Тихий Дон

Граница еще охранялась нашими пограничными частями. Подтягивались пехотные части и артиллерия. К вечеру двадцать четвертого июля в местечко прибыли батальон 108-го Глебовского полка и батарея. В близлежащем фольварке Александровском находился пост из девяти казаков под начальством взводного урядника.

В ночь на двадцать седьмое есаул Попов вызвал к себе вахмистра и казака Астахова.

Астахов вернулся к взводу уже затемно. Митька Коршунов только что привел с водопоя коня.

– Это ты, Астахов? – окликнул он.

– Я. А Крючков с ребятами где?

– Там, в халупе.

Астахов, большой, грузноватый и черный казак, подслепо жмурясь, вошел в халупу. За столом у лампы-коптюшки Щегольков сшивал дратвой порванный чумбур. Крючков, заложив руки за спину, стоял у печи, подмигивал Иванкову, указывая на оплывшего в водянке хозяина-поляка, лежавшего на кровати. Они только что пересмеялись, и у Иванкова еще дергал розовые щеки смешок.

– Завтра, ребята, чуть свет выезжать на пост.

– Куда? – спросил Щегольков и, заглядевшись, уронил не всученную в дратву щетинку.

– В местечко Любов.

– Кто поедет? – спросил Митька Коршунов, входя и ставя у порога цибарку.

– Поедут со мной Щегольков, Крючков, Рвачев, Попов и ты, Иванков.

– А я, Павлыч?

– Ты, Митрий, останешься.

– Ну и черт с вами!

Крючков оторвался от печки; с хрустом потягиваясь, спросил у хозяина:

– Сколько до Любови до этой верст кладут?

– Четыре мили.

– Тут близко, – сказал Астахов и, присаживаясь на лавку, снял сапог. – А где тут портянку высушить?

Выехали на заре. У колодца на выезде босая девка черпала бадьей воду. Крючков приостановил коня.

– Дай напиться, любушка!

Девка, придерживая рукой холстинную юбку, прошлепала по луже розовыми ногами; улыбаясь серыми, в густой опуши ресниц, глазами, подала бадью. Крючков пил, рука его, державшая на весу тяжелую бадью, дрожала от напряжения; на красную лампасину шлепали, дробясь и стекая, капли.

– Спаси Христос, сероглазая!

– Богу Иисусу.

Она приняла бадью и отошла, оглядываясь, улыбаясь.

– Ты чего скалишься, поедем со мной! – Крючков посунулся на седле, словно место уступал.

– Трогай! – крикнул, отъезжая, Астахов.

Рвачев насмешливо скосился на Крючкова:

– Загляделся?

– У ней ноги красные, как у гулюшки, – засмеялся Крючков, и все, как по команде, оглянулись.

Девка нагнулась над срубом, выставив туго обтянутый раздвоенный зад, раскорячив красноикрые полные ноги.

– Жениться ба… – вздохнул Попов.

– Дай я те плеткой оженю разок, – предложил Астахов.

– Плеткой что…

– Жеребцуешь?

– Выложить его придется!

– Мы ему перекрут, как бугаю, сделаем.

Пересмеиваясь, казаки пошли рысью. С ближнего холма завиднелось раскинутое в ложбине и по изволоку местечко Любов. За спинами из-за холма вставало солнце. В стороне над чашечкой телеграфного столба надсаживался жаворонок.

Астахов – как только что окончивший учебную команду – был назначен начальником поста. Он выбрал место стоянки в последнем дворе, стоявшем на отшибе, в сторону границы. Хозяин – бритый кривоногий поляк в белой войлочной шляпе – отвел казаков в стодол, указал, где поставить лошадей. За стодолом, за реденьким пряслом зеленела деляна клевера. Взгорье горбилось до ближнего леса, дальше белесились хлеба, перерезанные дорогой, и опять зеленые глянцевые ломти клевера. За стодолом у канавки дежурили поочередно, с биноклем. Остальные лежали в прохладном стодоле. Пахло там слежавшимся хлебом, пылью мякины, мышиным пометом и сладким плесневелым душком земляной ржавчины.

Иванков, примостившись в темном углу у плуга, спал до вечера. Его разбудили на закате солнца. Крючков, в щепоть захватив кожу у него на шее, оттягивал ее, приговаривая:

– Разъелся на казенных харчах, нажрал калкан, ишь! Вставай, ляда, иди немцев карауль!

– Не дури, Козьма!

– Вставай.

– Ну брось! Ну не дури… я зараз встану.

Он поднялся, опухший, красный. Покрутил котельчатой короткошеей головой, надежно приделанной к широким плечам, чмыкая носом (простыл, лежа на сырой земле), перевязал патронташ и волоком потянул за собой к выходу винтовку. Сменил Щеголькова и, приладив бинокль, долго глядел на северо-запад, к лесу.

Там бугрился под ветром белесый размет хлебов, на зеленый мысок ольхового леса низвергался рудой поток закатного солнца. За местечком в речушке (лежала она голубой нарядной дугой) кричали купающиеся ребятишки. Женский контральтовый голос звал: «Стасю! Ста-а-асю! идзь до мне!» Щегольков свернул покурить, сказал, уходя:

– Закат вон как погорел. К ветру.

– К ветру, – согласился Иванков.

Ночью кони стояли расседланные. В местечке гасли огни и шумок. На следующий день утром Крючков вызвал Иванкова из стодола.

– Пойдем в местечко.