Два мага

С тех пор как Бессменный узнал, в каких отношениях Надя состоит к Потемкину и почему светлейший взял вдруг к себе свою дочь и скрыл ее (на это были особые причины, о которых говорить нельзя), – он вполне успокоился, и его здоровье заметно поправлялось. Тяжелая рана зажила окончательно.

Он схватил плащ, перчатки и шляпу и совсем молодцом вышел на крыльцо.

– Вы застаете меня, граф, – заговорил он, с учтивым поклоном приближаясь к окну кареты Феникса, – на выходе из дома.

– Я рад, что вы поправились и что я вижу вас здоровым, – ответил граф. – Мне давно хотелось навестить вас, но я боялся, что мое посещение обеспокоит вас во время болезни.

Бессменный приподнял шляпу.

– Благодарю вас, и еще раз простите, что не возвращаюсь домой, чтобы воспользоваться вашей беседой, но дело в том, что мне предписана прогулка именно в это время, как самое теплое среди дня…

– Послушайте, князь, – ласково произнес Феникс, – я надеюсь, что у вас больше не таится никакой неприязни ко мне. Согласитесь, что причиной нанесенной мною вам раны был вовсе не я. Я не хотел этой дуэли и сделал все зависящее от меня, чтобы избежать ее. Вы сами пожелали и настаивали; я же, со своей стороны, не имел основания питать к вам вражду и, напротив, после нашего поединка питаю двойное уважение к вам…

– Я ни в чем не виню вас, граф, и ничего против вас не имею теперь, – искренне ответил Бессменный.

– Так докажите это на деле.

– У вас есть просьба ко мне?

– Да, и большая…

– В чем же дело?

– Садитесь в мою карету и поедемте вместе. Я уверен, что прогулка в экипаже будет для вас полезнее, чем ходьба пешком, потому что вы меньше утомитесь и дольше пробудете на свежем воздухе.

– Но, право, я не знаю, граф…

– Вы мне докажете этим, что не сердитесь на меня, – и граф, велев гайдуку откинуть подножку, протянул руку Бессменному, приготовясь помочь ему войти в карету.

– А вы куда едете теперь? – спросил князь.

– Мне все равно, куда-нибудь за город прокатиться. Я модных и людных мест не люблю. Мы можем проехаться с вами за Таврический дворец… Прекрасная дорога, князь…

«Таврический дворец» имел, по-видимому, магическое влияние на Бессменного. Он поднялся в карету; подножка щелкнула, дверца захлопнулась.

Очутившись снова с графом Фениксом в той же карете, в которой они ехали тогда, Бессменный живо припомнил весь тот день, обед у Елагина, потом разговор с графом, свой визит к нему и зеркало, в котором он видел Надю, протягивавшую к нему руки и говорившую: «Муж мой!».

– А что, зеркало еще существует у вас, граф? – спросил он, когда лошади тронулись и карета закачалась на своих рессорах.

– Существует! Что ему сделается?

– И предсказания его не ложны, вы продолжаете утверждать это?

– Продолжаю. Еще недавно мне пришлось проверить, и я получил несомненное подтверждение…

– Значит, и со мной случится то, что оно мне предсказало?

– Должно так быть.

– Тогда я буду счастлив.

– От всей души желаю вам этого.

Лошади бежали крупной рысью. Бессменный задумался, и воображение унесло его далеко, в то самое будущее, которое он видел в зеркале. Но как это случится, как это произойдет? И в голове его рождался один план за другим, и комбинации одна другой фантастичнее являлись как бы сами собой. То он видел себя достигшим высших почестей и являющимся к Потемкину просить руки Нади, то, наоборот, он жил с нею в бедной хижине, причем, конечно, хижина была похожа на крошечный киоск, какие ставят в парках.

Бессменный был успокоен, и радостное настроение и вера в будущее снова вернулись к нему. Он знал, что Цветинский переехал на жительство в Таврический дворец, и каждый день видит Надю и следит за ходом ее болезни.

Цветинский положительно заверял его, что скоро она придет в себя и тогда все будет хорошо. Ей нужен только покой – и нужно выждать. Время излечит ее.

Феникс и Бессменный давно выехали за город, миновали лесистую местность, и с левой руки потянулся у них высокий, знакомый князю частокол Таврического дворца, а справа открылся пустырь.

Вдруг карета остановилась.

– Что такое? – высунулся граф из экипажа.

Кучер передал вожжи сидевшему на козлах гайдуку, соскочил и стал возиться у постромки.

– С постромкой что-то случилось, – пояснил граф Бессменному, – нам придется подождать немного. Может быть, хотите выйти погулять?

Бессменному, как только они выехали сюда, не сиделось на месте, когда карета катилась, а теперь, во время невольной остановки, он уже вовсе не мог удержать себя.

– Отлично, граф, пойдемте! – согласился он, не сумев даже скрыть свою радость.

Они вышли.

Вид был не из особенно приятных: пустырь и частокол, но Бессменному он казался чрезвычайно интересным. Он издали увидел место, где были расшатаны колья, и, когда они поравнялись с ним, приостановился. Он заметил, что колья расшатались сильнее и щель настолько увеличилась, что сквозь нее виднелся сад даже с того места, где они стояли, то есть по эту сторону канавы.

– Вы никогда не были в этом саду? – спросил Феникс тоном полного равнодушия и, вынув часы, посмотрел на них.

Было ровно двенадцать.

– Нет, никогда, – проговорил Бессменный.

– Говорят, чудный сад. Как вы думаете, если перейти эту канаву и посмотреть? В последние дни стояли жара, и канава высохла.

– Отчего же не перейти? – подхватил Бессменный и в один прыжок очутился у частокола.

Граф, не торопясь, перешел за ним.

Они заглянули в сад, цветущий, но пустынный – ни души не было в нем.

«Неужели Тубини не исполнил моего приказания?» – мысленно удивился граф Феникс и снова посмотрел на часы.

Но в эту минуту, как бы в ответ ему, из-за круглой кущи кустов показалась на дорожке сада Надя. Она шла вместе с Кулугиным и оживленно разговаривала с ним. О чем они говорили – не было слышно, но каждое движение их было видно. Они остановились. Кулугин счастливо улыбался, Надя продолжала говорить, весело смеясь. Он ей ответил что-то. Она оглянулась на дом и, убедившись, что листва скрывает их от него, вскинула руки и положила на плечи Кулугина. Он охватил ее руками и прижал к груди, губы их встретились и замерли в поцелуе.

«Это более, чем я ожидал», – опять подумал Феникс, все время следивший за тем, что происходило в саду, и одновременно за тем, что делалось с Бессменным.

На этот раз князь при постороннем человеке владел собою. Он только страшно побледнел, но ни одного восклицания, ни одного звука не вырвалось у него. Бледный, с закушенной губой, он стоял и смотрел, как бы не имея возможности отвести глаз. Грудь его поднималась высоко. Однако, сделав усилие, он обернулся к графу и проговорил: