Штормовое предупреждение

– Не-е-ет, тут не ваша глупость! – покаянно восклицал Самохин, сжимая огромные кулаки. – Тут моя глупость, поскольку сразу не настоял на обеде. Приняли бы по соточке, как полагается, расслабились, и все было бы в ажуре. Виданное ли дело – шататься по этим задворкам! Тут такого отчаянного народа понаехало! Не поверите – на ходу подметки режут! Сейчас ведь с работой туго. И все эти алкаши-каменщики, водопроводчики, плотники никуда не делись. Летят туда, где можно хоть рубль урвать. С одной стороны, это хорошо – рабочая сила, а с другой – самая настоящая язва на теле города, потому что сами видели. Это ведь не местные были, голову даю на отсечение, это залетные орлы. У этого, седого, десятерик просто на морде написан...

Величко в дискуссии участия не принимал, только слушал и время от времени хмыкал, а вскоре и вовсе ушел проверить, как чувствует себя Граф. Самохин обещание сдержал, и Графу предложили довольно приличный обед где-то в районе ресторанной кухни, но персонал после этого предпочел в этом районе не появляться, и Величко боялся, как бы Граф не заскучал в одиночестве.

Скучал Граф или нет, неизвестно, но вот Максимов был за обедом на редкость задумчив, и только в глазах у него время от времени мелькал странный огонек, который очень не нравился Грачеву. Этот огонек появлялся в глазах Макса довольно часто и означал только одно – в его жизни появилась еще одна женщина, с которой он намерен связать навеки свою судьбу. Никаких сомнений насчет личности этой женщины ни у кого не было. Вся группа уже имела честь с ней познакомиться, все знали, что у нее есть жених, что зовут ее Таней, что работает она в газете и даже то, что у нее разбито колено. Все эти признаки указывали на то, что Таня может сыграть в жизни их товарища роковую роль, и, похоже, ему самому это нравилось. Грачев испытывал совсем другие чувства и решил, что за Максом сейчас нужен глаз да глаз.

Однако вслед за Величко ушел Пантюхин, который сказал, что ему нужно посмотреть машину, а потом смылся и Макс, да так ловко, что хватились его, только когда того и след простыл. Грачев еще надеялся, что Макс любезничает с кем-нибудь из женского персонала здесь, в ресторане, но этот самый женский персонал сообщил, что «симпатичный мужчина с грустными глазами» только что ушел. Даже видели, как он покупал цветы в киоске напротив. Грачев понял, что случай даже более тяжелый, чем казалось вначале.

Обед был скомкан. Самохин так расстроился, что даже забыл забрать последнюю коробку из машины. Забыли про нее и остальные и вспомнили лишь в тот момент, когда Самохин устроил их в гостиницу и попрощался, пообещав прийти с утра пораньше.

Коробку нашел Пантюхин и сварливым тоном сообщил, что их обчистили, но он тут ни при чем, потому что глаз с машины не спускал и вообще посторонние дела его не касаются. Коробка действительно оказалась вскрыта, и одной рации в ней не хватало. Грачеву не пришлось долго ломать голову над загадочным похищением. Интуиция подсказывала ему, что рацию позаимствовал Максимов, который не хотел до конца терять связь с друзьями, особенно после первой неудачной прогулки по чужому городу.

Это предположение вскоре блестяще подтвердилось. Грачев забрал коробку в номер и на всякий случай привел одну рацию в рабочее состояние. Примерно через полчаса последовал сигнал вызова, и бодрый, но несколько придушенный голос Максимова сообщил, что с ним все в порядке, но до утра его можно не ждать, потому что он собирается провести ночь на свежем воздухе.

– Ты какого черта чужую рацию спер, герой-любовник? – сердито спросил, переходя на передающий режим, Грачев. – Ума у тебя немного, это всем известно, но хоть совесть-то у тебя осталась? Ответь мне на этот вопрос. Прием.

