Секрет королевы

Теперь я хожу туда-сюда перед окном, пытаясь успокоиться.

– Мне тоже нужно увидеть это письмо. Я такая же правительница, как и ты. Пора бы уже послам Монтриса – да и всему двору – понять это и перестать обращаться со мной как с королевой-консортом.

– В этом-то и дело. – Хансен подходит ближе. – Вот вопрос, который нам надо решить. И я говорю это не только потому, что герцог Овинь сказал мне это сделать.

Я закатываю глаза. Совершенно ясно, что именно герцог сказал Хансену прийти ко мне и произнести эту бессвязную речь.

– Ты можешь сердиться, сколько хочешь, Сирень, но мы должны смотреть в глаза фактам. Наш брак принес нам популярность, объединил наши королевства и обеспечил приток золота в казну, что было хорошо. Ты и я согласились… ну, в общем мы согласились, что за закрытыми дверями каждый из нас будет вести свою собственную жизнь, а на людях мы должны притворяться. Улыбаться, приветственно махать руками и все такое прочее. И это работало. Но сейчас это перестало работать. Мы должны положить конец всем этим разговорам о тебе.

– Не за этим ли во дворе муштруют солдат? – спрашиваю я и взмахом руки показываю на окна.

Хансен кривится.

– Солдатам не под силу убить мнение или слухи. К тому же мне докладывали, что эти парни вообще ни на что не годны. На севере они будут сразу же уничтожены черным снегом, или черной водой, или о чем там еще шла речь. Один удар молнии – и им всем конец. Но даже десять армий не смогут поменять мнение людей о том, что ты на стороне афразианцев.

Мне неприятно это признать, но Хансен прав. Я берусь одной рукой за открытую ставню, чтобы было за что держаться, когда он скажет мне то, за чем явился сюда.

– Нас хочет видеть Малый Совет, – говорит он.

– С каких это пор тебе стало не все равно, чего хочет Малый Совет? – резко спрашиваю я. Хансен почти никогда не дает себе труда посещать заседания, так что обычно я являюсь на них одна. Но сейчас он, похоже, задет.

– Что бы ты там ни думала, мне не все равно, что творится. Я умею прислушиваться к разуму. Всю свою жизнь я живу либо в Монте, либо в моей летней резиденции в горах. И, где бы я ни бывал – и в наших городах, и в деревнях, и в хижинах пастухов и рыбаков, и в усадьбах знати, словом, везде, – меня любили. Все любили меня. Всегда.

Я ему верю. Он красивый молодой человек и наверняка и в отрочестве был хорош собой. Он был наследным принцем, затем молодым королем, к тому же при всей его скучной предсказуемости и одержимости собаками и охотой в Хансене нет ни капли жестокости.

Он опять принялся ходить взад-вперед, вертя на пальце одно из своих вычурных колец.

– А теперь, когда мы выезжаем вместе, ко мне относятся с ненавистью. – Он качает головой, как будто не может в это поверить.

– Они ненавидят не тебя, а меня, – говорю я.

– Полагаю, так оно и есть, – задумчиво отвечает он. – Они считают, что ты даешь прибежище афразианцам в этой своей сырой загадочной стране.

– Но это же неправда! – протестую я.

– Не важно, правда это или нет. И мы это знаем. И вот еще что – все это время наш брак оставался ненастоящим. Именно поэтому герцог Овинь и говорит – и я с этим согласен, – что пришло время поставить на первое место интересы королевства.

– Не королевства, а королевств, – не удержавшись, поправляю его я. Я еще никогда не слышала, чтобы Хансен говорил вот так. Обычно он заявляет, что герцог Овинь – зануда. И это самый долгий разговор, который мы когда-либо вели.

– Вот именно. У нас есть долг перед нашими объединенными королевствами, как неприятно это бы ни было. Для нас.

Я не могу говорить. Я не хочу, чтобы Хансен произнес хотя бы еще одно слово, не хочу слышать то, что он хочет сказать, потому что это то, чего я всегда боялась. Однако я знаю, что он должен это сказать.

– Сирень, мне, как и тебе, жаль, что дело дошло до этого. Возможно, я, как и ты, надеялся, что мы сможем продолжать нашу нынешнюю жизнь до бесконечности. Но, родив наследника, мы продемонстрируем всем, что у нас с тобой настоящий брак, настоящий союз и что не надо бояться королевы, ибо она мать ребенка короля.

Говоря это, он не смотрит на меня, и это хорошо, поскольку я слишком потрясена, чтобы отвечать. Я знала, что этот день придет – но не так скоро. Не сегодня.

– Это однозначно даст понять всему королевству, что я поддерживаю тебя и что наши два королевства будут объединены навек, ибо у них будет единый наследник. Или наследники, если у нас родится не один ребенок, а больше, на что надеются все. Если у нас будет несколько детей, это будет означать больше потенциальных династических союзов. Мы сможем обеспечить будущее наших королевств и всех государств Авантина.

Дея, дай мне сил. Хансен все говорит, говорит. Должно быть, герцог Овинь выговаривал ему по этому поводу несколько часов. Я судорожно стискиваю край ставни. Нет, нет, нет. Не может быть, чтобы это происходило на самом деле. Не может быть, чтобы Хансен нарушил все обещания, которые он мне дал. Он сказал, что мы можем подождать. Что нет нужды спешить. Что он никогда не попросит меня дать ему то, чего я давать не хочу.

