Старуха

Но Добрая, пристально следившая за ним и, казалось, видевшая малейшие движения его души и то, как они отражались на его лице, тут же остудила его пыл.

– Даже не надейся, – прошипел рядом с ним глуховатый, чуть подрагивавший от ненависти голос старухи. – Она мертва! Её нет. И ты никогда больше не увидишь её.

Но он как будто не слышал её. Он продолжал во все глаза всматриваться в черты Ариадны, пытаясь уловить в них почудившиеся ему слабые признаки жизни.

А над ухом у него не переставал зудеть, как назойливая муха, прерывистый, задыхающийся старческий хрип:

– Мертва! Мертва! И ты уже мёртв. Вы все мертвы. Все-э!.. Так расплачиваются те, кто встаёт у меня на пути. Своими жизнями! На меньшее я не согласна…

И тут Миша не выдержал. Его нервы сдали. Заколотившись от неистовой злобы, он испустил истошный крик, больше похожий на звериный рёв, и в приступе дикого бешенства, не помня себя, ринулся к старухе и вцепился пальцами ей в горло. Её голова тут же запрокинулась назад, рот раззявился, длинный чёрный язык вывалился наружу. Она пыталась было сопротивляться, дёргалась и извивалась, как змея, всем телом, хватала его за плечи и шею и царапалась, как кошка, острыми кривыми когтями. Но всё было тщетно. Миша, не обращая внимания, казалось, не замечая её жалких немощных попыток вырваться из его железных объятий, стискивал её худое морщинистое горло всё сильнее и яростнее, глядя при этом в её закатившиеся, заволакивавшиеся мраком глаза и с жестокой радостью слушая вырывавшееся из её распахнутой пасти протяжное, постепенно замиравшее хрипение. И не разжимал пальцев до тех пор, пока не хрустнул шейный позвонок и её выпученные глаза окончательно не покрылись смертной тьмой.

А что случилось потом, он помнил очень смутно. Вдруг раздался оглушительный грохот, всё вокруг содрогнулось, заходило ходуном, сдвинулось с мест, из десятков глоток вырвался душераздирающий испуганный вопль. По пространству громадного зала метнулись тёмные мятущиеся тени, клубившаяся по углам и вдоль стен мгла резко сгустилась и, стремительно разрастаясь, заполнила всё помещение. А затем её прорезали и разорвали яркие, ослепительные всполохи вырвавшегося из-под земли пламени. После чего грянул ещё более мощный скрежет и лязг, воющий подземный гул сменился могучими, всё усиливавшимися ударами, в конце концов вспоровшими каменный пол и опрокинувшими и разбросавшими всё и всех в разные стороны. На том месте, где только что находился громадный стол с чинно сидевшими за ним мертвецами, образовался гигантский зияющий провал, в чёрную бездонную глубину которого рухнул вместе с остальными и Миша, так и не выпустивший из своих окостенелых рук задушенную им ведьму.

XXI

Это было похоже на продолжительный сон. Но не спокойный и мягкий, не восстанавливающий и укрепляющий силы, а тяжкий, мучительный, изматывающий, оставляющий после себя неприятный горький осадок, чувство тоски и безысходности. Как если бы спящий во время своего забытья заглянул в приоткрывшуюся перед ним мрачную потустороннюю бездну и увидел там такое, что бросит тень на всю его последующую жизнь и сделает её гораздо менее светлой и отрадной. Как если бы из этих безбрежных мглистых далей на него повеяло ледяным пронизывающим ветром, в котором явственно ощущалось дыхание смерти.

Уже начав слышать звуки, чувствовать запахи, вдохнув всей грудью свежий чистый воздух, которого он так долго был лишён, прищурившись от ударившего в глаза совсем не яркого, но показавшегося ему ослепительным солнечного света, который он уже не чаял увидеть, по которому, как по родному, любимому человеку, так стосковался, – Миша ещё некоторое время лежал без движения, раскинув руки и перебирая пальцами редкую пожухлую траву, служившую ему ложем. Он словно всё ещё не мог поверить, что он жив, что он на земле, в своём дворе, что его окружают знакомые люди, голоса которых он всё более отчётливо различал, по мере того как утихал наполнявший его голову шум.