– Я же не навсегда ее взял, – с обидой откликнулся Максимов. – Вдруг чего, ситуация какая – так вы меня всегда найти можете. Вот тоже мне... рацию спер!

– Спер однозначно, – выслушав его, сказал Грачев. – И ушел тайком, как тать. И вообще, такое впечатление, что ты только о себе и думаешь... Завтра я с тобой поговорю по душам! Всю дорогу, пока обратно ехать будем, я тебе нотации читать буду! И даже не проси пощады, жалеть не стану.

Но когда он перешел на прием, Максимов лишь сбивчиво объяснил, что разговаривать больше не может и должен заняться неотложными делами, о содержании которых он распространяться не стал.

– Да плюнь ты! – посоветовал Грачеву Величко, который лежал на кровати и смотрел в потолок. – Знаешь ведь, что, если Макс завелся, остановить его может только природный катаклизм или новая большая любовь. Нужно просто подождать, пока что-нибудь из этого случится.

– Типун тебе на язык, дорогой! – с упреком сказал Мачколян, который, стоя у окна, рассматривал небо на западе. – Я не про любовь, а про катаклизм. Не нравится мне нынешний закат, совсем не нравится! Слишком красивый. Рождает предчувствия. Вспомните, что по радио говорили!

– Просто ты слишком плотно поел, – хладнокровно объяснил Величко. – Когда сильно набьешь брюхо, всегда появляются предчувствия и страшные сны снятся. Вот бери пример с нас с Графом. Мы умеренны в еде и питье, а оттого никакими предчувствиями не страдаем. А между прочим, животное должно заранее чувствовать любой катаклизм. Скажи, по Графу заметно, чтобы он беспокоился?

Мачколян обернулся и критически посмотрел на Графа, который, распластавшись, лежал с высунутым языком возле кровати хозяина. Выражение морды у него было, как обычно, строгое и внимательное.

– По твоему Графу вообще ни черта не поймешь, – сказал Мачколян. – Сфинкс какой-то. По-моему, ему главное, чтобы хозяина никто не кантовал, а там пускай хоть весь мир рушится.

– Не скажи, – возразил Грачев. – Как он сегодня долбанул того, длинного? Бедняга на карачках от него побежал. У Графа хорошо развито чувство коллективизма, гораздо лучше, чем у некоторых двуногих.

– Я вот только одного не пойму, – подал голос Величко. – Неужели эта красавица-журналистка так быстро поддалась чарам нашего Макса? При живом-то женихе? А иначе где он намерен кантоваться всю ночь?

– А ничего удивительного, – прогудел Мачколян. – Макс умеет запудрить мозги. Наверняка он сейчас заливает ей, как озабочен безобразиями, творящимися в этом городе. С горящими глазами говорит про экологию, а сам держит ее за руку. И вот увидите, она проникнется его сладкими речами. Он еще будет через каждое дежурство мотаться в Бельск, попомните мое слово!

За разговорами время пролетело незаметно. Начало смеркаться. Тревожный багровый огонь заката бил в окна. Величко вышел прогулять пса, а когда вернулся, то сообщил, что наверняка атмосферное давление падает и будет дождь. Ужинать не пошли – аппетита ни у кого не было. Все устали после долгого жаркого дня и уже часов в девять уснули, так и не зажигая в номере света.

Первым около полуночи проснулся Величко. Граф, лежавший рядом с кроватью, ткнулся холодным носом в его руку. Величко открыл глаза.

В стекла сердито стучал ветер. На улице выло и грохотало. Черноту ночи время от времени прорезывали белые сполохи молний. Потом как-то разом загудел и обрушился на город дождь.

Величко поднялся и подошел к окну. Грачев поднял голову с подушки и сипловатым спросонья голосом осведомился:

– Ну что, накаркали?

– Просто верно спрогнозировали, – усмехнулся Величко.

– Это я сказал, – гордо заявил Мачколян, который тоже проснулся. – Меня ощущения не обманывают.

