Как я влюбилась в королевского гвардейца

Ров

Глава 1

Первыми солнце всегда покидает восточные Казематы. Западная стена Белой башни скрадывает его, запирает в своих подземельях и освобождает на рассвете под крики воронов. Гуляя по крепости в это время, можно не опасаться, что тебя кто-нибудь потревожит. Местные жители сидят по домам у каминов, не заботясь о том, бродят ли снаружи прохожие или блуждающие духи. Разница на самом деле невелика.

Я бреду по южному лугу одна, мокрая от росы трава скользит между пальцами моих босых ног и вокруг щиколоток, пока я свободно плыву в лунном свете. Оказавшись в тени Белой башни, я упиваюсь исходящим от нее свечением и растворяюсь в затененных арках окон; ночной ветерок подталкивает меня к ней все ближе.

И только тихий смех беспокоит меня. Я резко поворачиваюсь, влажные волосы тут же налипают на лицо. Я никого не вижу, никого не чувствую. А звук все нарастает, становясь практически невыносимым, настолько громким и энергичным, что я съеживаюсь…

Хи-хи, млям-млям, хи-хи, млям-млям.

Я резко открываю глаза и тут же снова зажмуриваюсь от яркого солнца, наглый свет которого режет глаза. Что-то влажное поднимается по моим ногам и выше, выше, пока не доходит до лица. Застонав, я пытаюсь снова разлепить веки, и на этот раз оказываюсь лицом к лицу – точнее, к мохнатой морде – с моим котом, понятия не имеющим о том, что такое личное пространство. Я вытираю облизанные им ступни о простыню, а сама принимаюсь чесать Кромвеля за ушком. Все, на что я способна, – это состроить недовольную рожицу по поводу моих обслюнявленных ног: пушистый меховой шарик совершенно невозможно ругать.

Хи-хи-хи, ха-ха-ха.

Из-за моего полусонного состояния зловещий смех превращается в… о черт! Выглянув наконец из-за пушистой башки Кромвеля, я замечаю пару мальчишек-тинейджеров с крутой цифровой камерой на восточной стене. Они пялятся на меня, а непристойно распахнутое окно никак не скрывает того, что мои выдающиеся сиськи выбились из-под майки и практически машут парням в ответ, пока я пребываю в совершенной прострации. Однако улыбка Чеширского Кота сияет из-за камеры достаточно красноречиво, чтобы наконец прийти в себя и резво вывалиться из кровати на пол.

Крадущимся тигром ползу я на четвереньках по ковру, огибая пустые стаканы и разрозненные предметы моего гардероба, словно новобранец, преодолевающий полосу препятствий, лишь бы спастись от хохота, который все еще доносится снаружи. Убедившись, что меня больше не видно, я драматично валюсь навзничь, проклиная себя. Ведь можно же было найти способ (да кучу способов) избежать неловкости, к примеру банально прикрыться одеялом, не забыть-таки вечером задернуть шторы или, как поступил бы на моем месте любой нормальный человек, взять и поправить предавшую меня майку. Мне же надо было проехаться голой грудью по жесткому ворсу ковра, чтобы додуматься до всех этих прекрасных вариантов.

Вдруг, безо всякого предупреждения, у меня в голове раздается мамин голос, и я вздрагиваю от его ясности, надеясь и почти веря, что она сейчас в комнате: «Знаешь, Мэгги, для девчонки с мозгами тебе очень не хватает здравого смысла». О да, этой фразой меня награждали всякий раз, как я совершала очередную подростковую глупость. Однако сейчас, когда мне под тридцать, она звучит немного более трагично.

– Мэгс, это ты? Не работаешь сегодня? – Голос отца эхом долетает с лестницы и настигает меня, пока я лежу, растянувшись на ковре, в одних нежно-розовых трусиках, все еще не в силах двинуться из-за испытанного смущения.

Постойте. А который час? Я хватаю бордовую форменную рубашку, которая так и валяется на полу со вчерашнего вечера. Теперь, когда мятая ткань закрывает меня от наблюдателей, я тянусь за телефоном: 09:53. Моя смена началась почти час назад. Уткнувшись лицом в ковер, я издаю громкий стон, чем здорово смешу отца, стоящего теперь в дверном проеме. Как и я, он собирается на работу и сейчас полуодет. На нем яркая футболка, на груди красуется шутка, идеально описывающая моего немолодого пузатого папу: «Кому нужны волосы с таким-то телом?» Темно-синие брюки, поддерживаемые парой растянутых красных подтяжек, едва закрывают его живот. Рыжая с проседью борода небрежно заправлена за ворот футболки, как будто он надевал ее не глядя. Отцу не хватает еще тюдоровской шляпы и темно-синего мундира. Сейчас он похож скорее на непослушного младшего брата Деда Мороза, а не на подтянутого, гладко выбритого солдата Британской армии, каким был на протяжении двадцати двух лет.