Однако он не спешил открывать глаза. Он так часто и жестоко обманывался в своих надеждах, что уже боялся поверить в избавление. В то, что всё закончилось, что он, заживо погребённый, потерянно блуждавший по тёмным подземным норам, провалившийся, казалось, в саму преисподнюю и увидевший там такое, от чего его до сих пор мороз подирал по коже, он, сам уверившийся в своей гибели и утративший всякую надежду на спасение, выжил, уцелел, каким-то невероятным образом вырвался из цепких лап смерти и вернулся на землю. Это было похоже на чудо, на невообразимую милость судьбы, которая случается, наверное, раз в жизни и больше не повторяется. И, желая окончательно увериться, так ли это на самом деле, он всё же решился поднять воспалённые, набрякшие веки, не без усилия приподнялся и огляделся.

Да, он действительно был в своём дворе, на лужайке перед Димоновым сараем. Именно там, откуда он отправился в долгое страшное путешествие по адским краям, из которого не надеялся вернуться. Приятель тоже был здесь, рядом с ним. Также очнувшись и чуть привстав, он замутнёнными, немного очумелыми глазами, хлопая ресницами, озирался кругом, как и товарищ, явно не совсем понимая, что с ним и каким образом он вновь очутился на пороге своего сарая. Медленно поворачивая голову и пуча, как рыба, глаза, он наконец упёрся взглядом в напарника и недоумённо вгляделся в него, будто не узнавая. Но спустя мгновение-другое, очевидно, всё же узнал и вполголоса, с трудом ворочая онемелым, будто разучившимся говорить языком, пробормотал:

– Т-ты живой?

– Да вроде бы, – не сразу ответил Миша, сам ещё не совсем уверенный в этом.

Димон тоже как будто сомневался. Скривив лицо и покачивая головой, он снова огляделся и пробурчал сквозь зубы:

– Х-хорошо, если б в самом деле так…

Более-менее придя в себя, они внимательнее вгляделись в то, что происходило вокруг. А происходило нечто чрезвычайное, из ряда вон выходящее. Двор, а вернее, та его окраинная часть, где находился Димонов сарай, был запружен народом и напоминал потревоженный муравейник. Здесь толпилось множество людей, чем-то взволнованных, возбуждённых, что-то оживлённо обсуждавших, жестикулировавших, перемещавшихся с места на место. Тут же, окружённые со всех сторон неспокойной людской гущей, стояли ярко-красные пожарные машины, между которыми сновали не менее броско одетые огнеборцы, вооружённые длинными шлангами, источавшими ослабленные, вялые струи. По-видимому, к тому моменту, когда приятели опомнились, пожарные сделали своё дело и тушить им было уже нечего. Огня нигде не было заметно, густых клубов дыма тоже. Лишь тонкие бледные его струйки, извиваясь и курясь, вырывались из разбитых, усеянных острыми осколками окон старухиной квартиры и, подхватываемые лёгким прохладным ветерком, рассеивались в вечернем воздухе, пронизанном приглушёнными тенями.

Друзья, обменявшись короткими взглядами, воззрились на сочившиеся беловатыми дымками пустые окна, как и прежде, напоминавшие слепые глаза. Но теперь не просто слепые, а как будто и ещё и выколотые или вырванные чьей-то жестокой рукой. И вместо тёмных, покрытых застарелой пылью, потрескавшихся стёкол, казавшихся уже неотъемлемой частью этой половины дома, в серой кирпичной стене зияли теперь две большие чёрные впадины, точно порталы в какой-то сумрачный нездешний мир.

Мишу и Димона невольно передёрнуло. Одна и та же мысль одновременно пришла им в головы. Они поёжились, мотнули головами и, отведя глаза от окон на втором этаже, хмуро взглянули друг на друга.

– Что это здесь творится? – вымолвил Миша, едва двигая пепельными потрескавшимися губами.

Димон пожал плечами и, насупив лоб, проворчал:

– Хрен его знает. Опять чертовщина какая-то, не иначе…

Их недоумения разрешил Макс, неожиданно вынырнувший из теснившейся поблизости людской массы и, как коршун, налетевший на приятелей.

– А, оклемались наконец! Отлично! – как обычно, бойко и оживлённо, взахлёб затараторил он, размахивая руками, блестя глазами и быстро переводя их с одного товарища на другого. – А то здесь такое происходит, а вы валяетесь в отрубе и знать ничего не знаете.

И Макс, не в силах стоять на одном месте, а беспрерывно шарахаясь туда-сюда и подкрепляя свои слова резкими, рубящими взмахами рук, немедля приступил к повествованию:

– Так вот, после того как вы ушли, значит, оба в сарай и заперлись там – уж не знаю почему, – я подождал немножко, потом постучался, потом позвал вас. В ответ – тишина, ни звука. Подёргал дверь – не открывается. Я ухо к ней приложил, послушал, в щёлку поглядел. Темнота, вас не видно и не слышно. Как будто вас там и не было… Ну, тогда я, значит, подумал, что вы взъелись на меня за что-то, послал вас подальше и ушёл. Вот как-то так… А кстати, нафига вы заперлись там? – поинтересовался Макс, уткнув в сидевших на земле напарников вопросительный взгляд.