Величко всмотрелся в городской пейзаж за окном. Ночная улица была пуста – только идущий сплошной стеной дождь. Свет уличных фонарей вздрагивал и пропадал на мгновение. По мостовой бежал пенистый поток. В воздухе стоял угрожающий гул ветра и низвергающейся с неба воды.

– А дело-то, между прочим, труба, ребята! – вдруг негромко сказал Величко. – Случай нетипичный. Это не летний дождик. Если это надолго, а что-то подсказывает мне, что так оно и есть, то неизбежны большие неприятности.

– То есть оборванные провода, поваленные деревья, нарушенная связь и покореженные автомобили? – спросил Мачколян. – Тут еще и для нас найдется работенка!

– Черт бы вас побрал с вашим языком! – в сердцах сказал Грачев, сбрасывая одеяло и поднимаясь. – Наша задача как можно скорее отсюда отчалить, а вы еще какую-то работенку ищете!

– Насчет отчалить может получиться буквально, – заметил Величко. – Я вот прикидываю тут в уме... Город лежит в низине, река под боком, осадки...

– Вот черти! – удивленно сказал Мачколян. – Весь сон пропал! С вами, ребята, не соскучишься. Только вы об одном забыли – служба тут еще не организована, диспетчера нет, и никто нас никуда не вызовет. Можно спокойно отдыхать дальше.

Ослепительная молния сверкнула за окном. И тут же раздался оглушительный треск, поглотивший все остальные звуки вокруг.

Грачев поежился.

– Ишь, как его разбирает! – пробормотал он. – Действительно – катаклизм. Я что-то такой бури в наших краях и не припомню.

Теперь они уже втроем пялились в окна. Картина разбушевавшейся стихии вызывала невольное уважение и какой-то древний, спрятанный в глубине подсознания страх.

– Самое время для романтических прогулок, – буркнул Грачев. – Я про Макса говорю. Где он, интересно, сейчас шатается?

– Ну для него-то лучшего предлога, чтобы напроситься в гости, и не найти! – засмеялся Мачколян. – Только законченная стерва выгонит мужчину в такую погоду на улицу. Точно вам говорю, он сейчас в ее доме семейный альбом рассматривает. И чай с вареньем пьет.

– Чаю бы я сейчас тоже выпил, – мечтательно сказал Величко. – Может, у Пантюхина есть?

Пантюхина поселили отдельно, в одноместном номере, и он был этим чрезвычайно доволен.

– Ты что, в полночь пойдешь к Пантюхину чай просить? – удивился Грачев. – Считай, будешь его врагом номер один навеки. Да и на чем мы его вскипятим?

– А надо в шкафу порыться, в тумбочках, – предложил Мачколян. – Случается, постояльцы забывают всякие предметы.

– Гораздо чаще постояльцы лямзят всякие предметы, – возразил Грачев. – Но вообще-то чайку я бы сейчас выпил с удовольствием. Зажги-ка свет, Ашот!

Мачколян направился к выключателю, но в этот момент опять шарахнул раскат грома, и он невольно остановился.

– Моя мама в детстве говорила, чтобы я во время грозы к электричеству даже не приближался, – сказал он из темноты. – Потому что меня может убить громом. И я до сих пор ей верю. Может, ты, Грач, сам попробуешь?

– Ага, значит, меня тебе не жалко! – усмехнулся Грачев. – Не валяй дурака, включай! Такую тушу громом не убьешь, бесполезно. Наверное, когда мама тебе это говорила, она не знала, в какую громадину превратится ее сыночек.

– Да, я был совсем маленький и худой, – с гордостью сказал Мачколян. – В школе меня до седьмого класса все били.

– А после седьмого?

– А после седьмого во мне уже было восемьдесят кило, – с удовольствием вспомнил Мачколян. – Все остальные на моем фоне были как мухи.

Он щелкнул выключателем, но ничего не произошло, в комнате по-прежнему было темно, как в подвале. Лишь мелькавшие в небе отсветы молний высвечивали напряженные силуэты у окна.