Когда отец продал свой дом и решил жить на узкой лодке, я подумала, что ничего более эксцентричного он уже не выкинет; однако вот они мы – живем в Лондонском Тауэре, где отец занял самую чудн?ю должность из всех, что смог найти: бифитер, или йомен-стражник, если по-модному. Результат? Большую часть времени он занят тем, что водит туристов по Тауэру, хвастаясь статусом королевского стража, незаметно опуская приписку «церемониальный». Я уверена, что он выбрал эту работу, потому что не нашел другую, где полагалась бы такая причудливая форма. Он страшно радовался (больше, чем готов признать), натягивая рейтузы и воротник своего парадного костюма, прошитые тончайшей золотой нитью. А еще отрастил рыжую бороду и небольшой круглый живот, как только переступил через порог, всерьез вживаясь в новую роль. И уже через несколько недель папа выглядел так, словно сошел с картинки на кухонных полотенчиках, что продаются в сувенирных лавках по всему Лондону. И ему это нравится.

– Да твою ж мать!.. – Я отчаянно мечусь по комнате в поисках штанов, которые я скинула с себя где-то в темноте, очнувшись от «быстрого десятиминутного сна» в три часа утра. В конце концов я обнаруживаю их завалившимися за спинку кровати, и времени у меня остается ровно на то, чтобы зажать зубную щетку между зубами, коротко и нечленораздельно попрощаться с отцом и пулей промчаться через пять пролетов лестницы вниз, к двери. Но, несмотря на спешку, я не могу заставить себя отказаться от обычной моей рутины – прошептать «я люблю тебя» маме. Я ненадолго останавливаюсь в коридоре и несколько драгоценных секунд смотрю на ее фотографию. Такой я ее и помню: растрепанные ветром волосы, улыбка во все щеки и глаза-щелочки. Вздыхая, я печально улыбаюсь ей в ответ, неохотно отрываюсь от фотографии и продолжаю свое безумное утро. Нет времени хватать пальто, и я попросту ускоряюсь, а еще надеюсь, что мартовский ветерок поможет хоть немного привести в порядок волосы.

– Доброе утро! – кричу я одному из бифитеров, пробегая мимо. Мой сосед Ричи, тоже полуодетый, точная копия моего отца – в футболке, подтяжках и с черной с проседью бородой, – поливает буйно разросшиеся цветы перед своим домом. Он машет мне в ответ свободной рукой, не замечая, что шлангом в другой заливает собственные ботинки. Продолжая безумный забег, я пробегаю мимо Линды, когда она выходит из дверей Медной горы [4 - Медная гора – полукруглый кирпичный бастион, расположенный в северо-восточном углу внешней стены.] в восточной части казематов. Я уверена, Линда – единственный в мире человек, который может похвастаться тем, что живет в старинной артиллерийской башне, откуда когда-то стреляли настоящие пушки. Она надевает тюдоровскую шляпу на идеально собранный пучок и громко приветствует меня, зная, что со мной не получится переброситься даже парой слов, когда я несусь на работу.

Преодолев булыжную мостовую, я попадаю на подъемный мост. Невероятным усилием воли воздерживаюсь от того, чтобы нагнуться и погладить Тимми – ньюфаундленда бифитера Чарли, – когда они оба появляются на мосту, вдоволь погоняв чаек во рву.

– Доброе утро, милая!

– Доброе утро, Чарли! Не могу остановиться, Кевин мне башку оторвет!

Он смеется и шутливо отдает мне честь, когда я его обгоняю.

Тимми делает попытку присоединиться к моему паническому забегу. Размером с черного медведя, он громко топает своими огромными лапами, и все его тело раскачивается из стороны в сторону на бегу. Роскошный хвост, виляющий в стиле «смести все подчистую», оказывается препятствием, через которое мне приходится прыгать. Огромный язык Тимми вываливается из пасти и оставляет мокрое пятно на моих штанах.

Я уже вижу свою работу, и поздороваться остается только с садовником Беном.

