Помещик. Том 3. Ратник

Все молчали. И ждали продолжения, ибо не до конца понимали, о чём речь. Причём слушали не только поместные дворяне, но и случайные зеваки.

– Вы, верно, слышали от отцов и дедов ваших, в какой чести у всех была земля наша. Слышал и я. И о том, как в былые годы Степь дрожала от одного имени воинства нашего. И о том, как пращуры наши брали Царьград, взымая с эллинов монету за наше миролюбие. О том, как сияла величием Русь, раскинувшись от Ливонии до Крыма, от булгар до Карпат, громя всех и каждого, кто в её пределы вторгался, и прирастая год от года землями новыми, тучными, славными…

Андрей произнёс эти слова и хорошо заметил удивление на лицах практически всех. Только отец Афанасий, который тоже пришёл посмотреть и послушать, никак не выражал своего отношения. Верно, знал о той старине далёкой. Пусть и по сильно искажённым да обрезанным пересказам.

– Но подлость завелась на земле нашей. И проникла в сердца наши. Отчего человек наш думает лишь о том, чтобы при нём были хлебные стога, скирды да конные табуны. Свой со своим не хочет разговаривать! Свой своего продаёт, как продают бездушную тварь на торговом ряду! И, как басурман поганый, сосёт из своих товарищей последние соки!

Старшины, что присутствовали, держась в стороне, побледнели от этих слов. Просто как полотно стали.

– Но и у последнего подлюки нашего, каков он ни есть, и у того, братцы, есть крупица русского чувства. Даже если спит оно. Даже если бессовестной натурой его загнало в дальний угол, забитое, забытое и заплёванное. И проснётся когда оно, то ударит горемычный о полы руками. Схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою. Готовый в муках искупить позорное дело!..

Никто не решался перебить или вставить что. Каждый напряжённо слушал. Андрей же продолжал, выдавая в том же духе небольшие фразы с паузами между ними. Достаточными для осмысления сказанного. Цепляя помещиков за живое. Задевая насущные проблемы, в которых они почти все увязли по уши. И указывая на тот замкнутый порочный круг, в который их загнали.

Он прошёл по очень скользкой грани.

Можно даже сказать, страшной грани, которая отделяла общее эмоциональное потрясение этой толпы от стихийного взрыва и бунта. Он даже не заметил, как быстро и легко раскалил этот человеческий материал докрасна. Вспыхнули глаза измученных трудностями жизни и службы воинов. Сжались их кулаки. Заскрежетали зубы.

В какой-то момент Андрею было достаточно просто указать на старшин, что, дескать, те во всём виноваты. И всё. Смели бы. И ни на что не посмотрели бы. Даже воевода вряд ли бы сбежал. Просто не успел бы. Но Андрей вовремя сообразил и остановился. Вовремя сдержал себя, ибо его самого охватил какой-то кураж, какая-то страсть, когда он увидел такой горячий и живой отклик на свои, в общем-то, простые слова в сердцах этих людей.

Неизнурённые пропагандой и не имеющие к ней никакого иммунитета, эти люди XVI века впитывали его общие фразы, принимая их за чистую монету. Он, правда, старался не сильно приукрашивать. Но и этого хватило…

После чего он свернул всю свою речь к формуле мушкетёров: «Один за всех и все за одного» – и плавно спустил всё на тормозах. И, поблагодарив помещиков за их верную службу Царю, пошёл в усадьбу дяди Марфы. Однако успел краем глаза заметить отца Афанасия, который стоял совсем рядом и пристально слушал… И лицо его было сложным-сложным…

– Что ты творишь?! – хрипло спросил Данила, бледный как поганка. Скорее, даже зеленоватый. Он ведь тоже относился к старшинам. И он тоже имел безнадёжных должников в фактически долговом рабстве.

– То, что должен был делать твой брат.

– Что же?

– Даю, а не отнимаю.

– Не понимаю.

– В этом один из фундаментальных смыслов христианства. Жертва.