Тайна леди Одли

Обернувшись, он увидел, что Роберт поставил мольберт поудобнее, а сам уселся в кресло перед ним, чтобы спокойно рассмотреть полотно.

Когда Джордж отвернулся от окна, Роберт встал:

– Теперь твоя очередь, Талбойс. Картина весьма необычна.

Он занял место Джорджа у окна, а тот уселся перед мольбертом. Да, художник явно писал в стиле прерафаэлитов. Только прерафаэлит мог так тщательно выписать каждый волосок пушистых локонов, отливающих золотом. Только прерафаэлит мог так выделить каждую черточку тонкого лица и придать ему такой мертвяще бледный оттенок, а ярко-голубым глазам – странный зловещий блеск. Только прерафаэлит мог придать хорошеньким пухлым губкам такое недоброе, порочное выражение.

Портрет был и похож, и не похож, словно к лицу миледи поднесли яркий источник света, придавший ему новое выражение, какого раньше вы у нее не видели. Сходство, совершенство черт, великолепный колорит – все это присутствовало на картине в полной мере, однако у зрителя создавалось впечатление, что художник долгое время практиковался в изображении фантастических средневековых чудовищ и лишь потом, когда его мозг пришел в замешательство, приступил к портрету, ибо миледи напоминала здесь прекрасную дьяволицу.

Необычайно яркое платье облекало ее фигуру складками, похожими на языки пламени, прекрасная головка выглядывала из неистовства красок, словно из бушующего горнила. Пурпурное платье, солнечный свет на лице, золотисто-красные блики в светлых волосах, кроваво-красные губы, пылающие цвета каждой детали на тщательно выписанном заднем плане – все это, вместе взятое, производило тяжелое впечатление.

Можно было подумать, что удивительный портрет не произвел заметного впечатления на Джорджа Талбойса: он просидел перед картиной около четверти часа, не проронив ни звука, не отводя глаз, судорожно сжимая правой рукой подсвечник, в то время как левая бессильно повисла вдоль туловища. Он пребывал в этом состоянии так долго, что Роберт наконец обернулся:

– Что с тобой, Джордж? Я думал, ты уснул.

– Да, почти что.

– Ты, наверное, промерз в той сырой комнате с гобеленами: хрипишь, как ворон. Пойдем отсюда!

Роберт взял у друга свечу и спустился в потайной ход. Джордж, внешне спокойный, как обычно, последовал за ним. Алисия ждала их в детской.

– Ну как? – поинтересовалась она.

– Рассмотрели все в подробностях. Если честно, портрет мне не понравился, он какой-то странный.

– Да, я тоже заметила, – согласилась Алисия. – По-моему, художник сумел разглядеть в ее лице нечто недоступное простому глазу. Мы никогда не видели у миледи такого выражения, как на портрете, но я уверена, она может быть такой.

– Хватит разводить философию, Алисия, – взмолился Роберт.

– Но Роберт…

– Не надо, прошу. Картина – это картина, а миледи – это миледи. Я воспринимаю все именно так, терпеть не могу всю эту метафизику. Не выводи меня из себя!

Затем, позаимствовав на случай грозы зонтик, Роберт покинул Одли-Корт, уводя за собой безучастного друга. Когда они дошли до арки, единственная стрелка причудливых часов перескочила на девятку. Молодым людям пришлось отступить в сторону и пропустить экипаж. Из окошка выглядывало хорошенькое личико леди Одли. Несмотря на темноту, она разглядела две темные фигуры.

– Кто там? Садовник?

– Нет, моя дорогая тетушка, – ответил, смеясь, Роберт. – Это ваш преданный племянник.

Они с Джорджем остановились у арки, а пролетка подъехала к дверям, где господ встретили удивленные слуги.

– Я думаю, сегодня вечером грозы не будет, – заметил баронет, взглянув на небо. – Она разразится завтра.

