Рабочий Шевырев

Тот молчал.

– Кто вас пустил сюда? – еще тише крикнул Шевырев, точно откликался из могилы страшный тяжестью мертвой земли, надавившей грудь.

Тот медленно повернул голову, и при слабом отблеске окна Шевырев увидел худое черное лицо с темными впадинами на месте невидных в темноте глаз.

– Как кто? – с удивлением и как будто даже с насмешкой ответил голос, звучавший точно со стороны. – Вы сами!

– Что вы врете! – чувствуя, как безумный ужас подымается откуда-то снизу к голове, крикнул Шевырев. – Я никого не пускаю к себе!

– Нет, вы сами… – спокойно и уверенно ответил ночной гость.

Шевырев молчал и блестящими глазами дико вглядывался в странную тень.

– Что, собственно, вас так удивляет? – прибавил гость с уже очевидной насмешкой.

«Ах, да… это опять галлюцинация… Надо взять себя в руки!» – вдруг вспомнил Шевырев и усмехнулся.

И внезапно ужас сменился непонятной брезгливой злобой, почти ненавистью. В этой странной фигуре, спокойно сидевшей перед ним, точно она и в самом деле существовала не только в его больном мозгу, чувствовалось что-то гадкое, даже омерзительное. Шевырев стиснул зубы от прилива острого физического отвращения и сказал:

– Ну, пусть… в сущности – вздор!.. Что вам надо?

Он думал, что призрак не ответит, и ждал этого даже с некоторым злорадством, но тот произнес как будто совершенно беззвучно, но до странности отчетливо слышно:

– Ничего. Мы продолжаем разговор… Вы должны пояснить вашу мысль.

– Положим, я ничего не должен и могу каждую минуту избавиться от вас, – высокомерно ответил Шевырев, в то же время с удивлением, страхом и отвращением замечая, что говорит с призраком, как будто действительно верит в его существование. Какая-то сила связывала его и рождала слова против воли и сознания.

– Но кого, собственно, вы изображаете? – насмешливо, насмехаясь как будто над самим собой, спросил Шевырев.

– Разве не узнаете?

– Ах, да! – неожиданно вспомнил Шевырев, узнавая эту худую шею и черное лицо. – Вы – тот слесарь, с которым я говорил в чайной…

– Будет вам притворяться даже и во сне, – с досадой возразил гость, – я такой же слесарь, как вы – Шевырев… Прикажете рекомендоваться, господин студент Токарев?..

– Не надо… знаю… вспомнил… – с трудом ответил Шевырев.

Никакого имени, никакого лица не встало перед ним, а между тем он вдруг успокоился, как будто вместо человека, идущего к нему в темноте, внезапно увидел простое зеркало со своим собственным отражением.

Страх пропал совсем, и он чувствовал только страшную усталость и неодолимое желание сбросить какую-то тяжесть, прилипчиво и противно давившую ноги.

– Я хотел поговорить с вами в последний раз… хотя, быть может, это уже и бесполезно… Одумайтесь!.. Поймите весь ужас своего замысла… Это безумная жестокость, которой нет ни оправдания и ни цели… Вы впали в страшную ошибку, думая, что ненависть может служить делу любви… Токарев!

Шевырев криво усмехнулся.

– Вы все о том же! Я не думаю о любви… Я не хочу ее… Я только ненавижу! За что мне любить ваших людей? За то ли, что они, как свиньи, жрут друг друга, или за то, что так несчастны, жалки, и слабосильны, и глупы, что позволили себя миллионами загнать под стол, на котором их же мясом обжираются десятки более сильных, жестоких, злых и дрянных?.. Я не хочу их любить, я только ненавижу тех, кто всю жизнь давил меня, лишил радости жизни и отнял все, что я любил и во что верил… Я мщу за самого себя! Поймите это раз и навсегда!.. Я мстил бы и вашим несчастным и счастливым, равно испортившим жизнь с двух концов, если бы эти несчастные не были слишком ничтожны и не гибли сами… Я обратил ненависть свою на тех, которые считают себя безнаказанными хозяевами жизни… Я не могу жить, но, умирая, я напомню им, что они ошибаются, что они сами в руках первого, у которого хватит смелости и разума отделаться от гипноза… А вы выдумали любовь, которая стала уздой только тем, кто и так не стал бы делать зла… Я покажу вам, что есть сила больше любви… последней, непримиримой и смертельной злобы!.. Ладно…

– Но что сделаете вы один? – как будто с робостью спросил гость.

Шевырев коротко и странно рассмеялся.

– Во-первых, я ничего не хочу сделать, кроме того, что сделаю я сам. А во-вторых, думаете ли, что я буду один?.. Посмотрим… Посмотрим!

Шевырев несколько раз повторил это слово с уверенным и страшным выражением. Лицо его озарилось злой радостью, и глаза смотрели во тьму напряженно и остро, точно он уже видел там ряды таких же, как он сам, покончивших со всем человеческим людей, неуклонно и неодолимо идущих по его следам.

– Боже мой! Какими же изломами шла ваша мысль в эти семь лет с тех пор, как верующим и бодрым юношей вы ушли на заводы с горячей верой в святую правду дела любви!.. Как могли вы уйти в этот мрак? Вы просто пали духом, измучились!..

– Оставим это, – с неудовольствием возразил Шевырев. – Лучше скажите мне… я был тогда не один… Нас было много… Где они?

– Они умерли за общее дело! – торжественно ответил гость.

– И Лиза? – медленно спросил Шевырев, как бы ловя какую-то заднюю мысль.

– Ну, да… и она…

– А я, знаете, только что видел ее… Она плачет… А впрочем, это бред, и не в том дело. А знаете ли вы, что значит отдать в жертву самое дорогое в жизни?.. Существо, которое, казалось, так нежно и хрупко, что каждую минуту я боялся, что она страдает от грубости самых простых мелочей, ее отдать на смерть, в грязную петлю, на виселицу, в издевку палачам… Знаете?.. Нет! А я… я знаю!

Шевырев проговорил это с рыданием в голосе.

– Не волнуйтесь, мой дорогой, – сказал гость с участием, – это, конечно, ужасно… но что же делать?.. Ничто не дается без жертв… И чем выше жертвы, тем чище и святее их смысл…

– Да? – странно спросил Шевырев.

– Верьте в это!.. Жертвы, жертвы!.. Для человечества приносились целые гекатомбы, и вся история наша – одна сплошная бойня!.. Но кровь льется не напрасно! И оттуда, из светлой дали будущего, уже простирают нам руки с благодарностью и благословением счастливые и свободные люди… Наши дети, наше создание! Боже мой! Что значат наши короткие и жалкие жизни перед великим грядущим, которое строится на наших трупах…

– Фу, какая гадость!.. Не боитесь ли вы, что от вашего прекрасного будущего будет слишком вонять падалью? – спросил Шевырев и опять коротко рассмеялся.

«Сам с собой спорю! Плохо!» – подумал он.

– И неужели вы не слышите, – продолжал гость, как бы не слыша, – как капля за каплей, шаг за шагом мы долбим вековечную толщу зла и подвигаемся вперед… И неужели вы не верите в это победное шествие правды и любви?.. Только любви, ибо никакое злодейство, никакие учения, ничто не сплотит человечество в одно целое… Вспомните, что дело борьбы со злом не должно быть злом…

Шевырев молча слушал. Ему казалось, что он стоит где-то в задних рядах огромной толпы, в каком-то колоссальном костеле и далеко впереди слышит торжественно-сладкий голос иезуита проповедника.

– Ну, а мы?.. Мы, которые отдадим самое дорогое, что у нас есть – жизнь и счастье, – что с нами будет? – спросил он тихо.

– А мы послужим навозом, удобряющим землю… на которой взойдут всходы новой жизни!

– А чем возмерится мера преступлений тех, которые опиваются теперь нашей кровью, которые радуются нашим страданиям и танцуют от радостей на нашем… навозе, как вы выражаетесь?.. – еще тише и как-то очень странно произнес Шевырев.

– Что нам до них… Их будет судить история, Бог, если хотите!

Шевырев с бешенством схватил его за горло.

– А, так это все?.. Это все?

И вдруг вскрикнул визгливо и дико:

– Ты врешь! Ты поп… черный поп… иезуит! Ты пришел меня обмануть! Я тебя задушу!..