинает казаться, что она притворяется; только делает вид, что полностью погружена в танец.

Я тоже танцую. Движения свободны и легки, как свет софитов и стробоскопов сверху. Только мои движения вверх, а свет софитов вниз. Взаимопроникновение. Совокупление.

«We don’t need no…»

Я вдруг вижу в кишащей массе тел и голов лицо Маши. Неподвижное, насмешливое, светлое. Глаза смотрят прямо на меня, словно взгляд её хочет наколоть меня, как кусок шашлыка на шампур.

«We don’t need no…»

– Юх-ху, – Лена приобнимает меня за плечо, пытается развернуть к себе и вовлечь в своё чувство ритма.

«We don’t need no…»

Мне нужно исчезнуть. И главное – как-то незаметно. Дематериализоваться из этого пространства, чтобы потом в качестве сюрприза появиться из воздуха где-нибудь далеко. В женской бане, например – хороший сюрприз. Или на сцене, где идёт представление Дэвида Копперфильда – пусть он удивится!

Я обнимаю Лену и целую её взасос. Потом отталкиваюсь от неё как бильярдный шар и перемещаюсь между танцующими телами, извиваясь змеёй, двигаясь вглубь. Двигаясь в центр. Центр энергии. Центр любви (почему бы и нет?). Здесь тела соприкасаются плотнее, музыка громче и воздух гуще. Может, в таких местах и обитает любовь – если не к ближнему, то сама по себе, выкристаллизовавшаяся из наших душ неожиданно для них самих, не знающих, как и куда применить её, и в которых она, неиспользованная, обычно и сгнивает. Маша. Машенька. Что же ты делаешь в клубе? Как вообще тебя сюда пускают? Тебе ведь нет и пятнадцати. И где же твоя любовь, Машенька? Тоже в этом эпицентре, выпотрошенная и сгущённая?

– Привет, – Маша вдруг возникает передо мной. Она хитро улыбается. Рядом с ней мужские лица и пиджаки. Я не люблю пиджаки. Ненавижу пиджаки. Их форма и накладные плечи чем-то похожи на доспехи римских легионеров. В них есть какая-то законченность и неотвратимость.

– Здравствуй, Машенька. Что ты делаешь здесь сегодня? Как тебя сюда пустили?

Улыбка на её лице меняется. Неопределённо и непонятно.

– У меня здесь знакомый работает, – просто говорит она.

Один из мужчин в пиджаках?

– Я рада тебя видеть, – добавляет она.

– Я тоже рад тебя видеть.

– Купишь мне дринк?

Вокруг грохот ритмов, музыки, и приходится читать по губам.

У Маши чуть полноватые, красиво очерченные губы. По ним читать приятно, хотя и не очень легко. А где-то в другом конце танцплощадки вопиет Ленино сердце «Где же ты, Илья?»

– Ты здесь не один? – Спрашивают Машенькины губы, – я видела рядом девушку.

– Да… – Чуть задерживаюсь с ответом, – с друзьями.

– Так ты купишь мне дринк?

– Пойдём.

Мы подходим к барной стойке и я беру Маше джин-тоник.

– Спасибо, – она целует меня в щеку.

– На здоровье. Мне пора идти к друзьям.

– Потанцуем?

«Где же ты, Илья?» – вопль Лены.

– Конечно потанцую. Я уже танцую с тобой. Только сейчас мне нужно идти.

Я ухожу. Последние пятнадцать минут были бы тяжелы и сложны для проживания, если бы я был трезв, чист и пуст, а в кровеносных сосудах и в полушариях мозга не присутствовали элементы вещества, изменяющего сознание.

Лена танцевала одна, закрыв глаза, погрузившись в себя, вскинув к потолку руки.

Лена танцевала одна. Остальные в зале – словно для фона, безликие и никакие. Её поднятые вверх руки медленно колыхались, словно водоросли в речной воде – справа налево, и обратно. Глаза закрыты. Голова поднята вверх. Руки тянутся к софитам и стробоскопам, словно к Богу. Молитва (даже если она не выражена в словах) течёт, плавно и легко, снизу вверх. Наверное, Лена сама не знает и не догадывается, что в этот момент она молится. Но я чувствую эту происходящую в ней молитву, поток через руки к софитам и стробоскопам – и выше – к небу, к небу, и ещё выше, ещё выше.

Я ошибся. Лена не молилась. Она переживала внутри обиду, и для удобства отстранилась от мира.

– Куда ты делся? – Спросила меня, когда мы сели за столик.

– Знакомых увидел. Немного пообщались. – С напускным равнодушием ответил я.

– Знакомую… – Уточнила Лена. – Какую-то малолетку из детского сада. – Я видела.

– Да. Маша и её друзья, которые здесь работают.

– Друзей не видела.