Моя малышка

– Я сама работаю с молодыми девушками. Такими, как ты. Они беженки, приехали из разных стран. Я им помогаю здесь устроиться.

Официантка возвращается, чтобы принять заказ. Я останавливаюсь на тостах, Уиллоу решает заказать то же самое. Догадываюсь, что она в любом случае взяла бы то же, что и я. Должно быть, девушка не хочет показаться слишком наглой, заказав огромный бургер, когда я ограничилась бы салатом. Официантка забирает меню и скрывается за открывающейся в обе стороны алюминиевой дверью.

– Зря ты так, бывают очень хорошие приюты. И крышу над головой дадут, и медицинскую помощь предоставят, и психологическую, и образование помогут получить. Встанешь на ноги. Там тебе подскажут, как устроиться на работу, составят вместе с тобой резюме, а Руби устроят в ясли. У меня там знакомые. Хочешь, позвоню? – предлагаю я.

Но Уиллоу отвернулась и уставилась на пожилого мужчину, который сидит за столиком один и аккуратно разрезает сэндвич пополам.

– Не надо мне помогать, – ощетинивается Уиллоу и надолго умолкает.

– Хорошо, как скажешь, – уступаю я. Понимаю – если буду настаивать, она возьмет ребенка и кожаный чемодан и просто уйдет. – Хорошо, – повторяю я, на этот раз тише. Мы пришли к компромиссу – я не вмешиваюсь в ее дела, а она остается. Уиллоу доедает тосты почти в полном молчании. Руби засыпает у нее на коленях. Прежде чем отправить кусочек тоста в рот, Уиллоу подцепляет его вилкой и макает в кленовый сироп. Ест она с жадностью. Я же, наоборот, не спешу и наблюдаю за Уиллоу. Сироп течет по ее подбородку. Девушка вытирает его рукавом пальто.

Интересно, когда она в последний раз нормально ела? Это всего лишь один из многих вопросов, которые меня интересуют. Сколько Уиллоу лет на самом деле? Откуда она? Как и почему осталась без крыши над головой? Давно ли живет на улице? Кто отец Руби? Откуда у Уиллоу под глазом синяк? Часто ли она заходит в библиотеку – каждый день или от случая к случаю, под настроение? Для поддержания разговора едва не упоминаю добродушную библиотекаршу из отдела художественной литературы, но вовремя передумываю. Уиллоу ведь не знает, что я ее там видела. Не знает, что я пряталась в соседнем ряду и шпионила за ней, когда она вслух читала «Аню из Зеленых мезонинов».

Едим молча. Слышны только обычные во время еды звуки – как мы жуем и глотаем, как выдавливаем из пластиковой бутылки кленовый сироп, как Уиллоу роняет на пол вилку. Девушка нагибается за ней и, подняв, сразу вонзает в хлеб, будто бедняжку много дней или даже недель морили голодом.

Доев, Уиллоу берется за ручку чемодана и порывается встать.

– Уходишь? – спрашиваю я, не в силах скрыть боль в голосе.

Конечно же Уиллоу замечает мою интонацию.

– Да, – кивает она.

Руби на секунду просыпается, но потом снова начинает дремать.

– Подожди, – прошу я с тем же отчаянием, что и возле станции.

Уиллоу снова ускользает, и я не в силах удержать ее. Выуживаю из сумки кошелек и достаю двадцатидолларовую купюру. Чтобы заплатить за наш ужин, не хватит. Придется расплачиваться картой.

– Давай вместе сходим в аптеку, – почти умоляюще произношу я. – Купим самое необходимое. Детское питание, – начинаю перечислять я. – Подгузники…

Мазь гидрокортизон от экземы. Полезные злаковые батончики для Уиллоу. Крем от опрелостей. Зубную пасту. Зубную щетку. Шампунь. Расческу. Витамины. Бутилированную воду. Перчатки. Зонт. Но тут сама понимаю, что идея, мягко говоря, глупая – ведь тогда, кроме содержимого чемодана, Уиллоу придется таскать с собой еще и эти «предметы первой необходимости».

Девушка долгим взглядом смотрит на единственную купюру в моем кошельке. Не тратя времени на раздумья, вытаскиваю двадцатку и протягиваю девушке.

– Сходи в аптеку, – прошу я. – Купи все, что нужно. Для себя, для ребенка…

Секунду Уиллоу медлит, потом выхватывает деньги у меня из пальцев. Молча кивает – должно быть, это означает «да» и «спасибо».

Прежде чем Уиллоу успевает уйти, прошу:

– Подожди.

Не подумав, хватаюсь за нейлоновое пальто. Некачественная ткань на ощупь кажется непривычной – я такие вещи не ношу. Когда Уиллоу устремляет на меня взгляд холодных голубых глаз, торопливо отдергиваю руку и прошу:

– Не уходи, пожалуйста. Подожди секунду.

