Дом, который построил Майк. Хроники Кулуангвы

Ну, я, молча так налил себе еще стакан, выпил, подхожу к нему, а он ведь крендель худооой, как глиста тогда был, в чем душа держалась. Всего себя на сцене вымотал.

(В Торонто когда он приезжал в 2001 году – репа у него, вооо какая стала. На телеге не объедешь).

Думаю, ну щас как я ему въеду по роже его наглой, пельмень душный, ох и завоешь же ты у меня, будешь знать, как курить у меня на рабочем месте!

Он, наверное, понял, чо к чему и как вставит мне своей худой ногой прямо не вставая по моим аичкам. Он как-то потом уже многими годками позже так же сильно на каком-то тусэ Бутусову под сраку пнул. Вот скандал то был. По пьяни, наверное.

Пинщик, блядь. Экскъюз май фрэнч.

Я то тут при чем.

При том, что умер на несколько мгновений своей ущербной жизни. Полетел в какую-то черную трубу, лечу так себе на яркий свет. Опять же Сай Баба появился откуда-то, говорит, давай уже возвращайся, билеты то опять не купил. Я грю, да какие же билеты-то, у меня и денег на билеты нету. Я вон даже до Сочи в прошлый раз из Свердловска на поезде зайцем добирался. А Сай Баба мне грит – билет-то тебе за баксы покупать придется.

Ну, тут уж я совсем одурел, аж отрыгнул криком, то есть портвейном немного из спертой духом грудной клетки.

Отрыгнул, значит, и глаза так открываю, а меня наша мышь-белая-комендантша в засос целует, и рубаха у меня до пояса на груди расстегнута. Я так испугался и ей к-а-ак дал в глаз правый, прямо вот сюда, только цифры на табло засверкали! Она ведь совсем маленькой биксой была, отлетела к стене с музыкальными инструментами и благополучно катапультировала худой жопой на Умкин Фэндэр Джаз-Бас, у которого так же благополучно переломился гриф в двух местах. А фэндэрочком то этим в то время не много ни мало можно на Жигу-копейку обменяться не глядя.

Я встаю, такой весь полуголый, в блевонтине весь почему-то подозрительно не своем, «мышь» на полу стонет, за голову держится, волосы ее распущенные говорят о распущенности, лоб нежно кровоточит. А трое молодцов моих Карнет, Терри и Шевчуган стоят и смотрят на меня, и лица у них подозрительно трезвые и белые.

Наверное, на мороз все же курить уходили ненадолго так, пока Хафиза ко мне приставала грязно. Я грю, – «Да ладно с этой гитарой, пришлет ему еще одну бабка его любимая из этой сраной фашистской Германии».

Они всё стоят и молчат. Я тоже молчу так. Потом Терри грит, – «Ты же умер тут у нас на глазах, козёл, чуть нас всех под статью не подвёл. Юрка тот вообще сознанием выключился, когда мы поняли, что у тебя мотор не стучит. Ну, мы с Корей-то знаем, как искусственное дыхание делать – не зря на военку ходим. Прямой массаж мышцы и прямое же вдувание воздуха тебе в ротовую полость, а затем в легкие. Массаж мы тебе правильно делали, но вот как дело дошло до вдувания, нас с Корей обоих стало на тебя рвать. Как только губ твоих посиневших коснемся – сразу тошнит портвейном. Мы так поняли, что нам, наверное, никак не смогётся полюбить тебя крепко. Поэтому мы дёрнули наверх, к твоей любимой «мышке».

Хафиза молодец, даже под конец рабочего дня не выпила ни грамма. Так что мы решили, что она будет тебе свой могучий воздух вдувать из плоской груди, а мы своими могучими руками значит, будем тебе на грудь в область сердца давить с периодичностью в четыре секунды.

Раз-два-три-четыре – вдох, раз-два-три-четыре – вдох!

Вот так ты и ожил, совсем как в кукольном спектакле «Иисус Христос Супер Звезда».

Давай уже застёгивайся, блевонтин смывай и пошли отсюда. Люди ждут. Мы этот портвейн не только для тебя несли».

Ну, короче, Хафизу мы откачали от моего удара, влили ей стакан портвишка, и пришлось мне её за моё спасение поцеловать взасос. И тут выяснилось, что она такие фертеля может языком делать, что мама-не-горюй. А язык то такой длинный, что сам Мик Джэггер позавидовал бы. Я чуть опять не задохнулся.

Вот как женщины проявляют себя творчески в экстремальных ситуациях!

Попросили её не рассказывать о Фэндэре, ато ей же хуже будет. Ну, сломалась и сломалась гитара – с кем не бывает.

Девушка дала согласие молчаливым кивком головы с изрядной блямбой под левым глазом.

Хафизу эту, с длинным языком, всё равно уволили. Умка настучал за свою сломанную гитару. А Хафиза меня не выдала, Зоя Космодемьянская такая.

После неё, кстати, директором клуба Свердловского Архитектурного Института стал Леша Могилевский, любитель орального сэкса. Как говориться, подсидел кресло.

Коротич-сотоварищи в лице Умецкого, Бутусова и Зиги сидели в институте и доводили дипломный проект до завтрашней сдачи в комнате под номером 301. В комнате под номером 301 находилась редакция институтской газеты «Архитектор», постоянный источник крамолы и эзоповой антисоветчины.

Мы вчетвером ввалились в маленькую комнату, её моментально наполнило кислое амбрэ от плохо почищенной от блевотины рубашки. Пришлось под гневные высказывания окружающих ее снять и замочить в раковине туалета, оставшись только в исподнем. Затем портвейн был щительно разлит по бумажным стаканам и работа закипела.

Три раза приходилось сбегать в Монопольку, винный магаз на улице комиссара Толмачева, за необходимой подпиткой. Часам к трем ночи проект подходил к своей завершающей ноте «фа», выходил на финишную прямую к утренней девятичасовой сдаче.

И тут у меня в голове что-то замутилось, видимо после неудачной смерти, замутилось в глазах, в ногах, и я стал медленно оседать на пол, на котором были разложены восемь квадратных метров уработанных чертежей и красиво покрашенных фасадов домов в новостроящемся районе, под добрым, политкорректным именем – Комсомольский. Бумажный стакан, до краев полный сладко-терпкой жидкостью, как в замедленной съемке, вывалился из моей нежной, художественной руки и залил красно-коричневой кровью Христа все эти восемь метров драгосостояния.

Немой сцены после этого не последовало, не немые и были – наоборот, я получил в пятачину от маленького, пухлого Ильдара Зиганшина, (в простонародье Зиги) и моментально очухался. Зига в то время уже стал заниматься восточными единоборствами, особенно его заинтересовало искусство борьбы Сумо. Юрка тоже рвался мне морду начистить за утерянные безвозвратно граммы, но воспоминание о моей недавней смерти видимо остановило его. А проект оказался безвозвратно завален. Не было даже и мысли за оставшиеся шесть часов его переделать. Не представлялось даже возможности перенести его на следующие дни.