это страшная тяга к призванью,
это зависть к вступившим в него,
это смутная речь подражанья,
это поиск лица своего.
Это свет сквозь гардины протертый,
это гулкий, прерывистый стук,
это сдавленный шепот аорты,
это сердце сосущий испуг,
а под утро тяжелая ярость,
разрывающих губы стремнин,
и мгновенная яркая сладость
от касанья заветных глубин.
«Ты, слово, – цель моя, мое – начало…»
Ты, слово, – цель моя, мое – начало.
Смыкаешь ты в кольце поток жемчужных вод.
И от печального, но верного причала,
подняв свой страстный флаг, я направляю ход
ладьи, в которой нет другого экипажа,
кроме меня, где я матрос и капитан.
И за успех столь скромного вояжа
я сам себе налью и осушу стакан.
Резвятся образы под строгою кормою,
волной игривою подброшенные вверх.
Могу нагнуться, прикоснуться к ним рукою,
услышать детский беззаботный смех.
Я их пленю хрустальной тонкой сетью,
пусть в ней томятся, а придет черед,
я перелью их в золотую песню,
увижу слов и музыки полет.
Я не ищу конечной четкой цели.
То тут, то там сверкнет огнем кристалл.
Минуя рифы и минуя мели,
я вновь увижу грустный свой причал.
И вновь уйду, влекомый звезд сияньем,
и затеряюсь навсегда в потоке лет,
но слов, сомкнувшихся, проступят очертанья
мой маленький, но четкий в жизни след.
Памяти воздушной гимнастки
Под куполом цирка
в пределах дуги,
где лонжи, как циркуль,
мной чертят круги,
лечу в перехлёсте
огней цирковых
небесною гостьей
в обитель живых.
Знакомо до дрожи
сияние дня.
Напарник надёжный
страхует меня.