Птица малая

СТОЛКОВЕНИЕ С ГРОЗНОЙ ПЕГГИ СУН заставило бы любого другого забыть про еду. Однако Джимми Куинн привык иметь дело с невысокими и настойчивыми дамами, и ничто не могло лишить его аппетита; мать его в подростковом возрасте жаловалась на то, что кормить сына – все равно что топить печку. И когда Пегги вышла из кафетерия, он занялся уничтожением прочей заготовленной снеди, позволив мозгу фильтровать информацию.

Джимми дураком не был, однако добрые родители любили его, потом его учили добрые учителя, и оба этих факта объясняли привычку к повиновению, озадачивавшую и возмущавшую Пегги Сун. Раз за разом в его жизни мнения авторитетов оказывались правильными, а решения родителей, учителей и боссов в конечном счете оказывались разумными. Конечно, он не испытывал радости, что его работу в Аресибо передадут Искусственному Интеллекту, однако затаил в душе обиду: хотя, возможно, и не стал бы возражать. Он проработал на телескопе всего восемь месяцев – время недостаточное для того, чтобы обзавестись собственническими чувствами в отношении работы, на которую его вынесло невероятное везение. В конце концов, получая ученые степени по астрономии, он не рассчитывал на ажиотажный спрос после окончания университета. Платили здесь скромно, конкуренция за место была просто дикарской, но в те дни так можно было сказать о любой работе. Мама – женщина невысокая и настойчивая – уговаривала его заняться более практичным делом.

Однако астрономия зацепила Джимми, и он уверял, что если ему суждено стать безработным, что статистически было вполне вероятно, то безработным он будет числиться именно в избранной им отрасли знания.

Целых восемь месяцев он имел возможность наслаждаться правильным выбором. Но теперь уже начинало казаться, что Эйлин Куинн все-таки права.

Убрав за собой весь мусор, рассортировав его компоненты в правильные баки, он отправился в свою каморку, ныряя и кланяясь по пути, как та летучая мышь, чтобы не врезаться в притолоку, осветительные приборы и какие-нибудь трубы, сотню раз в день угрожавшие его благополучию. Стол, за которым он сидел, выглядел щербатым, но даже и такой роскошью он был обязан отцу Эмилио Сандосу, пуэрториканскому иезуиту, с которым его познакомил Джордж Эдвардс, отставной инженер, работавший фактически бесплатно, за какую-то долю ставки доцента, при тарелке радиотелескопа в Аресибо и разнообразивший свою жизнь экскурсиями для детей и прочих посетителей. Жена его Энн работала врачом в устроенной иезуитами клинике, расположенной в общественном центре Ла Перлы, трущобного района, расположенного на окраине Старого Сан-Хуана. Джимми любил всех троих и посещал Сан-Хуан всякий раз, когда полагал, что сможет выдержать нудную поездку по забитому автомобилями сорокамильному шоссе.

Обедая в первый вечер в обществе Эмилио в доме Эдвардсов, Джимми смешил хозяев комичным погребальным плачем, описывающим ужасы жизни, ожидающей обычного человека в мире, сооруженном лилипутами для самих лилипутов. Когда он пожаловался на то, что всякий раз, садясь, утыкается коленями в крышку стола, священник наклонился вперед, блеснув искоркой в глазах на симпатичном и необычном лице, и промолвил с почти идеальным произношением жителя Северного Дублина:

– Выньте средний ящик из стола, и к хренам его.

Ответить можно было одним-единственным образом, и Джимми, сияя голубым ирландским взором, произнес эти слова:

– Точнее, к чертовой матушке.

Сценка повергла Энн и Джорджа в хохот, и после этого все четверо стали друзьями. Мысленно ухмыльнувшись, Джимми отправил Эмилио записку следующего содержания: «пиво у Клаудио, 8 вечера, жду ответа 5 минут», нисколько не удивляясь тому, что приглашает в бар священника – факт, который в начале знакомства озадачивал его не меньше, чем открытие, что у девиц на лобке тоже растут волосы.

Эмилио, должно быть, находился в Иезуитском центре, поскольку ответ пришел почти сразу:

«Хорошая мысль».

* * *

В ШЕСТЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА того же дня Джимми ехал по карстовым холмам и лесам, окружавшим телескоп Аресибо, к носившему то же имя приморскому городку, а потом свернул на восток, на береговую дорогу до Сан-Хуана. В двадцать минут девятого он нашел удобное для парковки место неподалеку от Эль Морро, возведенной в шестнадцатом столетии каменной крепости, впоследствии подкрепленной массивной городской стеной, окружавшей старый Сан-Хуан. Тогда, как и теперь, городская стена оставляла без защиты теснившуюся возле берега трущобу Ла Перла, которая, собственно говоря, смотрелась теперь совсем недурно с городской стены. Дома, спускавшиеся к морю с высоты шестью или семью ступенями, казались внушительными и большими только до тех пор, пока ты не узнавал, что внутри все они разделены на несколько квартир. Разумному англо рекомендовалось держаться подальше от Ла Перлы, однако рослый Джимми был вполне уверен в себе, кроме того, все знали, что он друг Эмилио, и потому, пока он сбегал к таверне Клаудио вниз по каскаду лестниц, его то и дело с уважением приветствовали.

