Мистериум. Полночь дизельпанка

На остров упала тишина.

– Я здесь, чтобы помочь женщине. – В поле стоял человек. Ближе, ближе, он уже совсем рядом.

– Это трехглазый. – Багус трясся, как земля перед цунами. И вдруг успокоился: он поможет, не нужно ехать под пулеметы ради женщины, которой брат и не касался даже. Не нужно умирать.

У трехглазого были седые ресницы – было страшно представить, что же видел он своими тремя глазами.

– Я помогу.

– Это трехглазый, – повторил Багус, – он с партизанами.

Старик, отстранив Дэни, принюхался и спустился вниз, где на стальном ложе оператора лежала Карин Анн. Дэни напутствовал его словами: «Если что не то – яйца оторву!»

«Ву-у-у!» – вторили ему мертвые собаки в утробах убитых партизан.

Дэни ринулся вниз, где трехглазый трудился над шеей его жены с костяным ножом. Отпиливал голову, обвитую пуповинами контакта с шогготом. Голову его жены, лежащей в ложе оператора. Голову его беременной жены. Кровь хлестала в потолок и била в гонг в мозгу Дэни.

– Так надо, – сказал трехглазый, подняв взгляд на вошедшего, – она уже не…

«Бокс!» – скомандовал незримый рефери.

Дэни рванул вперед. Джеф и свинг. Мимо!

Квадраты, плавленая кинопленка, трехглазый ускользал от ударов в двадцать пятый кадр, в никуда, к чертям. Кулаки Дэни били в бетонную стену, превращаясь в кровавые обмылки. Снова мимо!

Шоггот из погибшего транспортного дирижабля вернулся в привычный дом, где нашел поводыря с перерезанным горлом. Но был еще поводырь – маленькое существо, которое хотело есть и кричало от страха. Нерожденная дочь Карин Анн.

– А-а-а! – кричала она, когда предсмертная судорога матери вытолкнула ее на пол.

– Текели-ли! – голосил шоггот. Звук их дуэта разрывал перепонки, внутренности, лопались глазные яблоки окруживших дот партизан. Багус свалился с капота «виллиса» – он шарил пальцами по своему лицу, силясь нащупать глаза.

Даже Волна осадила назад, плеснув ошметками рваной плоти.

Новорожденной девочке было больно и страшно, шоггот кричал и бился. Багус в припадке боли катался по земле – кровь текла из ушей, – но Дэни вскочил на ноги на счет «девять»:

– Меня зовут Даниель Мокасеро!

Трехглазый свалил его легкой пощечиной.

– Каждый человек уже задолго до смерти начинает населять собою небытие: туда отправляются остриженные волосы и ногти, выпавшие зубы, утраченные конечности, забытые мысли – все, что перестало в человеке быть живым. Если верно, что организм человека обновляется каждые семь лет, то, соединившись наконец в небытии с отправленным туда авангардом, человек будет иметь два ряда зубов, несколько тел и огромной длины волосы и ногти. И абсолютную память. Делая аборты, женщины рожают себе детей туда. Вы встретитесь, но не узнаете друг друга.

Дэни снова поднялся. Его качало, и земля проваливалась под ногами. В этот раз он назвал свое имя так, словно был полным тезкой американского коменданта.

– Дирижабль сбит, оператор погиб, шоггот вернулся. Женщина умерла, осталась девочка.

Трехглазый склонился над младенцем, отведя руку с ножом для удара, когда девочке захотелось кушать. Бесформенный сгусток метнулся сверху – ноги старика склонились в коленях и развалились в стороны. Все, что выше коленей, пропало в пасти спешившей утолить голод новорожденной.

Это не могло происходить наяву, наверняка это был нокаут.

В нос ударила вонь, глаза слезились, и Дэни выполз на воздух.

– Багус, где ты?

– Я в аду!

Дэни добрался до скорчившегося у колес «виллиса» брата. Поднять его и перенести на заднее сиденье оказалось почти неподъемной задачей – Дэни сам едва стоял на ногах. Но он смог. Сел за руль.

Тут из двери дота выскочила голая женщина с младенцем на руках.

– Карин! – окликнул ее Дэни.

Но она не обернулась – только припустила бегом по направлению к городу.

Дэни завел мотор и рванул следом, бешено давя на газ, но догнать не смог. Карин Анн все удалялась, словно джип дал задний ход.

Слишком быстро все уходило из рук – жена, ребенок… Дэни обернулся к брату и добавил его в список потерь. Но рука Багуса пошевелилась, вычеркнув из списка своего владельца.

– Слава богу, ты жив, братишка!

Оставалось вернуться на все еще принадлежавшую ему землю, вскопать ее и посеять в нее мертвецов в надежде, что взойдет табак, или пшеница, или хоть что-то, кроме того, что посеял.

Дэни снова подкатил к доту. Слез с сиденья, вынул лопатку, притороченную к борту.

– Ничего не вижу, – пожаловался Багус. Лицо его покрывала маска запекшейся крови.

– Поспи. А я буду копать колодец. Нам же нужен колодец, правда?

– Тогда я тоже буду копать. Дай мне мотыгу или кирку.

Дэни вложил кирку в протянутые руки и отвел брата в сторону.

– Вот здесь.

Инструмент равномерно взлетал вверх и вниз. Дэни выгребал взрыхленную братом землю, стаскивал в кучу тела партизан, пока не собрал всех. Почти всех.

Он долго стоял перед дверью дота, будто ожидая гонга. Наконец, глубоко вдохнув, вошел.

На стальном ложе оператора лежала Карин Анн, широко улыбаясь горлом. Два зигзага на полу – ноги трехглазого. И еще нож.

Кто же тогда бежал по дороге с новорожденной на руках?

«Человек будет иметь два ряда зубов, несколько тел и огромной длины волосы и ногти», – всплыли в памяти слова трехглазого. Мы уже в небытии. Прав был Багус, сказав: «Я в аду!» Все были правы.

Тогда нет смысла хоронить, все уже погребены по ту или эту сторону земной поверхности. Осталось только найти еще одного или двух Дэни, чтобы воссоединиться с ними и обрести ту абсолютную память, обещанную трехглазым.

Дэни, подобрав нож, вышел наружу.

– Тут что-то мягкое. Дэни, посмотри.