– Поэтому… – продолжает он, подойдя к камину и прислонившись к каминной доске. – Поэтому… я согласился оставить Сесилию. Леди Сесилию.

Он толкует о своей нынешней фаворитке, той, которая чересчур громко хихикает и носит маски, отделанные черными перьями, скандализируя здешних слуг. Хансену нет нужды произносить слово любовница, чтобы я поняла, что он имеет в виду. Мне не нравится то, к чему он клонит.

– Она, разумеется, останется при дворе, – продолжает Хансен. Его лицо порозовело еще больше; пожалуй, он стоит чересчур близко к огню. Мне бы хотелось думать, что ему стыдно за свое поведение, но, скорее всего, это значило бы ожидать от него слишком многого. – Однако она больше не будет занимать покои, примыкающие к моим.

– Понятно, – отвечаю я. Мне жаль леди Сесилию; она наверняка воображает, что Хансен останется ее преданным любовником, боготворящим ее, но на самом деле он готов избавиться от нее, как только оказалось, что простые люди больше им не восхищаются. – Как это великодушно с твоей стороны.

Хансен фыркает, давая понять, что моя насмешка не заслуживает ответа. Затем начинает барабанить пальцами по каминной доске. Может, я рассердила его? Но нет, это не так.

– И вот еще что, – нерешительно добавляет он – вероятно, чувствуя, что ступает на зыбкую территорию. – Видишь ли, Сирень, люди должны видеть, что ты, э-э, тоже одна. Думаю, Главному Ассасину придется уехать из замка.

– Главному Ассасину? – повторяю я. – А он тут при чем?

При мысли о том, что Кэл покинет меня, я содрогаюсь – от ярости и от страха. Острая тоска по нему, по его прикосновению, его запаху, его близости пронзает меня. Я думаю о его оливковой коже на белой простыне, и все мое тело тянется к нему.

Хансен многозначительно смотрит на меня.

– Думаю, ты знаешь, при чем тут он.

– Нет! Мы не станем о нем говорить, – отвечаю я, повысив голос и чувствуя, как кровь стучит у меня в висках. Если король знает – а он знает, – то нам конец. Ничто не может помешать Хансену приказать предать нас смерти за прелюбодеяние и государственную измену.

Но вместо этого Хансен просто просит меня сделать то, что сделал сам. Оставить моего фаворита.

Но Кэл для меня не развлечение, он не то, чем для Хансена является Сесилия. Кэл – это… это… Какие тут можно подобрать слова? Кэл был прав, для описания наших с ним отношений не существует слов, кроме тех, которыми описывают беззаконную связь. Он для меня никто; он должен быть для меня никем. Я замужем. Я королева.

– Однако мы должны это обсудить! – Хансен хлопает ладонью по каминной доске. – Будь благоразумна! Ты отлично понимаешь, что Холт должен находиться за пределами замка, если мы… хотим зачать ребенка. Чтобы все знали, что это дитя короля.

Изумление уступает место чему-то намного более противному, от чего меня начинает тошнить. Он знает. И Совет тоже знает. Наш с Кэлом секрет – это вовсе не секрет, а нечто такое, что король и его совет терпели до этого дня…

Если Кэла отправят прочь и я зачну ребенка, никто не сможет сказать, что король не отец своего собственного наследника. Хансен оставил свою любовницу, но она может продолжать жить при дворе; она просто не может более занимать покои рядом с его собственными. А когда своего любовника оставлю я – оставлю любовь всей своей жизни, – его надо будет отправить прочь с каким-то заданием, дабы все нетерпимые придворные сплетники Монта могли быть уверены в том, что отцом любого рожденного мною ребенка является король.

Мое сердце бьется часто и гулко.

– А мы не могли бы подождать? – в отчаянии спрашиваю я. – Ведь мы женаты всего несколько месяцев.

– Подождать чего? – У Хансена усталый тон. – Подождать, пока люди не полюбят нас вновь? Пока наш брак не продлится более года и все начнут шушукаться о нас, гадая, что с нами, э-э, не так? Гадая, состоятелен ли король… как мужчина? И не бесплодна ли королева? Как быть со слухами о том, что ты либо ведьма, либо хочешь восстановить империю Авантин и по этой причине отказываешься подарить мне наследника? Подумай об этом. – Он смотрит мне в лицо. – Сирень, мы должны родить ребенка – и чем раньше, тем лучше.

Теперь я вижу, что Хансен отнюдь не скучающий соправитель, каким я его считала, и не избалованный тщеславный юнец. Он король и должен исполнить свой долг, как бы это ни было ему неприятно, и он старается быть со мной настолько добрым, насколько это возможно.

– Мне правда жаль, – говорит он, – но мы с тобой уже не дети. Мы должны оставить наши игрушки.

Он нерешительно кладет руку мне на плечо, и я заставляю себя посмотреть ему в глаза.

– Неужели я так уж тебе неприятен? – спрашивает он. – Я же не прошу тебя любить меня. Я прошу только о том, чтобы мы сделали то, что необходимо для блага королевства.

Закрой глаза и думай о Реновии, да?