Если женщина просит

Вайсберг отпустил ее подбородок и договорил:

– Тебе просто не повезло, Анна. Я понимаю, что ты не виновата. Но тебе не повезло, а невезучим в нашей собачьей жизни достается самый тяжелый крест. За такое невезение можно заплатить по самой высокой ставке. Вот так.

Он повернулся к Дамиру и, смерив владельца клуба своим холодным цепким взглядом, вымолвил, чеканя каждое слово:

– Я. Даю. Вам. Двое. Суток. Двое суток, и ни минутой больше.

– А если… – начал было Дамир тоном старичка, который в «Бриллиантовой руке» спрашивал у Нонны Мордюковой, что делать, если жильцы не будут брать лотерейные билеты, но Михаил Моисеевич оборвал его точно так же, как Нонна Викторовна своим безапелляционным «А если не будут брать – отключим газ!»:

– А если не успеете – пеняйте на себя! – И мягко добавил:

– Двое суток – это сорок восемь часов. Вам не имеет смысла тратить это время на совершенно бессмысленные препирательства. Так что в ваших интересах, Дамир Маратович, поторопиться. А потом… потом можно возобновить разговор о кредите. Я вас прошу, как человека, с которым мы могли бы хорошо и обоюдовыгодно поработать: решите эту проблему, и все будет прекрасно. В противном случае… Впрочем, не будем об этом: я уверен, что все будет хорошо. Возможно, вы отловите убийцу сейчас же, на месте. К тому есть все показания. Сейчас я распоряжусь, чтобы приехали эксперты-криминалисты из службы безопасности моего банка и произвели все необходимые анализы и экспертизы. Конечно, конфиденциальность гарантируется. Всего наилучшего, Дамир Маратович. Счастливо… Аня.

* * *

После его ухода Дамир упал на «траходром», схватился руками за голову и начал раскачиваться взад-вперед, как от сильной зубной боли.

Телохранитель Вадим, который точно так же, как и Аня, никогда не видел босса в таком состоянии, только моргал глазками, но от выражения своих мыслей и впечатлений вслух воздерживался.

Потом Дамир вскочил, подлетел к окну и выглянул из него, убедился в том, что автокортеж Вайсберга еще здесь, а потом, навертев махровое замысловатое ругательство, снова бухнулся на кровать-»кингсайз» так, что та застонала и затряслась, и продолжил свои шаманские штучки с раскачиванием.

Изредка сквозь бубнеж и бормотание просачивались вполне членораздельные слова и целые реплики типа «шалава», «ну что за твою мать!» и «жидяра».

Впрочем, Дамиру пришло в голову то, что причитаниями и вырыванием волос из задницы горю не поможешь.

Он поднял голову и бросил на Аню взгляд, весьма далекий от восторженного. А потом процедил сквозь зубы:

– Одного я не могу понять: почему этот гребаный киллер не убрал и тебя? Почему? Ведь так куда проще! Почему он не убил тебя… а, сучка?!

Он подскочил к ей и, схватив за волосы, притянул к своему лицу ее пепельно-серое, оцепеневшее лицо с яркими полуоткрытыми губами, зашипел, скаля острые зубы до самых десен:

– Может, это ты, кошка драная, его и шлепнула? А, мымра? Может, ты и шлепнула? Пришел к тебе богатый дядя, сказал, что ты на своей манде, пусть даже сладенькой и валютной, в рай все равно не выедешь… слил тебе лавэ, а потом сказал, что делать. А? Так оно и было, ты, шмара? Ну признайся! Всем легче будет, и тебе в первую очередь! Если ты… если ты ему ласты склеила, то тебя сразу шлепнут и еще памятник поставят… гранитный. Сам оплачу, да еще поплачу, бля буду!

Аня хотела что-то ответить, но в горле словно застрял и растопырился колючий сухой ком, не давая протолкнуть и словечка.

– Ну, признайся, сука! – продолжал вдохновенно вещать Дамир, прихватывая Аню здоровенной рукой уже за горло. – Признайся, ведь легче будет… мне. А то все равно тебя по наводке Ледяного звери Андроника кубиками нашинкуют, а перед этим всю расковыряют своими шнягами черными. Ну, бля, что ты молчишь?!

Аня уже давно разучилась отвечать на такие выходки Дамира соответствующе.

То есть – гневно и с достоинством.

Три года назад, когда они только начали «работать» вместе, Аня попыталась было высказать Дамиру, что она думает о нем и всем его бизнесе, построенном на удовольствиях одних и крови и боли других. Дамир тогда ничего не сказал. Ушел и вернулся с пятью татарами, своими соотечественниками. Правда, один из них оказался никаким не татарином, а армянином. Прямо как поется в блатной песне: «четыре татарина и один армян».