Сидя в дальнем уголке бара, Сандос попивал пиво. Этого священника было нетрудно разглядеть в толпе, даже когда он был без подобающего облачения.

Борода конкистадора, медная кожа, прямые черные волосы с пробором посередине головы, ниспадавшие на высокие и широкие скулы, сужавшиеся к удивительно изящному подбородку. Черты мелкие, но великолепно проработанные. Если бы Сандоса назначили в Южный Бостон, в прежний приход Джимми Куинна, экзотичный облик священника непременно даровал бы ему среди местных девиц традиционный для целибатных священников титул: Падре Какая Жалость.

Джимми помахал сперва Эмилио, потом бармену, сказавшему «привет» и немедленно пославшего Розу с пивом. Развернув одной рукой в обратную сторону тяжелое кресло, стоявшее напротив Сандоса, Джимми уселся на нем верхом, сложив руки на спинке, улыбнулся Розе, подавшей ему кружку, и сделал долгий глоток; Сандос невозмутимо наблюдал за ним со своего места.

– Ты какой-то усталый, – заметил Джимми.

Сандос энергично пожал плечами в манере еврейской мамеле.

– Еще что нового?

– Ты мало ешь, – продолжил Джимми привычный обмен любезностями.

– Да, мама, – послушно согласился Сандос.

– Клаудио, – гаркнул Джимми, обращаясь к бармену, – дайте этому человеку сандвич.

Роза уже шла из кухни с закуской для них обоих.

– Так. Значит, ты приехал в такую даль затем, чтобы скормить мне сандвич? – спросил Сандос.

На самом деле сандвичи с тунцом, дополненные жареной треской и половинкой гуавы в кожуре, обычно доставались самому Джимми.

Роза знала, что священник предпочитает бобы с жареным луком и рассыпчатым рисом.

– Кому-то же надо это сделать. Послушай, у меня появилась проблема.

– Не волнуйся, Спарки. В Лаббоке от нее делают уколы.

– Де Ниро, – проговорил Джимми, проглотив огромный кусок.

Эмилио изобразил некое подобие компьютерного звонка.

– Вздор. Это не де Ниро? Погоди. Николсон! Я всегда их путаю.

Эмилио никогда ничего не путал. Он помнил всех актеров и диалоги, начиная с «Лошадиных перьев».

– Ладно, побудь серьезным хоть десять секунд. Ты слышал о стервятниках?

Сандос выпрямился, вилка его повисла в воздухе, и проговорил уже профессорским тоном:

– Полагаю, что ты говоришь не о птице, питающейся падалью. Да. И даже работал с одним из них.

– Ты не шутишь? – проговорил Куинн, глядя на свои тарелки. – Я этого не знал.

– Ты еще многого не знаешь, детка, – неспешно произнес он в стиле Джона Уэйна. Фразу лишь немного портил едва заметный испанский акцент, ощущавшийся во время быстрых, как ртуть, переходов.

Джимми, по большей части пропускавший мимо ушей любимые Сандосом лингвистические развлечения, продолжал жевать.

– Доедать будешь? – спросил он после недолгого, посвященного еде молчания. Сандос поставил свою тарелку на место опустевшей тарелки Джимми и снова привалился к стене.

– Итак, каково это было? – спросил Джимми. – В смысле работать со стервятником. Мне предложили такой вариант. Как ты думаешь, стоит? Пегги выпотрошит меня, если я пойду на это, япошки – тоже, если я не соглашусь. Быть может, ты посоветуешь мне заняться поиском интеллектуального бессмертия и посвятить свою жизнь беднякам, каковым стану и я сам после того, как стервятник выклюет мои мозги и меня вышвырнут из Аресибо.

Сандос не мешал ему. Джимми обычно приходил к каким-то выводам в процессе разговора, и Сандос привык делать вынужденные паузы. В данный момент его удивляло, как это Джимми удается есть с подобной скоростью, при этом говорить и ни разу не поперхнуться.

– Так как ты думаешь, стоит мне соглашаться? – снова спросил Джимми, приканчивая пиво и промакивая луковый соус кусочком хлеба. Он помахал Клаудио, давая знак принести еще одно пиво. – Тебе заказать? – спросил он у Сандоса.

Эмилио покачал головой. И заговорил уже без актерства:

– Повремени немного. Скажи, что у тебя есть кое-что интересное. Пока стервятник заинтересован, у тебя будет рычаг для воздействия. У тебя ведь есть нечто нужное им, так? А вот когда стервятник оприходует тебя, нужда в тебе отпадет. Но если он ничего толком не сумеет сделать – войдешь в вечность гениальной посредственностью. – Пристыженный собственным советом, Сандос снова стал актерствовать, уступив место Эдварду Джеймсу Олмосу в ипостаси молодого гангстера, который прошипел: – Horalе… ese.

– А кто работал с тобой?

– София Мендес.

Брови Джимми подпрыгнули.

– Латина?

Сандос неожиданно рассмеялся: