Между молотом и наковальней. Из хроник времен XIV века

Чтобы находиться в курсе новостей московского двора, коморник подумывал было завести знакомство с одним из помощников княжеского казначея, ибо располагая сведениями о финансовых операциях московского государя, нетрудно догадаться о его намерениях.

13

В один из солнечных апрельских деньков, когда снег уже сошел с улиц и воздух, напоенный сладостными ароматами оттаявшей земли, пьянил, Шишка, прогуливаясь по Мариенбургу, в городской толчее ненароком задел некую горожанку. А может, она его случайно – теперь уж этого не разобрать. Женщина подняла такой крик, что не приведи Господи! Откуда ни возьмись явились стражники с алебардами. Когда надо, их не дозовешься, а тут как из-под земли выросли.

– Чего орешь, дура? – бесцеремонно спросил старший из блюстителей порядка.

Горожанка заявила, что у нее украли кошель, указав при этом на Шишку как на вора. От такой наглости тот даже потерял дар речи. Полоумных во все времена хватает, и к ним давно притерпелись, но такое вздорное обвинение его озадачило.

– Ладно, там разберутся, – заверил старший патруля молодому человеку.

Рынду подхватили под руки и повлекли к воротам Среднего замка, хотя за подъемный мост редко кого из горожан пускали. В Предзамье имелся свой суд для купцов и простолюдинов, тем не менее ему оказали честь…

Обескураженный Шишка оказался во внутреннем дворе. Затем его протащили по каким-то темным коридорам и втолкнули в одну из дверей. Помещение очень смахивало на каземат, горели две свечи в простом медном подсвечнике. Там коротал время секретарь Ордена по уголовному праву капеллан Фридрих. Кроме всего прочего он являлся доверенным лицом великого магистра по политическому сыску.

Жизнь членов Ордена – рыцарей, полубратьев и капелланов – нелегка, хотя купцы Данцига считали их самодовольными бездельниками. Такие, конечно, тоже имелись, но где их нет! Согласно уставу Тевтонского братства несколько раз за ночь его членов поднимали на молитву, не считая дневных месс, которые следовали одна за другой. Постоянные упражнения в ратном мастерстве для рыцарей и богоугодные дела для капелланов являлись непреложным законом духовно-рыцарского сообщества. Не участвовать в походе на язычников позволялось лишь старикам и инвалидам, доживавшим свой век в госпиталях, где за ними ухаживали священники. Остальным предоставлялось на выбор: победить или умереть.

Как и все члены ордена Пресвятой Девы Марии, брат Фридрих днем частенько подремывал – сказывался постоянный недосып. Дабы не уснуть, он время от времени щекотал себя в ухе вороньим пером, но это не слишком помогало. Бледное лицо капеллана выглядело суровым и бесстрастным. При звуке отворяющейся двери брат Фридрих мгновенно стряхнул и спросил:

– Кто такие? Что надо?

– Анна, вдова булочника с Предзамья, обвинила на улице Горшечников одного из прохожих в том, что тот вытащил у нее кошель. Подозреваемый с потерпевшей доставлены сюда, – невозмутимо доложил стражник.

– Вот и славненько, а то мне уже стало мерещиться, что люди переродились и перестали зариться на чужое добро, но это противоречит их натуре, – заметил капеллан, потирая руки.

Его улыбка – или гримаса – при иных обстоятельствах могла показаться симпатичной, но Шишке она не понравилась.

– Введите пострадавшую и обыщите подозреваемого.

Только теперь молодой человек рассмотрел полоумную, обвинившую его в воровстве. Выглядела она лет на тридцать или около того. Густые волосы выбивались из-под чепца, обрамляя лицо, а тонкие губы кривила ехидная усмешка. Не заметил Шишка в ней и признаков сумасшествия. Как ни странно, ее глаза были чисты и вполне осмысленны.

У него сняли с пояса калиту и, развязав ее, высыпали содержимое на стол. Секретарь лениво пересчитал монеты, а потом на маленьких черных весах, которыми пользовались ювелиры, менялы и аптекари, взвесил серебро и медь. Золото тогда в Европе почти не ходило. Одна из серебряных марок показалась брату Фридриху подозрительной, и он отложил ее в сторону, а вес остальных записал.

– Мое! Христом Богом клянусь! – вскричала женщина, и в ее глазах сверкнул бесовский огонек задора.

– Окстись! Да на тебе креста нет?! – в ответ на такое заявление вскричал рында.

– На, смотри! – крикнула женщина и в запале так рванула платье, что оловянные пуговички, словно горошинки, посыпались на каменные плиты пола.

Действительно, на Анне висел простой медный крест на цепочке, но Шишка, как завороженный, уставился на ее молочно-белые с голубоватыми прожилками груди. Воистину правы церковники, называвшие женщин сосудом греха и источником вожделения.

Меж тем женщина, присев на корточки, принялась собирать раскатившиеся по полу пуговицы. Как-никак, они что-то стоили.

– Скажи-ка тогда, сколько в твоей калите денег? – пытаясь уличить ее во лжи, спросил Шишка.

– Какая порядочная женка знает, сколько у нее в кошеле! Слава Богу, я ни жидовка, а честная христианка!

Шишка окинул ее недобрым взглядом и подумал: «Нет, все же она не в себе, хотя прикидывается нормальной, или я спятил!»

Несмотря на перебранку между потерпевшей и обвиняемым, брат Фридрих скрупулезно занес слова женщины на бумагу. Всем принадлежавшим к Тевтонскому братству не рекомендовалось смотреть на женщин, а уж на полуобнаженных и подавно. Тем не менее капеллан непроизвольно поднял тяжелый взгляд на Анну. Как и Шишка, он задержал взгляд на ее груди, мужское естество в нем заволновалось, но он пересилил себя, поморщился и велел:

– Застегнись, бесстыжая, и ступай прочь.

Запахнула ворот платья и спросила:

– А кошель?

– После, после… – махнул рукой капеллан и тяжелым взглядом уставился на нее.

Все поняв, женщина юркнула в дверь серой мышью. Капеллан вздохнул и велел стражнику звать палача, а потом добавил, обращаясь к Шишке:

– Посмотрим, как ты сейчас запоешь…

Вошел заплечных дел мастер в красной рубахе, поверх которой был надет рыжий кожаный передник из свиной кожи. У Шишки сами собой застучали зубы. Тот меж тем, не обращая на него внимания, принялся извлекать из сумы инструмент и аккуратно, с немецкой педантичностью раскладывать его на тряпице. Чего там только не имелось: какие-то щипцы, зажимы, ножички, струбцины и прочие непонятные, но зловещие приспособления. На некоторых орудиях пыток виднелись бурые следы крови. К чему их смывать, коли вскоре вновь замараются?

– За воровство знаешь что полагается? – подойдя к молодому человеку, полюбопытствовал капеллан.

Зрачки у Шишки интуитивно расширились. Пытаясь овладеть собой, тот начал заверять брата Фридриха:

– Я ничего не крал! Оговорила меня ваша чертовка. Клянусь в том Пресвятой Богородицей. К тому же я из московского посольства…

– Будь ты хоть из ада или из рая, меня сие не касается. Наказание за подобные преступления одно для всех. Коли бы передо мной сидел даже архангел Гавриил, я велел бы его пытать. Перед законом все равны, а узнав обо всем, послы от тебя неминуемо отрекутся. Не сомневайся. Или не веришь?

Молодой человек сглотнул слюну и кивнул. Наконец брат Фридрих сменил гнев на милость:

– Коли желаешь все замять, то по крайней мере послужи Ордену и ответь, зачем тебя прислали сюда.

– За невестой нашего государя Софьей Витовтовной…

– За ней бояре прибыли, а ты даже не указан в числе членов посольства. Зачем же ты здесь?

– Дабы навести справки о девичьей чести княжны, а то люди всякое о литовках болтают. Говорят, чуть ли не под каждого ложатся, – сознался Шишка.

– Это, может, и так, но репутация Софьи в любом случае должна остаться безупречной, – ухмыльнулся брат Фридрих и неожиданно спросил: – Видел повешенных у моста через Ногат?

Там на каменной виселице и в самом деле болтались четверо с вывалившимися изо рта лиловыми языками, но рында на то ничего не ответил.

– Хочешь присоединиться к ним? – опять спросил капеллан.

Шишка внутренне содрогнулся и покачал головой.

– Вот и славно. Подпиши обязательство служить Ордену, после чего ступай на все четыре стороны. Я тебя найду перед отъездом и сообщу о прочем…

Брат Фридрих достал из ларца заранее заготовленный лист, писанный по-славянски, и пододвинул к Шишке чернильницу. Молодой человек принялся разбирать буквицы, беззвучно шевеля губами, а потом вздохнул и начертал: «Раб Божий Шишка».

Покинув Средний замок, Шишка остановился за рвом и тряхнул кудрями, словно хотел отогнать наваждение. Но не получилось. Перекрестился и обернулся – не следят ли за ним, хотя какое это теперь имело значение…

В гостинице «Кабаний окорок», проклиная весь белый свет и не замечая ни яркого весеннего солнца, ни радостного щебета пичуг за окном, рында рассказал обо всем своему приятелю Симеону.