– Доброе утро, Бен! Трава сегодня этим утром просто… – Я целую кончики пальцев а-ля шеф-повар.

Он смеется и машет мне в ответ.

Тяжело дыша, я просачиваюсь в дверь билетной кассы. Я слишком сильно опоздала, чтобы меня простили, и обливаюсь потом, словно заснула в сауне. Продвигаясь к своему креслу, я украдкой оглядываюсь, вопреки всему надеясь, что опоздание все еще может сойти мне с рук.

– Маргарет Мур… – Я напрягаюсь: не повезло. – Как можно буквально жить там, где работаешь, и все равно опаздывать? Может быть, ты и поселилась в замке, но не надейся, что я буду относиться к тебе как к принцессе, которой ты себя возомнила. – Я слышу босса задолго до того, как вижу.

– Кевин, мне так неудобно, правда, прости меня. Я потеряла счет… – Он прерывает меня, взмахнув рукой прямо у моего лица, и по исходящему от него запаху я чувствую, что он уже побывал в кафе, где слопал сэндвич с беконом, который потом закурил сигареткой за складом.

Я больше не пытаюсь оправдаться. Когда Кевин в таком настроении, с ним невозможно разговаривать, и я уже знаю, как именно он меня накажет, – пошлет в подвал Белой башни, чтобы сгрузить сегодняшнюю выручку в сейф. Я содрогаюсь при одной мысли об этом. Все бы ничего, не будь подвалу около тысячи лет, а тамошней системе освещения – немногим меньше. Хотя вряд ли новые лампы что-то существенно изменили бы: до сих пор все спускаются по скрипучим ступеням исключительно зажмурившись, а оказавшись внизу, припускаются во весь дух, словно ребенок, удирающий от чудовища, которое того и гляди ухватит за пятки на пути к кровати; и никто не ходит дальше, чем необходимо. Многовековые бутылки вина, собранные знатью, давно сошедшей в могилу, хранятся там, защищенные инстинктивным человеческим страхом темноты.

Взмахом кисти Кевин отправляет меня в мою кабинку, и дурацкий золотой браслет звякает о поддельный «Ролекс» у него на запястье. К счастью, все кабинки разделены перегородками и выходят прямо на улицу, поэтому только туристы могут видеть, как я совершенно по-детски передразниваю его жест. Я опускаюсь в кресло и, поймав свое отражение в стекле, безуспешно пытаюсь пригладить непослушные волосы на макушке. Растрепанные влажные пряди липнут к лицу и щекочут мне ноздри. Я пытаюсь засунуть большую их часть за воротник рубашки, и тогда немедленно начинает чесаться спина в районе пояса.

Нацепив фальшивую улыбку, я приветствую моего первого клиента:

– Доброе утро и добро пожаловать в Королевский дворец Его Величества и крепость, в Лондонский Тауэр. Сколько билетов вам нужно?

День проходит как всегда: я повторяю одно и то же столько раз, что смысл слов постепенно от меня ускользает, нажимаю на клавиши на компьютере, распечатываю билеты, игнорирую коллег и очень стараюсь сохранить последние крохи моей души, которую вот-вот сожрет эта работа. Сегодня, однако, у меня дополнительное развлечение – поправлять постоянно врезающиеся трусы: после краткой отлучки в туалет выяснилось, что утром я умудрилась надеть их задом наперед.

Большая стрелка часов наконец-то подбирается к отметке, означающей финал рабочего дня, но за пять минут до закрытия, разумеется, кто-нибудь да прижмет свою физиономию к стеклу кассы. Углубившись в соцсети, я изучаю последние шесть лет жизни девицы, с которой мы ходили в начальную школу, – мой интерес вызван несколькими загадочными статусами об отце ее детей, – а потому скороговоркой произношу заученный текст, не поднимая глаз:

– К сожалению, Тауэр закрывается в пять часов. Приходите завтра, мы открываемся в девять утра.

– Марго, это я…

Я замираю. Только один человек на свете называет меня Марго. И он последний, кого мне хочется сейчас видеть, – особенно в таком всклокоченном состоянии. Нет, совершенно точно, нет! Эта встреча должна была пройти под девизом «я без тебя в полном порядке и да у меня уже есть новый парень разве ты не видишь по моему сексуальному сиянию потому что я в ПОЛНОМ ПОРЯДКЕ». Я несколько недель репетировала ее в мечтах. Морально готовилась. Я смотрю в глаза моего бывшего.

