9 мая

Женщина порылась в своей сумке, достала оттуда паспорт и передала его участковому. Он бесцеремонно присел на оставленный стул, и принялся переписывать ее паспортные данные в блокнот, который извлек из кармана кителя.

– Григорий Петрович, а что случилось? – не могла успокоиться работница военкомата.

– Да, сын мой в свое время начудил, – нехотя пояснил Войтовский, – а они его здесь все поймать надеются. Сколько раз я им уже говорил, что Пашка лет десять, как у меня не был, а они всё ходят да ходят.

– В каком смысле начудил?

* * *

…То декабрьское утро в Мордовии выдалось на редкость холодным и вьюжным. Метель была настолько сильной, что сносила человека с ног и катила по земле, словно плюшевую игрушку. Ледяной ветер насквозь пронизывал стоящий на перегоне поезд, свистя и завывая во всех его многочисленных щелях. Вихрь вздымал и вращал снежинки с такой неистовой силой, что из маленьких невесомых кристаллов они превращались в острые, болезненно ранящие осколки. По узкому, промерзшему насквозь коридору, прохаживался конвоир в полушубке, отчетливо стуча каблуками по железному полу. В специальных зарешеченных отсеках гурьбой томились заключенные, ожидавшие своей участи. Зимняя дорога была тяжела, все они мечтали только об одном – поскорее бы оказаться на зоне. Даже лагерный барак теперь казался им «райским шалашом» по сравнению с осточертевшим, промерзшим до последнего винтика железнодорожным вагоном.

Когда конвоир проходил мимо одного из отсеков, его окликнули. Худой, стриженный наголо, с бледным лицом и большими синими кругами под глазами, заключенный выглядел намного старше своих лет.

– Чего тебе? – осведомился конвоир, выпуская пар изо рта.

Зэк прислонился к холодной решетке и попросил сухим голосом:

– Слышь, командир, выведи на дальняк. Никаких сил нет терпеть.

– Во время остановки – не положено.

– Ну выведи, Христом Богом тебя прошу!

– Сказано – нельзя!

В этот момент в вагон зашли три человека в форме и с автоматами, которых сопровождала служебная овчарка.

– Готовимся на выход! – последовал громкий приказ, и все зэки обрадовано зашевелились.

Спустя десять минут они уже по очереди выпрыгивали из вагона, прижимая к груди мешки с личными вещами. Затем, повинуясь четкой команде, бегом, на полусогнутых, перемещались в указанное им место, вокруг которого уже стояла вооруженная автоматами охрана. Собаки яростно лаяли, выплевывая из своей разгоряченной пасти густые клубы морозного воздуха. Все конвойные были в тулупах и валенках, в отличие от небрежно одетых зэков, мороз им был нипочем.

Зэки садились на корточки и сбивались в кучу, словно пингвины в Антарктике, пытаясь хоть немного согреться. Каждый из них старался оказаться в середине, из-за чего возникала ожесточенная толчея. И только тот худой зэк, что просился на «оправку», сразу присел с края.

Когда за последним из осужденных с визгом закрылась тяжелая дверь вагона, вдалеке появился «автозак». Он подъехал вплотную к заключенным и остановился. Сержант открыл дверь, раздался приказ начальника конвоя: «Быстро пошли по одному!».

На соседнем пути лязгнул и начал медленно набирать ход товарный поезд. Увидев это, худой зэк вдруг кинул свой мешок прямо в морду ближайшей собаки, – и она, разумеется, яростно в него вцепилась! – а сам нырнул под колеса только что покинутого вагона. Не успела охрана опомниться, как он юркой ящерицей проскользнул на другую сторону железнодорожного полотна.

Началась страшная суматоха. Один из охранников дал очередь в воздух, после чего все зэки попадали лицами в снег, мысленно проклиная своего отчаянного товарища. Другие охранники начали спускать собак или, присев на корточки, палили между колесами, стараясь попасть в беглеца, который уже готовился запрыгнуть в проходивший мимо него товарняк.

