Грибник

Найти библиотеку здесь оказалось сложнее, чем он думал. Хотел спросить дорогу у какой-то женщины, которая, близоруко щурясь, зигзагами шла по коридору, вглядывалась в таблички на дверях. И совсем неожиданно узнал в ней известнейшую, особенно, здесь, в Петербурге, актрису. Такая обычная, такая земная и вдруг актриса.

Опять коридоры. Здесь навстречу торжественно шла какая-то процессия. Впереди, флагманом, кто-то высокий или просто сильно вытянувшийся вверх, с длинными, но жидкими седыми волосами. За ним двигалась свита из нескольких ярко накрашенных старух. Белое, будто напудренное, лицо переднего так хорошо знакомо. Сам великий художественный руководитель Среднего театра Абрам Великолуцкий. Неестественно выпрямившись и даже выгнувшись вперед, тот шел медленно-медленно, похожий на почему-то сошедший с пьедестала памятник. Передвигался, с выражением глубочайшего погружения в свои мысли. Такого погружения и в такие мысли, каких и не бывает.

Старухи, похоже, старались его не обгонять, шли, о чем-то негромко беседуя друг с другом. Некоторые из них казались смутно знакомыми, вроде бы по каким-то фильмам.

Вся это процессия и сам Великолуцкий произвели странное впечатление. Первой мыслью стало, что главный режиссер здесь сумасшедший, так нелепо он выглядел.

«Помпезность», – Ни разу в жизни не приходилось, даже мысленно, произносить это слово. И, тем более, наблюдать наяву, что это такое.

Великолуцкий со свитой прошел мимо прижавшегося к стене Артура. В отчаянии тот спустился в еще одно фойе. Мимо прошли несколько молоденьких танцовщиц в чем-то черном, обтягивающем. Старуха-уборщица перестала шаркать шваброй, с неудовольствием посмотрела им вслед и что-то пробормотала.

«Ходють. Целлюлитом трясут», – расслышал Артур.

Он снова оказался в служебных недрах, в темных закоулках, если опять выражаться на старинный манер. В каком-то тупике прочитал табличку:

«Может, вот это – „Литературно-драматургическая часть“ имеет некое отношение ко мне?»

За дверью с табличкой, в литчасти, как оказалось, его ждали. Велели зайти туда вечером, к концу рабочего дня. Библиотека, как объяснили, находилась этажом ниже, но недалеко, возле лестницы.

Библиотекой оказалась не слишком большая комната со столами в несколько рядов – немного похоже на класс в школе. Это, наверное, считалось здесь читальным залом. Дальше стоял деревянный барьер, а за ним – стеллажи с книгами.

Оказалось, здесь откровенно накурено. За стеллажами, видимо, существовало еще какое-то убежище для библиотекаря. Оттуда слышался голос, низкий, женский, там явно говорили по телефону:

– Да, дорогая, вы же знаете, как я метеозависима. Да. Да. И вам тоже всех благ. Ну, все, ко мне пришли.

Появилась, затягиваясь сигаретой, сильно пожилая, пожалуй, даже старая дама, массивная, с окрашенными в угольно-черный цвет волосами.

– Вижу, это вы новый библиотекарь, – заговорила она. – Судя по тому, как оглядываете нашу библиотеку. Вас ведь зовут Артур? Башмачкин, кажется? А меня – Октябрина Спартаковна. Вот, вскоре ухожу на покой, передам это все вам. Хотя для меня пенсия – будто репетиция смерти. Ах, не спорьте! – махнула она рукой, хотя Артур ни о чем спорить не собирался.

Пальцы этой руки оказались полностью унизаными разноцветными перстнями, только мизинец оставался свободным. Судя по нарядам и манерам, Октябрина Спартаковна не желала признавать себя старухой.

На шее у нее висели крупные янтарные бусы, бархатное ожерелье с какой-то геммой. На гемме – портрет неизвестной женщины. Вообще, висело много всего сложного.

Артур все оглядывался. Стену за Октябриной украшал раскрытый веер, рядом с ним – портреты Пушкина и, кажется, Щепкина. На библиотечной стойке лежала большая толстая и потертая книга. На ней написано одно слово «Грим». Непонятно, кому здесь понадобились сказки, потом дошло, что это не книга немецких братьев, а пособие для гримеров.

– Наше руководство давно требует завести картотеку в компьютере, стыдит меня за наши картонные карточки. Говорит, надо перенести каталог в электронный формат, но я даже не знаю, где компьютер включается. Вы молодой, современный, а я на этот компьютер смотрю, как этот… Неандерталец, – Октябрина говорила, не останавливаясь и затягиваясь сигаретой между фразами. Дым толчками вылетал у нее изо рта вместе с каждым словом.

На ближнем стеллаже плотно, один к одному, стояли тома собраний сочинений. Выцветшие на солнце и теперь все почти одинакового цвета.

Среди них Артур увидел своего обожаемого Мопассана, любимое «огоньковское» издание в двенадцати томах. Как будто встретил старого знакомого.

«Сладкий для меня запах книг».

– А я тут до вас беседовала с приятельницей из костюмерной. Мы задумываем новое платье для меня, – уже откровенничала старуха. – Стараюсь следить за собой, не распускаться. Диету вот подбираю.