Миша промолчал. Димон тоже думал отмолчаться, но всё же не удержался и буркнул в ответ:

– А мы и не запирались.

– Да-а? – недоумённо протянул Макс. – Неясно… Так а в чём дело тогда?

На этот раз ни один, ни другой приятель не ответили ему, и Макс, спеша перейти к главному, о чём он собирался поведать, решил не задерживаться на второстепенном и приступил к сути дела.

– Ну ладно, уже неважно, – небрежно махнул он рукой и с многозначительным видом продолжил: – Вот дальше произошло кое-что поинтереснее… Так вот, обиделся я, значит, на вас и ушёл. Покрутился туда-сюда. Но во дворе никого не было, делать было особо нечего, и я пошёл домой. Перекусил там, позанимался кое-чем и решил вздремнуть – а то чёт рановато встал сегодня, ни свет ни заря. И только прилёг, вдруг слышу – бахнуло что-то во дворе! И нехило так бахнуло. Так, что, казалось, земля вздрогнула. Ну, думаю, наконец-то что-то стоящее случилось, настоящее. И не ошибся! – подчеркнул он и, едва сдерживая свой непонятно чем рождённый восторг, радостно оскалился и прищёлкнул пальцами. И после секундной паузы заговорил во всё более быстром темпе, скороговоркой, не останавливаясь на подробностях и торопясь сообщить самое существенное:

– Ну, с меня, естественно, дремота тут же слетела, и я, как пробка, вылетел во двор. А тут уже народ откуда ни возьмись сбежался… Я уже давно заметил, как какое-то чепэ, так людишки мгновенно слетаются отовсюду, как вороньё на падаль… И из наших домов, и с улицы заворачивали. И все ломились в сторону старухиного подъезда. Ну, я, ясное дело, понёсся шибче всех. И, уже подбегая, вижу – валит дым из её окон. В которых, как сами видите, ни одного стёклышка не осталось – всё взрывом вынесло. И в соседних хатах тоже стёкла повыбивало. Охренительный взрыв был! – повысил голос Макс, в восхищении закатывая глаза и широко раскидывая руки, точно стремясь изобразить что-то масштабное, грандиозное. – Газ! У старухи ж плита допотопная была, ещё от Верки в наследство ей досталась. Так что рано или поздно она должна была рвануть. Это счастье ещё, что только её квартиру, а не весь подъезд разворотило. Во веселуха была бы! – И его открытая, простодушная физиономия озарилась восторженной улыбкой, как если бы он в самом деле был искренне рад, если бы взрывом разнесло не одну квартиру, а полдома.

Совсем иное выражение было на лицах у Миши и Димона. Они совершенно не разделяли восторгов своего беззаботного приятеля, были задумчивы и сосредоточенны и не выказывали ни малейших признаков удовлетворения. Макс продолжал ещё что-то лопотать, но они уже не слушали его, занятые своими, судя по всему, не самыми радужными думами. Что вроде бы было странно. Ведь у них как будто не было больше оснований для печали, для безотрадных, угнетающих мыслей. Они могли вздохнуть с облегчением и взглянуть на окружающее свободнее и веселее, без опаски и насторожённости, к чему так привыкли за последнее время. Они вырвались из разверзшейся перед ними пропасти, они спаслись, разорвали так долго и мучительно стягивавшую их цепь страха, безнадёжности и отчаяния. Они жили, дышали полной грудью, не ощущая больше удушья и обжигающего жара, не чувствуя нависшие над их головами громадные каменные глыбы, готовые обрушиться на них в любой миг, при малейшем колебании неустойчивой, ненадёжной почвы. То и дело являвшиеся им чудовищные адские твари больше не преследовали их, оставшись где-то там, в беспредельных тёмных глубинах, в вечном могильном мраке и немом безмолвии. Где, неведомо за какие грехи и по чьей воле, побывали они сами. И откуда, опять-таки неизвестно благодаря чему или кому, были исторгнуты на поверхность земли. Если, конечно, – эта не раз посещавшая их мысль снова возникла у них – всё виденное и пережитое ими не было затянувшимся кошмаром, нелепой игрой распалённого воображения, порождением расстроенного, угасшего на какое-то время мозга. Может быть, так. А может, и нет. Этого они не знали. Они ни о чём не могли судить определённо и выносить окончательное суждение. В головах у них стоял сплошной плотный туман, сквозь который они пока что ничего как следует не могли разглядеть, смутно различая лишь отдельные, едва-едва намечавшиеся и прояснявшиеся детали, не делавшие общую картину более чёткой и понятной.