Как назло, одна из пуль, срикошетив о чугунное колесо, угодила в сержанта. Он закричал от боли и упал на снег. Кровь хлестала из его шеи, забрызгивая всё вокруг. Возможно, именно это обстоятельство и спасло беглеца. Стрельба прекратилась и, пока другие конвойные пытались помочь хрипевшему в агонии сержанту, зэк, хотя и не с первой попытки, все-таки сумел запрыгнуть в товарный вагон. При этом он сорвал в кровь ладони, оставив на обледеневших поручнях куски собственной загрубелой кожи…

* * *

– Из зоны бежал, убив конвоира, – сурово пояснил участковый.

Услышав про колонию, работница военкомата сразу засобиралась уходить.

– Распишитесь, пожалуйста, за набор и я пойду дальше, – холодно обратилась она к Григорию Петровичу, утратив недавнее обаяние.

Войтовский надел очки и подошел к столу.

– Тушенка немецкая, очень хорошая, – зачем-то сообщила женщина, увидев, как пенсионер взял в руки одну из банок и принялся рассматривать этикетку.

– Немецкую я не ем, – сухо сообщил Григорий Петрович, – можете забрать обратно.

– Да вы что?! Она же гораздо лучше, чем наша! – удивилась женщина.

– Считайте это моей стариковской причудой, но это я не возьму. Отдайте кому-нибудь ещё. А за набор я расписался, вот, пожалуйста, ведомость.

– Да кому ж я тушенку-то отдам? Не положено так.

– Это последнее слово. Я не возьму, – упрямо покачал головой пенсионер.

– Да почему же не взять? Что вы, в самом-то деле? Вон собачке своей скормите…

– Зачем же собачке? – неожиданно вмешался милиционер. – Давайте, я возьму. Мне есть, кому отдать.

Женщина покачала головой, но не стала спорить. Спрятав ведомость в сумку, она спешно попрощалась и направилась к двери. Войтовский проводил ее и вернулся в комнату, сопровождаемый Энгой, не отходившей от него ни на шаг.

– Значит, никаких сведений о сыне по-прежнему не поступало? – официально спросил участковый, вложив обе банки в свой журнал.

– Нет, – сухо ответил Григорий Петрович, стараясь не смотреть на своего визитера.

– А откуда цветная фотография на воздушном шаре? Недавно ведь сделана, это же сразу видно, – крутя фото в руке, вел следствие милиционер.

– По почте пришла.

– Откуда?

– Не помню, – и Войтовский, заранее предупреждая следующий вопрос, заявил: – А конверт я давно выбросил.

– А это? – и участковый ткнул пальцем в телеграмму, по-прежнему лежавшую в центре стола.

– Вчера почтальон принес. Еще вопросы будут?

– Будут, когда потребуется. Так значится, фото и телеграмму я забираю, как улики.

Создалась непродолжительная пауза, во время которой Войтовский устремил свой взгляд в одну точку – на икону, тихо что-то шепча, нервно шевеля губами.

– Ладно, тогда я пойду, – вздохнул милиционер, поняв, что с упрямством пенсионера ему не совладать. – Но если вы что-то узнаете, то немедленно сообщите в органы. Сами должны понимать, что бывает за сокрытие преступника.

Войтовский болезненно поморщился и кивнул головой.

– Так-так… что ж, тогда я пошел… – деловито осматриваясь, словно решая, что бы еще прихватить, начал прощаться милиционер. – Кстати, с праздничком вас!

И тут Григорий Петрович вдруг не выдержал.

– А не пошел бы ты на х…й! – с плохо скрываемой ненавистью прохрипел он. – Не нужны мне твои блядские поздравления! Такие гады, как ты, всю войну по тылам прятались и тушенку жрали. А когда она закончилась, начали бывших фронтовиков, героев, которые кровь за родину проливали, из немецких концлагерей да в свои собственные отправлять! Ненавижу!