УМА

– Вы бы отдохнули немного. Я вам чай приготовлю.

– Некогда нам отдыхать, у нас вторая смена сегодня, – проговорился Шульгин.

– Как – вторая смена? – удивилась Эльза.

– Эх ты, товарищ Шульгин, язык у тебя словно помело, – огорчился Абаз, косо посматривая на своего коллегу.

Шульгин демонстративно пошлепал легонько себя по губам. Смущенная Эльза вышла из кухни. В это время веселый парень с кепкой набекрень заигрывал с девчатами, занимающимися поклейкой обоев в детской комнате.

– Ты, Соколова, зря мою любовь отвергаешь. Она же высокая, чего тебе с этими воробьями на одной ветке делать? – стоя возле табуреток, на которых стояли девушки, спрашивал Трошкин.

– Ох, Колька, узнает Воробьев о твоей высокой любви и накрутит тебе уши! – смотря сверху на Трошкина и разглаживая пузыри обоев, отвечала длинноногая подруга Соколовой.

– Я же шучу, Светик. Да и как он узнает, в первую смену ведь трудится, неужели ябедничать будешь?

– Ты бы лучше, Трошкин, шел ребятам помогать. Нечего тебе тут в бабском коллективе делать, –

возмутилась Соколова, опередив с ответом свою подругу.

– Эх вы, а еще товарищи, женщины, комсомолки, – почесывая затылок, Трошкин направился к входным дверям квартиры, возле которой уже собралось несколько мужчин в ожидании команды Льва Степановича Шульгина.

– Степаныч, долго там еще? – выкрикнул с коридора один из мужчин.

– Девчатам осталось пару пузырей разгладить. Можете начинать таскать, – скомандовал Шульгин.

Абаз направился вслед за остальными мужчинами, оставив Шульгина и Сергея тет-а-тет.

– А ты чего не с ними?

– Генерал живот не позволяет, – поглаживая себя по животу, в шутливой форме отвечал Шульгин.

– Понятно…

Закончив со столом, Сергей попросил Шульгина помочь ему его перевернуть. Кряхтя и охая, Шульгин все же помог Сергею поставить стол на ножки. Чуть отдышавшись, Шульгин спросил Сергея, познакомился ли он уже с кем-нибудь из своих сверстников.

– Времени нет совсем. Еще нужно успеть прочесть внеклассную литературу. Я ведь к тому же родителям с переездом помогаю. А что до ребят, успею еще, да и учебный год на носу – в школе со всеми и познакомлюсь.

– Вот что, Серега, если тебе вдруг станет скучно, обращайся, я тебе тут местные достопримечательности покажу.

– Да ведь город еще совсем молодой, все только строится. Чего тут кроме стройки-то показывать?

– Город-то, может, и молодой, только вот место это старое. Здесь деревня раньше была, в которой твои предки жили.

– Отец рассказывал как-то, но, честно говоря, я не слишком внимательно его тогда слушал. Мне все эти истории не слишком интересны, в них, как по мне, слишком много отсебятины.

– В общем, смотри сам, наше дело – предложить.

– Это почему же Лев Степаныч о себе во множественном числе заговорил?

– Так ведь я о себе и о своем «запорожце» говорю.

– С каких это пор машина стала считаться одушевленным предметом?

– Любая вещь, если с душой сделана, сродни человеку.

– Сентиментальность все это. Поставь десять станков перед тобой и спроси, какой из них с душой, а какой без души, – ответить не сможешь.

– Пока они стоят не работая, то, конечно, ответить не смогу, а ты их включи, заставь стальное сердце застучать – вот тогда и посмотрим, отвечу ли я на твой вопрос или же промолчу!

– Значит, по твоей логике все, что хорошо работает, то с душой, а то, что плохо, то без души?

– Именно. Если человек душу в свое дело вкладывает, не спит ночами, читая техническую документацию, думает постоянно, как улучшить технические характеристики, с чего ради вещи этой плохо работать?

– Ладно, пусть будет по-твоему. Значит, и у «запорожца» твоего, и у стола этого, к которому я ножки прикручивал, и даже вон у люстры той, которую вчера Валера вешал, душа имеется, ведь ни один из нас не схалтурил, – улыбнулся Сергей Степанычу.

Глава VI

Дверь была чуть приоткрыта; в дверном проеме можно было разглядеть силуэты двух мужчин, сидевших в кожаных креслах напротив камина. Небритый человек, стоящий за дверью, не решался зайти. Гость перебирал в руках зеленые бумажки; их слабый шорох услышали мужчины, находившиеся в кабинете.

– Серега, все же решился наконец? – произнес, встав с кресла, мужчина в солидном черном костюме, догадавшись, кто стоит за дверью.

Бородатый осмелился неспешно зайти в кабинет, оставив двери за собой открытыми.

– Жена запилила, извините, что так долго раздумывал над вашим предложением, – попросил прощения бородатый.

Человек, сидевший в кресле в спортивном костюме «монтана», постоянно почесывался: он чесал свои ноги, шею, лицо и даже почесывал себя за ушами, но в те секунды, когда зуд прекращался, он начинал поддергивать косичку на голове, которая почему-то находилась сбоку. Безусловно, этот человек вызывал чувство омерзения, и какая-та невероятная сила отторжения исходила от него.

– Феликс Николаевич, ваше предложение остается в силе? – Сергей протянул трясущимися руками бумажки, несколько из них упало на пол.

– Тебе не пристало обращаться на «вы». А помнишь, как в школе ты тыкал учителям, считая себя самым умным?

Феликс от косички перешел к почесыванию ноги, он ухмылялся, видя, как его бывший одноклассник подбирал с пола упавшие ваучеры, которые снова и снова вываливались из рук. Не вытерпев рассеянности Сергея, подпрыгнув от злости в кресле, Феликс скомандовал:

– Эрик, подбери ты эти чертовые бумажки и выкинь их в камин!

Эрик подобрал все ваучеры, лежавшие на полу, и, забрав из рук Сергея остальные, направился прямиком к камину, как вдруг голос Феликса вновь остановил его:

– Пересчитай для начала.

Сложив все ваучеры в стопку, Эрик довольно быстро пересчитал их.

– Здесь все.

– Хорошо, можешь сжигать.

Зеленые бумажки, оказавшись в камине, окрасились ярким голубым пламенем. В комнате появился резкий запах серы. Феликс глубоко вдохнул в себя дым, доносившийся от сожженной ценной бумаги. Сергей, прикрывая рукой нос, сильно закашлял, Эрик же побежал открывать единственное находившееся в кабинете окно.

– Глупцы, так пахнет величие, так пахнет труд рабов!