– Девушка вспомнила о том, что она тоже человек, – тихо сказал он, не глядя на нее. – У вас есть пять часов, чтобы рассказать ей о том, какой она человек.

О последующем кошмаре ей жутко вспоминать. Он продолжался не пять часов, а только час, а потом пришел Дамир и разогнал компанию недовольных «четырех татар и одного армяна», а когда кто-то заикнулся, что рановато что-то он забирает у них телку, Дамир молча хлестнул фрондеру по зубам и кивком головы показал на дверь.

Но Ане хватило и этого часа. Она поняла свое место. И то, что Дамир после назначенной им самим жестокой экзекуции, этого зверского изнасилования, говорил ей примирительные слова, целовал в щеку, в губы и в грудь и чуть не прослезился, объясняя, что его тоже переломало жизнью и что он хочет только закалить ее, дать понять, по каким волчьим законам живет этот мир, – все это она воспринимала едва ли не с благодарностью. Стыло смотрела расширенными синими глазами на склонившееся над ней его лицо и думала, что ведь он в самом деле хочет ей добра.

…Добра!

Такие рабские мысли означали только одно: гордую и самолюбивую девчонку, мечтавшую в богом забытом Текстильщике о покорении Большого мира, перемололи жернова этого самого Большого.

Вот и теперь – слыша грязные слова, оскорбления и прямой, пересыпанный бранью вопрос о том, не она ли убила Кислого, Аня только пролепетала:

– Я не знаю… я никого не убивала… он сам. Я никого… Я все рассказала. Ты должен… ты должен мне верить. Потому что если не ты… то кто же?

Дамир внезапно остыл. Провел рукой по мокрому лбу и кивнул головой:

– Да, так. Все верно. Ты извини. Я просто сегодня… день такой, сама понимаешь. Ладно. Мы теперь, Анька, ходим с тобой по краю пропасти. И ходить осталось два дня. И две ночи.

Аня машинально потянулась к нему, краем сознания тепля только одну мысль: а ведь никого и не было в этом жестоком, пустынном городе лучше его, Дамира.

Ведь это он нашел, отогрел, накормил. Определил в жизни. Он сильный. А все те, кого она видела в этом городе из тех, кто хотел ей помочь, – слабые. Без денег, без связей. Зачем они ей? Ей, которая твердо решила пробиться в этой жизни и чьи заглушенные, но все еще честолюбивые намерения старательно подогревал Дамир Сафин, владелец ночного клуба «Аттила»?

Дамир взял пиджак Кислова, извлек оттуда бумажник и, вынув деньги, переложил в свой карман.

– Склеить ласты – недостаточно уважительная причина для того, чтобы не платить, – пробормотал он. Потом протянул две купюры Ане и сказал:

– Двойная ставка за… моральный ущерб. А платье он тебе порвал, что ли?

– Ага.

Дамир вынул из бумажника еще несколько купюр, а потом засунул его обратно в Юркин пиджак.

– Вот теперь порядок. Ладно, Аня, иди переоденься, прими надлежащий вид и – работать.

– Работать?

– А ты что думала? – Дамир покосился на Вадима, который застыл у двери в позе дрессированного медведя, и добавил, чуть понизив голос:

– Но работать будешь только с теми, на кого я тебе укажу. Я сам… сам все продумаю, вам, бабам, иначе, чем вашим сладким местом мыслить ничем больше нельзя. Сам покажу пальцем. Не понимаешь, почему?

– Почему?

– Потому что тот киллер еще тут, в клубе. И мы его вычислим. Или ты – ты его вычислишь…

* * *

В большом зале было около двадцати человек. Когда Аня, переодевшись и совершенно приведя себя в порядок так, что и следа не осталось от недавнего смятения и дикого, животного страха, читающегося в каждом жесте и в каждой черточке ее лица, вышла «в свет», стоявший возле стойки бара в сопровождении Вадима, Дамир окинул ее цепким взглядом и одобрительно кивнул.

По всей видимости, Дамир тоже успокоился: охранники клуба, приведенные в полную боевую готовность, докладывали ему о малейшем более или менее подозрительном поведении того или иного клиента.

С момента смерти Кислова – а он так и валялся наверху, в интим-кабинке, прикрытый простыней, как будто ничего и не произошло, – никто не выходил из клуба и не входил в него: двери были закрыты.

Как бонус-меры, были активированы видеокамеры, имеющиеся на входе, встроенные в потолок главного зала и в стены двух VIP-апартаментов.

В одном из них сидел Вайсберг с охранниками.