– Что-то писклявое от моды? Вы, я вижу, стремитесь к балетным формам, – решился сыронизировать Артур. – К пенсии?

Октябрина басовито хохотнула, якобы удивленная наивностью новичка, принявшую ее за столь юную, только вступающую в пенсионному возраст особу.

– Нет, я давно на пенсии, но вот работаю.

День продолжался, но Артур так и не понял, чем он станет здесь заниматься. Пока только приходилось отвечать на бесконечные расспросы Октябрины. Та тянула из него рассказы о его жизни, признания о нем, о родственниках, о том, что он ест, чем и от чего лечится, с кем «встречается», как она выразилась. Вытягивала и вытягивала, будто пряха нитку из мотка шерсти, и нитка становилась все длиннее и длиннее.

– Какой профессией вы обладаете? – спрашивала она.

– Я вроде старателя, ловца жемчуга. Только его нет в наших краях. Грибы – мой жемчуг, грибник – моя профессия. Вольный грибник… еще недавно был.

– И что, есть доход?

– Мне платит дань мой грибной народ, племена вешенок, рыжиков и моховиков. Я, вообще-то, из знатной семьи. Дед у меня был главный сварщик сильно большого завода. И родители тоже не из последних.

Октябрина иронии Артура не замечала, все расспрашивала, сколько у него было жен, сколько детей, платит ли он алименты. Тот выдумывал на ходу, что мог. Придумал целый воображаемый мир, в котором действовал другой улучшенный Артур.

– Женат был три с половиной раза. В ЗАГСе уже не расписывают, вообще, больше пускать не хотят… Ну, обо мне неинтересно, – пытался он прервать допрос. – А как у вас дела?..

– Как так неинтересно!.. – немедленно пресекла Октябрина его наивную уловку. Въедливо расспрашивала об Артуровом настоящем и прошлом:

– А старый ваш дед был?

– Да, немолодой. Все говорил, я знаю, когда у меня старость наступила, в сорок шесть лет, вместе с инфарктом. Ему физически напрягаться нельзя было, а он напрягался, еще как… Работы много – у нас в кооперативе обширная грибная плантация. Ну, как плантация…

Октябрине почему-то понадобилось все знать про кооператив.

– Это деда идея, – все не умолкал, вынуждено продолжал Артур. – «Микориза» – так мы наш кооператив назвали. Никто этого названия запомнить не может. Микориза – это…

Микориза Октябрину не заинтересовала.

– Ну а, ну а?.. – с жадностью все расспрашивала она дальше.

– Ну а я остался в родовом жилье, в одной комнате, в коммуналке. Там, где всю жизнь и прожил. Зато теперь соседом станет лучший друг детства, Сергей. В этой коммуналке мы все время друг к другу бегали. Один раз как-то приходит он, – вспомнил Артур, – а у нас на подоконнике жгучий перец в горшке рос. Стручки такие красивые, красные, будто лакированные. Я выходил куда-то и специально ему сказал: только не кусай их, не ешь! Этот перец маленький, он еще вырастет. И только вышел в коридор, слышу крик дикий. Укусил! – Артур умолк, задумался, ностальгически улыбаясь.

Но Октябрина молчать не давала. Потом она особо заинтересовалась замужеством Артуровой матери. Для Октябрины даже понадобился словесный портрет Пьера-Альфонса, и тот, что пытался создать Артур, казался ей недостаточно подробным.

Наконец, наступил перерыв на обед. Несмотря на диеты, к обеду Октябрина относилась серьезно. Артур, наконец, смог вырваться.

В театре нашелся буфет. Непонятно, почему он так назывался – оказалось, что это большое помещение с множеством столов, похожее на спортзал в школе, где Артур учился когда-то.

Потом он стоял в коридоре, смотрел в окно, на хоздвор театра. Кто-то учинил там какие-то зеленые насаждения. Сейчас пока только кучи земли и торфа, присыпанные свежими опилками, наверное, из декорационной мастерской. Оттуда торчали прутики, палки и проволока. Вплотную к забору стоял большой сарай из гофрированного железа – тоже что-то хозяйственное. В глубине двора – большая солидная котельная с трубой. Неужели здесь до сих пор топят углем? Рядом с ней беседка-курилка с кабельной катушкой, вкопанной в землю в качестве стола. За оградой театра видна круглая площадь. Посреди нее на пьедестале сидел какой-то зеленый мужик, вокруг него кружились машины.

Вот это теперь его жизнь.

«Я с юных лет люблю балет, – задумчиво напевал Артур, возвращаясь в библиотеку. – Любой мне танец удавался…»

Остаток обеденного перерыва он просидел у своего теперь стола перед компьютером. Выдвинув ящик, любовался, лежащим там, наганом.

На расстоянии ощущалась заложенная в него сила. Стершиеся щечки на ручке из какой-то древней пластмассы. Как она называлась – карболит? Выдавленная в нем звездочка, с остатками краски. Когда-то и кому-то этот наган хорошо послужил.

Подумал, что дед немедленно стал бы его разбирать, изучать. Объяснять, зачем в нем каждая железка.