– А мы-то как тут оказались? – спросил Димон у Макса, отчаявшись вспомнить случившееся с ними своими силами.

По румяному круглому Максову лицу разлилась добродушная белозубая улыбка.

– Так я вас вытащил! Я как прибежал сюда, глянул краем глаза на сарай. Вижу – дверь приоткрыта. Я подошёл, значит, заглянул. А вы валяетесь там, возле погреба, оба в отключке. Ну, я подумал, может, вас оглушило при взрыве. Близко ведь. Ну и вытянул наружу. Сначала тебя, потом Мишаню. Полежите на травке, очухайтесь. А сам побежал смотреть – в тот момент как раз первая пожарка прикатила.

Димон, выслушавший сообщение приятеля с хмурым, напряжённым видом, будто по-прежнему пытаясь что-то вспомнить, качнул головой и, хотя по-настоящему так ничего толком и не понял, пробормотал:

– Ясно.

Миша же, вовсе не слушавший Макса и, казалось, в отличие от друга, совершенно не интересовавшийся тем, что вроде бы должно было занимать его сейчас больше всего, поднялся, точно устав сидеть на одном месте, с земли. Постоял, чуть пошатываясь, возле товарищей, глядя на уезжавшие одна за другой пожарные машины и понемногу разбредавшихся кто куда соседей и просто зевак, любопытство которых было удовлетворено. Потом перевёл взгляд на старухины окна, окаймлённые чёрными горелыми пятнами и курившиеся всё более тусклыми, едва угадывавшимися в густевших сумерках дымками. Но смотрел на них совсем недолго, как будто утратил вдруг к этому всякий интерес, как если бы это была прочитанная и перевёрнутая страница его жизни, к которой он не желал возвращаться, о которой хотел забыть как можно скорее.

Но как только схлынула так долго тяготевшая над ним мутная волна страха и тоски, в его истомлённой, опустошённой душе немедленно поселилось другое желание. Никогда, впрочем, и не покидавшее его. Лишь притухавшее время от времени под влиянием минутного забвения или под мощным валом иных, куда менее приятных впечатлений. Он вспомнил об Ариадне. Всё-всё, связанное с ней, за считанные мгновения пронеслось перед ним, от их первой, такой далёкой уже, встречи до недавнего химерического свидания в преисподней, о котором он не мог бы сказать точно, было ли оно на самом деле или только привиделось ему в тяжёлом бреду. Да и какое это уже имело значение? Он был жив. А значит, и она тоже. Смерть, надвинувшаяся на них грозной чёрной тенью, в последний момент отступилась. И его сейчас меньше всего заботило, как и почему это произошло. Осмыслить и понять это вряд ли вообще было в человеческих силах. Он и не пытался. Для него гораздо важнее было другое. Как можно скорее увидеть её, объясниться, высказать всё, что он хотел сказать ей. А может быть, просто заглянуть в её глаза. Наверное, ему теперь и этого было бы достаточно. А дальше будь что будет. Дальше жизнь покажет. И всё расставит по своим местам. А ему придётся лишь безоговорочно и безропотно принять её решение.

Отойдя на несколько шагов от вполголоса говоривших о чём-то приятелей, он остановился и обратил взгляд в глубь двора, всё более окутывавшуюся коричневым полумраком. Там едва уловимо виднелись размытые удалявшиеся фигуры, доносились приглушённые голоса. Он некоторое время рассеянно, без особого интереса глядел в сумрачную даль, медленно переводя взор и продолжая думать о своём.

До тех пор, пока не заметил что-то неожиданное и явно взволновавшее его. Смутно, подобно видению, мелькнувшее в полутьме светлое платье и пышную гриву золотых волос.

Он вздрогнул и чуть побледнел. У него занялось дыхание, чаще застучало сердце, слегка закружилась голова. И одновременно невероятная, беспредельная, давно не испытанная радость нахлынула на него и обдала всего, с головы до пят. По телу пробежала сладкая дрожь. Справившись с волнением, он протяжно выдохнул и расправил плечи, будто стряхивая с себя тяготивший его груз. На его губах показалась счастливая, хмельная улыбка. Не отрывая пронзительного, пылавшего взгляда от не перестававшего мелькать в темноте обольстительного, завораживающего видения, он, помедлив ещё лишь мгновение, точно отбрасывая последние сомнения, решительно мотнул головой и двинулся вперёд.