Он наклоняется к стеклу. Татуировка дракона у него на запястье, которую я помогла ему придумать, чуть прикрыта несколькими браслетами – плетеными и старыми фестивальными – и спрятана под манжетой мятой розовой рубашки. Кольца на его большом и указательном пальцах – те самые, которые я дарила ему на дни рождения и годовщины в течение семи лет наших отношений, – клацают, когда он заправляет темную прядь за ухо.

– Брэн, если тебя кто-нибудь здесь увидит, ты кончишь тем, что тебя закопают вон в том рву тридцать два бифитера. Видишь эту камеру надо мной? Я гарантирую, что Лесли и Саймон из охраны уже видели твое лицо и сейчас, пока мы тут с тобой разговариваем, поднимают гренадеров в ружье.

Строго говоря, это не совсем так. Скорее всего, Лесли и Саймон просто ржут, наслаждаясь персональным реалити-шоу, которое становится все пикантнее. К завтрашнему утру весь офис будет знать о визите Брэна.

– Марго…

– Не называй меня так.

– Мэгги, я просто хочу поговорить. Дома без тебя все не так. Мне жаль, что ты так чувствуешь, но я ведь дал тебе месяц, как и обещал.

Некоторое время после того, как мы расстались, он жил на полную катушку, но быстро осознал, что это далеко не так здорово, как ему казалось под влиянием адреналина, пока он скрывал от меня свои шалости, и с тех пор эти неожиданные визиты случались регулярно.

К несчастью для меня, Брэн устроился на работу в какой-то скучный офис в финансовом районе на той стороне реки, а это значит, что лишь один мост, разделяющий нас, не дает ему постоянно портить мне жизнь. Я понятия не имею, чем он там занимается, что-то про цифры и налоги, но похоже, у него достаточно свободного времени, чтобы изводить меня, так что вряд ли это что-нибудь значимое. Ровно месяц назад, день в день, он заявил, что оставит меня в покое на тридцать дней, очевидно, исходя из философии «разлука укрепляет чувства». Но тридцать дней прошли.

Хуже всего, что его стратегия почти работает. Каждый день на протяжении семи лет я видела его лицо и вдруг осталась одна, наедине с воспоминаниями, которые сквозь розовую призму ностальгии кажутся чуть более яркими и счастливыми. Так что да, я правда скучала по нему.

– Просто возвращайся домой. Твое место там.

Вот тут я чуть не расхохоталась. Хотя попытка моего бывшего убедить меня в том, что в нашей квартирке в спальном районе, полной призраков его измен, да еще и с плесенью на стенах, мне будет лучше, чем в королевском замке, вызывает восхищение. Когда-то одной прочувствованной секунды было достаточно, чтобы убедить меня в чем угодно, и он это знает. Это его троянский конь – мнимая близость, скрывающая знакомую боль, которая обрушится на меня, как только я пущу Брэна за стены, возведенные как раз для защиты от него. Он напускает на себя скорбный вид сломленного человека, и я с трудом напоминаю себе, что лучше проживу остаток жизни в каменной камере Рудольфа Гесса [5 - Рудольф Вальтер Рихард Гесс – немецкий государственный и политический деятель, заместитель фюрера в партии и рейхсминистр. В 1941 году в одиночку отправился в Великобританию, чтобы убедить британские власти заключить мир с нацистской Германией, но был арестован и доставлен в Тауэр 16 мая 1941 года. Там его допрашивали четыре дня, после чего перевели в Митчетт Плейс, Суррей, где он пробыл в заключении до конца войны.] в Колокольной башне, чем буду спать в постели, пропитанной моим несчастьем. И я хочу в это верить, верить в свою силу.

– Ты нужна мне, – выдыхает он. Это эпицентр его эмоционального ядерного взрыва.

Слеза выкатывается из-под темных ресниц и ползет по его загорелому лицу. Он позволяет ей высохнуть, чтобы разрушить возведенные мной стены. В этой слезе я вижу нас. Вижу семь лет моей жизни, семь лет воспоминаний. Он все, что я знаю о взрослой жизни. Он и моя боль, и мой мир.

Мое сердце реагирует молниеносно, не дав мозгу шанса остановить его и приковать к оставшимся крохам чувства собственного достоинства и здравого смысла. Интуитивно я открываю дверь в кабинку и, не успев опомниться, обнаруживаю свою руку на его лице, утирающей его слезу. Чертов троянский конь.