Глава IX. После бури

Сэр Майкл ошибся в своем предсказании. Гроза не заставила себя ждать и с ужасающей яростью разразилась над деревней еще до полуночи.

Роберт принял громы и молнии с тем же спокойствием, что и другие жизненные невзгоды. Он лежал на диване в гостиной, читая челмсфордские новости пятидневной давности и попивая холодный пунш из огромного бокала. А вот на его друга гроза произвела совсем иное действие. Мистер Одли страшно удивился, заметив, что тот сидит у открытого окна белый как мел, вперив взгляд в черное небо, прочерченное вспышками молний.

– Эй, Джордж, – окликнул его Роберт, – ты что, боишься молнии?

– Нет, – отрывисто ответил тот.

– Послушай, дружище, многие, даже самые храбрые люди, боятся грозы. Здесь нечего стыдиться.

– Ничего я не боюсь.

– Видел бы ты себя, Джордж: бледный, изможденный, глаза ввалились, уставился в небо, как будто увидел там привидение. Говорю тебе, я знаю: ты боишься.

– А я тебе говорю, что нет.

– Джордж Талбойс, ты не только боишься молнии, но и злишься на себя за это, а на меня за то, что я заметил твой страх.

– Роберт Одли, если ты сейчас не заткнешься, я тебе врежу! – крикнул мистер Талбойс и вылетел из комнаты, с силой хлопнув дверью.

Как только Джордж вышел, черные чернильные тучи, сомкнувшиеся над задыхающейся землей, будто крыша из раскаленного железа, разразились бешеными потоками ливня, однако если молодой человек и боялся молнии, то дождя явно не испугался: он выскочил за дверь и около двадцати минут ходил по дороге под проливным дождем, а затем вернулся в гостиницу и поднялся к себе в комнату. Роберт Одли встретил его, промокшего насквозь, на лестничной площадке.

– Идешь спать, Джордж?

– Да.

– У тебя нет свечи.

– Она мне не нужна.

– Взгляни на свою одежду! С тебя течет! Бога ради, зачем ты выходил?

– Я устал и хочу спать. Не мешай.

– Может, выпьешь горячего бренди с водой?

Роберт заступил ему дорогу, беспокоясь, что друг ляжет спать в таком состоянии. Джордж со злостью оттолкнул его и сказал тем же хриплым голосом, какой Роберт заметил у него в Одли-Корте:

– Оставь меня в покое, Роберт Одли, и держись подальше.

Роберт последовал за ним в спальню, однако молодой человек захлопнул дверь у него перед носом, и ему ничего больше не оставалось, кроме как предоставить взбрыкнувшего друга самому себе.

«Джордж разозлился на мое замечание о том, что он боится молнии», – подумал Роберт, спокойно укладываясь в постель, абсолютно равнодушный к раскатам грома и отблескам молнии на зеркальных дверцах шкафа.

Гроза унеслась вдаль, как и не бывало. На следующее утро Роберт проснулся от того, что в окно ярко светило солнце, а между белыми занавесками виднелся кусочек голубого безоблачного неба.

Звонко и чисто пели птички, на полях гордо колосилась пшеница, поднявшаяся после ожесточенной схватки с непогодой, которая всю ночь пыталась склонить тяжелые колосья к земле. Листья дикого винограда весело стучали в окошко Роберта, отряхивая блестящие бриллиантовые капли дождя с каждой веточки и усика.

Джордж уже сидел за столом, накрытым к завтраку, – бледный, но совершенно спокойный. Он пожал Роберту руку в прежней сердечной манере, присущей ему раньше, до того, как ужасное несчастье разрушило его жизнь.

– Прости меня, Боб, за недостойное вчерашнее поведение. Ты был совершенно прав, гроза выбила меня из колеи. Она всегда меня нервировала, еще с детства.

– Ничего, старина. Мы уезжаем или, может быть, останемся и пообедаем вечером с дядей? – спросил Роберт.