Нахожу в сумке простую черную визитку с моим именем и телефонными номерами, написанными белыми буквами, легко читаемым шрифтом Comic Sans. Один телефон мобильный, другой рабочий. Вкладываю карточку ей в руку.

– На всякий случай, – начинаю я.

Но тут мимо проносится официант, на одной руке удерживая над головой полный поднос. Нараспев произносит:

– Извините, дамы.

Уиллоу пятится от него, пятится от меня и медленно отступает к дверям, скрываясь из вида. Остаюсь стоять одна посреди ресторана «У Стеллы» и мысленно умоляю девушку вернуться. Но она, конечно, уже ушла. Не замечая моего огорчения, подходит рыжая официантка и протягивает счет.

Домой возвращаюсь долгой дорогой, но ни холода, ни сырого тумана не чувствую. Захожу в букинистический магазин на Линкольн-авеню и покупаю «Аню из Зеленых мезонинов». За книгу плачу всего два доллара. В состоянии она неважном – некоторые листы вываливаются, между пожелтевшими страницами спрятаны забытые сокровища: закладка с кисточками, старая фотография маленькой девочки в белых гольфиках и ее дедушки в синих клетчатых брюках. Книга с подписью: «Маме. 1989 год».

На лестничной площадке встречаю соседа Грэма. Он выбрасывает в мусоропровод бутылку из-под вина.

– Между прочим, бутылки надо бросать в специальный контейнер, тогда их отправят на переработку. Так полезнее для экологии, – укоризненно напоминаю я. Слышу в своем голосе «учительские» нотки, которые так раздражают Криса.

Но Грэм только смеется. Дверь квартиры он оставил нараспашку. На диване с бокалом шабли возлежит очередная блондинистая королева красоты. Обмениваемся взглядами. Вежливо улыбаюсь, но девушка на мою улыбку не отвечает.

– Опять попался. Экологическая полиция, руки вверх! – шутит он, но бутылку выбрасывать передумывает.

Специальные баки, о которых я говорила, стоят возле черного хода. Ничего удивительного, что человеку, не слишком заботящемуся о проблемах окружающей среды, лень преодолевать такой путь. Но для меня это важно. Собираюсь было объяснить, что стеклянная бутылка разлагается чуть ли не миллион лет, но вовремя прикусываю язык.

Очень хочется с кем-то поделиться, рассказать про сегодняшний вечер в ресторане «У Стеллы». Крис на роль доверенного лица не подходит. Даже Дженнифер меня не поймет – подруга слишком разумная и здравомыслящая. Нужен кто-то такой же спонтанный и порывистый, как я. Тот, кем руководят чувства, воображение и эмоциональное отношение к ситуации, для кого фантазия не пустой звук. Кто-то вроде Грэма.

Но из открытой двери квартиры соседа доносятся звуки акустической гитары – это играет стереосистема. Королева красоты зовет Грэма по имени. Взяв бутылку под мышку, сосед говорит, что ему надо идти. Прощаюсь и смотрю, как он закрывает за собой дверь. Гляжу на украшающий ее квадратный венок самшита. Из квартиры доносятся веселые взвизгивания девушки.

Дома фильм смотреть передумываю. Вместо этого укладываюсь в кровать с «Аней из Зеленых мезонинов». Когда Крис наконец приезжает из аэропорта, быстро прячу книгу под кровать. От глаз ее надежно скрывает темно-серая оборка покрывала, заглядывают за которую только кошки. Притворяюсь, что уже сплю.

Крис укладывается рядом со мной и медленно целует. Однако прикосновения его губ только лишний раз напоминают о Кэссиди Надсен.

Уиллоу

Мама была самой красивой женщиной на свете. Длинные черные волосы, тонкое лицо с высокими скулами, безупречный изгиб бровей и самые яркие синие глаза, которые я когда-либо видела. «Люблю тебя, как белка орехи» – говорила она. Или: «Люблю тебя, как мышка любит сыр». По полдня проводили, выдумывая варианты позабавнее. «Люблю тебя, как толстяк тортики». А потом покатывались со смеху. Это была наша игра.

Жили мы в штате Небраска, в маленьком деревенском домике в пригороде Огаллалы. Мама, папа, Лили и я. Поэтому началось все с Огаллалы, а вовсе не с Омахи. Сначала были мама и папа, и только потом Джозеф и Мириам. Это была совсем другая жизнь, да и я сама была совсем другая.

Мама часто рассказывала, как они с папой поженились. Говорила, что к тому моменту уже ждала меня. Ни ее, ни папу это не смущало, а вот мамины родители были очень недовольны – считали, что это неприлично. Оказалось, папа им вообще-то не нравился. Поэтому в один прекрасный день, когда маме было девятнадцать лет, они поехали далеко, в Де-Мойн, нашли там часовню и обвенчались. Пока Лили спала, мы сидели на крыльце нашего сборного домика и красили ногти на ногах в красный цвет. Мне тогда было восемь лет. Мама рассказывала про уютную маленькую церковь у обочины дороги, про то, как шла по проходу к алтарю в белоснежном платье – без бретелек, длиной до колена. Описывала мама и короткую фату. Сказала, что такой фасон называется «птичья клетка», поэтому всегда представляла, как на голове у мамы сидят канарейки. Говорила мама и про священника, который их поженил. Утверждала, что фамилия его была Любовь – преподобный отец Любовь. Но даже в восьмилетием возрасте мне не верилось, что священника действительно так звали. Помню, как мама произнесла: «Вот так нас поженила любовь». Она сидела, глядела на нашу скучную невзрачную улицу и на мальчишек, пинавших мяч на лужайке. Потом еще раз повторила «лю-ю-юбовь» – протяжно, нараспев. Мы обе рассмеялись.

Мама сказала, что папа выглядел очень элегантно. Нарядился в рубашку и галстук, а пиджак взял взаймы у друга. Мне очень трудно было представить папу в пиджаке, рубашке и галстуке. В костюме я его ни разу не видела. К сожалению, фотографий со свадьбы у мамы с папой не было. Ни у него, ни у нее не было фотоаппарата. Зато у них имелся документ, в котором было указано, что они муж и жена, и для родителей он был ценнее любых снимков. Мама показывала мне эту бумагу. Сверху красовалась надпись: «Брачный сертификат», а снизу подпись: «Преподобный отец Любовь».

А потом, месяцев через шесть, родилась я. Про этот день мама тоже рассказывала. Говорила, что я, видно, рассудила, что спешить некуда, и рожала она поэтому очень долго. А когда папа в первый раз взял меня на руки в больничной палате, держал очень осторожно, будто хрупкую вазу. Бабушки с дедушками в больницу не приехали. Я их вообще ни разу не видела. Мамины родители с нами не общались, а папины уже умерли. Время от времени мы ходили к ним на могилу на кладбище на Пятой улице. Оставляли одуванчики рядом с двумя надгробными камнями, на которых было написано: «Эрнест Дэллоуэй» и «Ивлин Дэллоуэй».

Бабушка постоянно говорила маме, что она вылитая Одри Хепбёрн. Потому ее и назвали Холли, в честь Холли Голайтли[2 - Холли Голайтли – главная героиня фильма «Завтрак у Тиффани» (1961), роль которой исполнила Одри Хепбёрн.]. Поэтому мама собирала длинные черные волосы в высокую прическу-улей и порхала по дому с сигаретным мундштуком в руке, хотя не курила. Все как в фильме. Еще каждый день наряжалась в старомодные платья в горошек и сыпала цитатами Одри Хепбёрн, делая вид, будто это ее собственные мысли. А я сидела на диване и смотрела на маму во все глаза.

Ничего удивительного, что папа женился именно на ней. Не встречала женщин красивей мамы.

Много раз просила рассказать, как они познакомились. Маме эта история никогда не надоедала. Случилось это в городе, в салуне, где папа работал барменом. Какой-то нахал стал приставать к маме, и папе это не понравилось. Папа заметил, что этот тип продолжает с ней разговаривать и держит за руку, хотя мама ясно сказала, чтобы оставил ее в покое. Папа поспешил на выручку, как благородный рыцарь, – так рассказывала мама. А еще говорила, что выйти замуж за папу было лучшим решением в ее жизни, хотя теперь бабушка с дедушкой из ее жизни исчезли. Раз – и пропали, сказала мама, изобразив широкий жест, будто фокусница.

Папа работал дальнобойщиком, поэтому дома бывал редко. Ездил от одного побережья до другого, возил какие-то грузы, а иногда, чтобы побольше заработать, – и токсичные материалы. Мы очень скучали по папе, когда он был в рейсе, и особенно мама. Но когда папа возвращался, всегда баловал маму вниманием – целовал и дотрагивался до нее в таких местах, что она краснела. Чтобы встретить папу как следует, мама наряжалась, завивала волосы и красила губы яркой ягодной помадой. Куда бы папа ни ездил – в Вермонт, Джорджию или еще куда-нибудь, – отовсюду привозил подарки для меня и Лили. Совсем скромные – брелок, открытку, маленькую статую Свободы. Но мы им все равно очень радовались. Когда приезжал папа, будто наступали и Рождество, и летние каникулы одновременно. Для мамы у него тоже были подарки, но папа говорил, что покажет их, только когда мы с Лили ляжем спать. Иногда просыпалась ночью и слышала, как они смеются у себя в спальне.

Денег у нас было немного, но мама обожала ходить по магазинам. Конечно, те вещи, которые ей нравились, мы себе позволить не могли. Поэтому мама брала меня и Лили и отправлялась в магазин, просто чтобы примерять платья и крутиться перед зеркалом. Мы это делали, только когда папа был в отъезде. Мама просила не рассказывать папе, чтобы он не расстроился.